Неточные совпадения
Я вполне готов верить, как уверял он меня прошлого года сам, с краской в лице, несмотря на то, что рассказывал про все это с самым непринужденным и «остроумным» видом, что романа никакого не
было вовсе и что все
вышло так.
Но тут не
было никакого особенного намерения, а просто как-то так почему-то
вышло.
Вот как бы я перевел тогдашние мысли и радость мою, и многое из того, что я чувствовал. Прибавлю только, что здесь, в сейчас написанном,
вышло легкомысленнее: на деле я
был глубже и стыдливее. Может, я и теперь про себя стыдливее, чем в словах и делах моих; дай-то Бог!
Дергачев жил в маленьком флигеле, на дворе деревянного дома одной купчихи, но зато флигель занимал весь. Всего
было чистых три комнаты. Во всех четырех окнах
были спущены шторы. Это
был техник и имел в Петербурге занятие; я слышал мельком, что ему
выходило одно выгодное частное место в губернии и что он уже отправляется.
— Сделайте одолжение, — прибавила тотчас же довольно миловидная молоденькая женщина, очень скромно одетая, и, слегка поклонившись мне, тотчас же
вышла. Это
была жена его, и, кажется, по виду она тоже спорила, а ушла теперь кормить ребенка. Но в комнате оставались еще две дамы — одна очень небольшого роста, лет двадцати, в черном платьице и тоже не из дурных, а другая лет тридцати, сухая и востроглазая. Они сидели, очень слушали, но в разговор не вступали.
Из всего
выходит вопрос, который Крафт понимать не может, и вот этим и надо заняться, то
есть непониманием Крафта, потому что это феномен.
— Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтоб не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами не ведая, как это в них делается: преклониться пред Богом не так обидно. Из них
выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие верить; но желания они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто бывают под конец разочаровывающиеся. Про господина Версилова я думаю, что в нем
есть и чрезвычайно искренние черты характера. И вообще он меня заинтересовал.
Выйдя от Крафта, я сильно захотел
есть; наступал уже вечер, а я не обедал.
Да и вообще до сих пор, во всю жизнь, во всех мечтах моих о том, как я
буду обращаться с людьми, — у меня всегда
выходило очень умно; чуть же на деле — всегда очень глупо.
О, я ведь предчувствовал, как тривиальны
будут все возражения и как тривиален
буду я сам, излагая «идею»: ну что я высказал? Сотой доли не высказал; я чувствую, что
вышло мелочно, грубо, поверхностно и даже как-то моложе моих лет.
Он отличался тем, что на каждой станции и полустанции непременно
выходил и
пил водку.
Очень доволен
был и еще один молодой парень, ужасно глупый и ужасно много говоривший, одетый по-немецки и от которого весьма скверно пахло, — лакей, как я узнал после; этот с пившим молодым человеком даже подружился и при каждой остановке поезда поднимал его приглашением: «Теперь пора водку
пить» — и оба
выходили обнявшись.
Подошел и я — и не понимаю, почему мне этот молодой человек тоже как бы понравился; может
быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом, я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и,
выходя из вагона, узнал от него, что он вечером, часу в девятом, придет на Тверской бульвар.
У меня накипело. Я знал, что более мы уж никогда не
будем сидеть, как теперь, вместе и что,
выйдя из этого дома, я уж не войду в него никогда, — а потому, накануне всего этого, и не мог утерпеть. Он сам вызвал меня на такой финал.
Когда вы
вышли, Андрей Петрович, я
был в восторге, в восторге до слез, — почему, из-за чего, сам не понимаю.
— Друг мой, я готов за это тысячу раз просить у тебя прощения, ну и там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant, что же из этого
выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том, что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало
быть, нет?
Этот Макар отлично хорошо понимал, что я так и сделаю, как говорю; но он продолжал молчать, и только когда я хотел
было уже в третий раз припасть, отстранился, махнул рукой и
вышел, даже с некоторою бесцеремонностью, уверяю тебя, которая даже меня тогда удивила.
Он
было уже
выходил, но остановился и повернул ко мне голову в ожидании.
Я опять направлялся на Петербургскую. Так как мне в двенадцатом часу непременно надо
было быть обратно на Фонтанке у Васина (которого чаще всего можно
было застать дома в двенадцать часов), то и спешил я не останавливаясь, несмотря на чрезвычайный позыв
выпить где-нибудь кофею. К тому же и Ефима Зверева надо
было захватить дома непременно; я шел опять к нему и впрямь чуть-чуть
было не опоздал; он допивал свой кофей и готовился
выходить.
Читатель, конечно, подумает, что я
был в ужаснейшем расположении,
выйдя от Ефима, и, однако, ошибется.
Я знал, что Васин долго
был сиротой под его началом, но что давно уже
вышел из-под его влияния, что и цели и интересы их различны и что живут они совсем розно во всех отношениях.
И не прибавив более ни звука, он повернулся,
вышел и направился вниз по лестнице, не удостоив даже и взгляда очевидно поджидавшую разъяснения и известий хозяйку. Я тоже взял шляпу и, попросив хозяйку передать, что
был я, Долгорукий, побежал по лестнице.
Выйдя, я тотчас пустился отыскивать квартиру; но я
был рассеян, пробродил несколько часов по улицам и хоть зашел в пять или шесть квартир от жильцов, но уверен, что мимо двадцати прошел, не заметив их.
О, конечно, честный и благородный человек должен
был встать, даже и теперь,
выйти и громко сказать: «Я здесь, подождите!» — и, несмотря на смешное положение свое, пройти мимо; но я не встал и не
вышел; не посмел, подлейшим образом струсил.
