Неточные совпадения
Повторю, очень трудно писать по-русски: я вот исписал целых три страницы о том, как я злился всю
жизнь за фамилию, а между тем читатель наверно уж вывел, что злюсь-то я именно за то, что я не
князь, а просто Долгорукий. Объясняться еще раз и оправдываться было бы для меня унизительно.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные люди, с которыми он особенно умел во всю
жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно низком и — что хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно от одного из
князей Сокольских, и на которую он не ответил вызовом.
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены
князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз в моей
жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
Полтора года назад Версилов, став через старого
князя Сокольского другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе), произвел сильное впечатление, во-первых, на самого Ахмакова, генерала и еще нестарого человека, но проигравшего все богатое приданое своей жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной
жизни уже имевшего удар.
И вот он умирает; Катерина Николавна тотчас вспомнила про письмо: если бы оно обнаружилось в бумагах покойного и попало в руки старого
князя, то тот несомненно прогнал бы ее навсегда, лишил наследства и не дал бы ей ни копейки при
жизни.
А в-третьих, и главное, если даже Версилов был и прав, по каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав
князя и решившись снести пощечину, то по крайней мере он увидит, что есть существо, до того сильно способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое положить за интересы его даже
жизнь свою… несмотря на то что с ним расстается навеки…
Замечу, что эта идея очень волновала иногда
князя, несмотря на весь его вид прогрессизма, и я даже подозреваю, что многое дурное в его
жизни произошло и началось из этой идеи: ценя свое княжество и будучи нищим, он всю
жизнь из ложной гордости сыпал деньгами и затянулся в долги.
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой милый
князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не умею ответить, то это будет вернее. Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда было то, из чего истекала живая
жизнь, то есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— О, я не вам! — быстро ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось после, тому, что Дарзан назвал меня
князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий. Это случилось еще в первый раз в моей
жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
Эта идея так же чудовищна, как и другая клевета на нее же, что она, будто бы еще при
жизни мужа, обещала
князю Сергею Петровичу выйти за него, когда овдовеет, а потом не сдержала слова.
— Эта женщина… — задрожал вдруг мой голос, — слушайте, Андрей Петрович, слушайте: эта женщина есть то, что вы давеча у этого
князя говорили про «живую
жизнь», — помните?
И вот этому я бы и научил и моих детей: «Помни всегда всю
жизнь, что ты — дворянин, что в жилах твоих течет святая кровь русских
князей, но не стыдись того, что отец твой сам пахал землю: это он делал по-княжески «.
— Слушайте, — вскричал я вдруг, — тут нечего разговаривать; у вас один-единственный путь спасения; идите к
князю Николаю Ивановичу, возьмите у него десять тысяч, попросите, не открывая ничего, призовите потом этих двух мошенников, разделайтесь окончательно и выкупите назад ваши записки… и дело с концом! Все дело с концом, и ступайте пахать! Прочь фантазии, и доверьтесь
жизни!
Знаете ли, что я никогда в моей
жизни не брал ни копейки у
князя Николая Ивановича.
В десять часов я намеревался отправиться к Стебелькову, и пешком. Матвея я отправил домой, только что тот явился. Пока пил кофей, старался обдуматься. Почему-то я был доволен; вникнув мгновенно в себя, догадался, что доволен, главное, тем, что «буду сегодня в доме
князя Николая Ивановича». Но день этот в
жизни моей был роковой и неожиданный и как раз начался сюрпризом.
И вот тут произошло нечто самое ужасное изо всего, что случилось во весь день… даже из всей моей
жизни:
князь отрекся. Я видел, как он пожал плечами и в ответ на сыпавшиеся вопросы резко и ясно выговорил...
Он до того поверил своей к ней ненависти, что даже вдруг задумал влюбиться и жениться на ее падчерице, обманутой
князем, совершенно уверил себя в своей новой любви и неотразимо влюбил в себя бедную идиотку, доставив ей этою любовью, в последние месяцы ее
жизни, совершенное счастье.
— Идите,
князь, идите: против вас был заговор и, может быть, даже на
жизнь вашу! — прокричал Бьоринг.
Неточные совпадения
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва знакомые и близкие люди. Ни одного не было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами
жизни. Тут был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый
князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.
И старый
князь, и Львов, так полюбившийся ему, и Сергей Иваныч, и все женщины верили, и жена его верила так, как он верил в первом детстве, и девяносто девять сотых русского народа, весь тот народ,
жизнь которого внушала ему наибольшее уважение, верили.
Взгляды
князя и княгини на заграничную
жизнь были совершенно противоположные.
То ли ему было неловко, что он, потомок Рюрика,
князь Облонский, ждал два часа в приемной у Жида, или то, что в первый раз в
жизни он не следовал примеру предков, служа правительству, а выступал на новое поприще, но ему было очень неловко.
Князь же, напротив, находил за границей всё скверным, тяготился европейской
жизнью, держался своих русских привычек и нарочно старался выказывать себя за границей менее Европейцем, чем он был в действительности.