Неточные совпадения
— Александра Петровна Синицкая, —
ты, кажется, ее должен был здесь встретить недели три тому, — представь, она третьего дня вдруг мне, на мое веселое замечание, что если я теперь женюсь, то по крайней мере могу быть спокоен, что не будет детей, — вдруг она мне и даже с этакою злостью: «Напротив, у вас-то и будут, у таких-то, как вы, и бывают непременно, с первого даже года
пойдут, увидите».
— Андрей Петрович! Веришь ли, он тогда пристал ко всем нам, как лист: что, дескать, едим, об чем мыслим? — то есть почти так. Пугал и очищал: «Если
ты религиозен, то как же
ты не
идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за мысль! (франц.)] Если и правильно, то не слишком ли строго? Особенно меня любил Страшным судом пугать, меня из всех.
— Да
пойдем к Дергачеву, что
ты все отнекиваешься; трусишь?
— Как же, Аркашенька, как же! да, я там у Варвары Степановны три раза гостила; в первый раз приезжала, когда
тебе всего годочек от роду был, во второй — когда
тебе четвертый годок
пошел, а потом — когда
тебе шесть годков минуло.
— А! и
ты иногда страдаешь, что мысль не
пошла в слова! Это благородное страдание, мой друг, и дается лишь избранным; дурак всегда доволен тем, что сказал, и к тому же всегда выскажет больше, чем нужно; про запас они любят.
— Насчет Макара Ивановича? Макар Иванович — это, как
ты уже знаешь, дворовый человек, так сказать, пожелавший некоторой
славы…
— Да уж по тому одному не
пойду, что согласись я теперь, что тогда
пойду, так
ты весь этот срок апелляции таскаться начнешь ко мне каждый день. А главное, все это вздор, вот и все. И стану я из-за
тебя мою карьеру ломать? И вдруг князь меня спросит: «Вас кто прислал?» — «Долгорукий». — «А какое дело Долгорукому до Версилова?» Так я должен ему твою родословную объяснять, что ли? Да ведь он расхохочется!
— Да князь и не
пойдет с
тобой, — улыбнулась сквозь испуг бледною улыбкой Лиза.
— Я буду помнить, Лиза, что
ты побледнела, когда услышала, что я
пойду на дуэль!
— Ну как я рада, что
ты в эту сторону
пошел, а то бы я так
тебя сегодня и не встретила! — Она немного задыхалась от скорой ходьбы.
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы
идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли
ты когда об этом мраке? Ах, как я боюсь смерти, и как это грешно! Не люблю я темноты, то ли дело такое солнце! Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли
ты хорошо маму?
— Да, просто, просто, но только один уговор: если когда-нибудь мы обвиним друг друга, если будем в чем недовольны, если сделаемся сами злы, дурны, если даже забудем все это, — то не забудем никогда этого дня и вот этого самого часа! Дадим слово такое себе. Дадим слово, что всегда припомним этот день, когда мы вот
шли с
тобой оба рука в руку, и так смеялись, и так нам весело было… Да? Ведь да?
— Ну и
слава Богу! — сказала мама, испугавшись тому, что он шептал мне на ухо, — а то я было подумала…
Ты, Аркаша, на нас не сердись; умные-то люди и без нас с
тобой будут, а вот кто
тебя любить-то станет, коли нас друг у дружки не будет?
— По моему обычаю, дошел, гуляя, до твоей квартиры и даже подождал
тебя у Петра Ипполитовича, но соскучился. Они там у
тебя вечно ссорятся, а сегодня жена у него даже слегла и плачет. Посмотрел и
пошел.
— Ничем, мой друг, совершенно ничем; табакерка заперлась тотчас же и еще пуще, и, главное, заметь, ни я не допускал никогда даже возможности подобных со мной разговоров, ни она… Впрочем,
ты сам говоришь, что ее знаешь, а потому можешь представить, как к ней
идет подобный вопрос… Уж не знаешь ли
ты чего?
— Совершенно вас извиняю, господин офицер, и уверяю вас, что вы со способностями. Действуйте так и в гостиной — скоро и для гостиной этого будет совершенно достаточно, а пока вот вам два двугривенных, выпейте и закусите; извините, городовой, за беспокойство, поблагодарил бы и вас за труд, но вы теперь на такой благородной ноге… Милый мой, — обратился он ко мне, — тут есть одна харчевня, в сущности страшный клоак, но там можно чаю напиться, и я б
тебе предложил… вот тут сейчас,
пойдем же.
— Постой, Лиза, постой, о, как я был глуп! Но глуп ли? Все намеки сошлись только вчера в одну кучу, а до тех пор откуда я мог узнать? Из того, что
ты ходила к Столбеевой и к этой… Дарье Онисимовне? Но я
тебя за солнце считал, Лиза, и как могло бы мне прийти что-нибудь в голову? Помнишь, как я
тебя встретил тогда, два месяца назад, у него на квартире, и как мы с
тобой шли тогда по солнцу и радовались… тогда уже было? Было?
— О, как это злобно и жестоко
ты сказал! — вскричала Лиза с прорвавшимися из глаз слезами, встала и быстро
пошла к двери.