Я быстро
вышел; они молча проводили меня глазами, и в высшей степени удивление
было в их взгляде. Одним словом, я задал загадку…
Мне вдруг подумалось, что Васин уже знает о Крафте и, может
быть, во сто раз больше меня; точно так и
вышло.
— Господин Стебельков, — ввязался я вдруг, — причиной всему. Не
было бы его, ничего бы не
вышло; он подлил масла в огонь.
— Этого
быть не может, она кончила курс и
вышла с серебряной медалью.
Но я
был так смущен и поражен, что ничего почти не разобрал, а пролепетал только, что мне необходимо домой, затем настойчиво и быстро
вышел.
Выйдя на улицу, я повернул налево и пошел куда попало. В голове у меня ничего не вязалось. Шел я тихо и, кажется, прошел очень много, шагов пятьсот, как вдруг почувствовал, что меня слегка ударили по плечу. Обернулся и увидел Лизу: она догнала меня и слегка ударила зонтиком. Что-то ужасно веселое, а на капельку и лукавое,
было в ее сияющем взгляде.
И все бы это
было хорошо, но одно только
было нехорошо: одна тяжелая идея билась во мне с самой ночи и не
выходила из ума.
— То
есть это при покойном государе еще вышло-с, — обратился ко мне Петр Ипполитович, нервно и с некоторым мучением, как бы страдая вперед за успех эффекта, — ведь вы знаете этот камень — глупый камень на улице, к чему, зачем, только лишь мешает, так ли-с?
Потому это
было гадко и глупо, что я часто лез утешать его, давать советы и даже свысока усмехался над слабостью его
выходить из себя «из-за таких пустяков».
Он
вышел; князь вежливо проводил его, но мне
было обидно.
— Нет-с, позвольте. На свете везде второй человек. Я — второй человек.
Есть первый человек, и
есть второй человек. Первый человек сделает, а второй человек возьмет. Значит, второй человек
выходит первый человек, а первый человек — второй человек. Так или не так?
— Позвольте.
Была во Франции революция, и всех казнили. Пришел Наполеон и все взял. Революция — это первый человек, а Наполеон — второй человек. А
вышло, что Наполеон стал первый человек, а революция стала второй человек. Так или не так?
— Пойдемте, — сказал князь, и оба они
вышли в другую комнату. Оставшись один, я окончательно решился отдать ему назад его триста рублей, как только уйдет Стебельков. Мне эти деньги
были до крайности нужны, но я решился.
— Кажется, здесь
будет скоро одна новость. Говорят, она
выходит замуж за барона Бьоринга.
Но все-таки мне
было очень тяжело
выходя от него: я видел необычайную перемену ко мне в это утро; такого тона никогда еще не
было; а против Версилова это
был уж решительный бунт.
Могло повлиять и глупое известие об этом флигель-адъютанте бароне Бьоринге… Я тоже
вышел в волнении, но… То-то и
есть, что тогда сияло совсем другое, и я так много пропускал мимо глаз легкомысленно: спешил пропускать, гнал все мрачное и обращался к сияющему…
— Он мне сказал; не беспокойтесь, так, мимо речи, к слову
вышло, к одному только слову, не нарочно. Он мне сказал. А можно
было у него не брать. Так или не так?
Она жила в этом доме совершенно отдельно, то
есть хоть и в одном этаже и в одной квартире с Фанариотовыми, но в отдельных двух комнатах, так что, входя и
выходя, я, например, ни разу не встретил никого из Фанариотовых.
— Давеча у него Нащокин говорил, что будто бы Катерина Николавна замуж
выходит за барона Бьоринга: поверьте, что он перенес это известие как нельзя лучше,
будьте уверены.
В вашей комнате я как бы очищаюсь душой и
выхожу от вас лучшим, чем я
есть.
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как дурак, и хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как дурак, а теперь за каждый рубль дрожать
буду… Не я
буду, если не выиграю! Я не пристрастился; это не главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что не
выйду от вас…
Да и сказано
было так мельком, небрежно, спокойно и после весьма скучного сеанса, потому что во все время, как я у ней
был вчера, я почему-то
был как сбитый с толку: сидел, мямлил и не знал, что сказать, злился и робел ужасно, а она куда-то собиралась, как
вышло после, и видимо
была рада, когда я стал уходить.
— Крафт мне рассказал его содержание и даже показал мне его… Прощайте! Когда я бывал у вас в кабинете, то робел при вас, а когда вы уходили, я готов
был броситься и целовать то место на полу, где стояла ваша нога… — проговорил я вдруг безотчетно, сам не зная как и для чего, и, не взглянув на нее, быстро
вышел.
— Твоя мать — совершенная противоположность иным нашим газетам, у которых что ново, то и хорошо, — хотел
было сострить Версилов поигривее и подружелюбнее; но у него как-то не
вышло, и он только пуще испугал маму, которая, разумеется, ничего не поняла в сравнении ее с газетами и озиралась с недоумением. В эту минуту вошла Татьяна Павловна и, объявив, что уж отобедала, уселась подле мамы на диване.
У нас в прошлый раз действительно
вышел разговор в этом роде; мама
была очень огорчена и встревожена. Выслушав меня теперь, она улыбнулась мне, как ребенку...
Я с ними простился и
вышел, подумывая о шансах увидеться сегодня с Версиловым; мне очень надо
было переговорить с ним, а давеча нельзя
было. Я сильно подозревал, что он дожидается у меня на квартире. Пошел я пешком; с тепла принялось слегка морозить, и пройтись
было очень приятно.