— Я так и думала, что все так и будет, когда
шла сюда, и
тебе непременно понадобится, чтоб я непременно сама повинилась. Изволь, винюсь. Я только из гордости сейчас молчала, не говорила, а вас и маму мне гораздо больше, чем себя самое, жаль… — Она не договорила и вдруг горячо заплакала.
Ах, Аркадий, стыдно мне только говорить, а я
шла сюда и ужасно боялась, что
ты меня разлюбил, все крестилась дорогою, а
ты — такой добрый, милый!
— Видно, что так, мой друг, а впрочем… а впрочем,
тебе, кажется, пора туда, куда
ты идешь. У меня, видишь ли, все голова болит. Прикажу «Лючию». Я люблю торжественность скуки, а впрочем, я уже говорил
тебе это… Повторяюсь непростительно… Впрочем, может быть, и уйду отсюда. Я люблю
тебя, мой милый, но прощай; когда у меня голова болит или зубы, я всегда жажду уединения.
— Человек чистый и ума высокого, — внушительно произнес старик, — и не безбожник он. В ём ума гущина, а сердце неспокойное. Таковых людей очень много теперь
пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще скажу: сам казнит себя человек. А
ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным сном их поминай на молитве, ибо таковые Бога ищут.
Ты молишься ли перед сном-то?
— Ты-то безбожник? Нет,
ты — не безбожник, — степенно ответил старик, пристально посмотрев на него, — нет,
слава Богу! — покачал он головой, —
ты — человек веселый.
Хвалит пустыню с восторгом, но ни в пустыню, ни в монастырь ни за что не
пойдет, потому что в высшей степени «бродяга», как мило назвал его Александр Семенович, на которого
ты напрасно, мимоходом сказать, сердишься.
Опять же он — и подлец: сядет супротив кабака на камушек и
пошел причитать: „Матушка моя родимая, и зачем же
ты меня, такого горького пьяницу, на свет произвела?
— Э, я их скоро пр-рогоню в шею! Больше стоят, чем дают…
Пойдем, Аркадий! Я опоздал. Там меня ждет один тоже… нужный человек… Скотина тоже… Это все — скоты! Шу-ше-хга, шу-шехга! — прокричал он вновь и почти скрежетнул зубами; но вдруг окончательно опомнился. — Я рад, что
ты хоть наконец пришел. Alphonsine, ни шагу из дому!
Идем.
— Куда я
пойду? Никуда я с
тобой не
пойду! — поспешил я крикнуть с вызовом.
— Я —
тебе не друг, а
ты — мошенник.
Пойдем, чтоб только доказать
тебе, что я
тебя не боюсь. Ах, как скверно пахнет, сыром пахнет! Экая гадость!
— Зачем нет?
Ты ей покажешь документ — она струсит и
пойдет за
тебя, чтобы не потерять деньги.
— Эвона! Да она сама
пойдет: это — не
ты, а она сама испугается и
пойдет. А
пойдет она еще потому, что
тебя любит, — спохватился Ламберт.
— А вот
пойдем ко мне: она
тебе расскажет сама, и
тебе будет приятно. Да и чем
ты хуже кого?
Ты красив,
ты воспитан…
Ты знаешь, этот старый князь к
тебе совсем расположен;
ты чрез его покровительство знаешь какие связи можешь завязать; а что до того, что у
тебя нет фамилии, так нынче этого ничего не надо: раз
ты тяпнешь деньги — и
пойдешь, и
пойдешь, и чрез десять лет будешь таким миллионером, что вся Россия затрещит, так какое
тебе тогда надо имя?
— Нет, не
пойду. Слушай, Ламберт, у меня есть «идея». Если не удастся и не женюсь, то я уйду в идею; а у
тебя нет идеи.
— Хорошо, хорошо,
ты расскажешь,
пойдем.
— Ни за что к
тебе не
пойду! — твердо и связно проговорил я, насмешливо смотря на него и отстраняя его рукой.
Идем ко мне:
ты никогда не бывал у меня.
Ты спрашиваешь: зачем давно за
тобой не
послал?
— Я к
тебе уже тхэтий раз… Enfin! [Наконец-то! (франц.)]
Пойдем завтракать!
Теперь скажу
тебе ясно, чего
тебе хочется:
тебе хочется зазвать меня, чтоб опоить и чтоб я выдал
тебе документ и
пошел с
тобою на какое-то мошенничество против Катерины Николаевны!
— Слушай, — пробормотал он, — Альфонсина… Альфонсина споет… Альфонсина была у ней; слушай: я имею письмо, почти письмо, где Ахмакова говорит про
тебя, мне рябой достал, помнишь рябого — и вот увидишь, вот увидишь,
пойдем!
— Надо, надо! — завопил я опять, —
ты ничего не понимаешь, Ламберт, потому что
ты глуп! Напротив, пусть
пойдет скандал в высшем свете — этим мы отмстим и высшему свету и ей, и пусть она будет наказана! Ламберт, она даст
тебе вексель… Мне денег не надо — я на деньги наплюю, а
ты нагнешься и подберешь их к себе в карман с моими плевками, но зато я ее сокрушу!