Неточные совпадения
Согрешив,
они тотчас покаялись.
Он с остроумием рассказывал мне, что рыдал на плече Макара Ивановича, которого нарочно призвал для сего случая в кабинет, а она — она в то время лежала где-то в забытьи, в своей дворовой клетушке…
Говорили, что прежде
он давал какие-то где-то советы и однажды как-то слишком уж отличился в одном возложенном на
него поручении.
Спрашивать денег — прегадкая история, даже жалованье, если чувствуешь где-то в складках совести, что
их не совсем заслужил.
Иногда я с чрезвычайным недоумением всматривался в этого человека и задавал себе вопрос: «
Где же это
он прежде заседал?
К тому же это шелк, она
его треплет по камню три версты, из одной только моды, а муж пятьсот рублей в сенате в год получает: вот
где взятки-то сидят!
Положим, что я употребил прием легкомысленный, но я это сделал нарочно, в досаде, — и к тому же сущность моего возражения была так же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю
ему, — есть, и существует персонально, а не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости, что ли (потому что это еще труднее понять), — то
где же
он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это же сводятся.
Так как видеть Крафта в настоящих обстоятельствах для меня было капитально важно, то я и попросил Ефима тотчас же свести меня к
нему на квартиру, которая, оказалось, была в двух шагах, где-то в переулке. Но Зверев объявил, что час тому уж
его встретил и что
он прошел к Дергачеву.
Действительно, Крафт мог засидеться у Дергачева, и тогда
где же мне
его ждать? К Дергачеву я не трусил, но идти не хотел, несмотря на то что Ефим тащил меня туда уже третий раз. И при этом «трусишь» всегда произносил с прескверной улыбкой на мой счет. Тут была не трусость, объявляю заранее, а если я боялся, то совсем другого. На этот раз пойти решился; это тоже было в двух шагах. Дорогой я спросил Ефима, все ли еще
он держит намерение бежать в Америку?
Крафт прежде где-то служил, а вместе с тем и помогал покойному Андроникову (за вознаграждение от
него) в ведении иных частных дел, которыми тот постоянно занимался сверх своей службы.
«О, пусть обижает меня этот нахал генерал, на станции,
где мы оба ждем лошадей: если б знал
он, кто я,
он побежал бы сам
их запрягать и выскочил бы сажать меня в скромный мой тарантас!
— Это, конечно, премило, если только в самом деле будет смешно, — заметил
он, проницательно в меня вглядываясь, — ты немного огрубел, мой друг, там,
где ты рос, а впрочем, все-таки ты довольно еще приличен.
Он очень мил сегодня, Татьяна Павловна, и вы прекрасно сделали, что развязали наконец этот кулек.
«Твое место не здесь, а там», — указал
он мне крошечную комнатку налево из передней,
где стоял простой стол, плетеный стул и клеенчатый диван — точь-в-точь как теперь у меня наверху в светелке.
Там,
где касается, я не скажу убеждений — правильных убеждений тут быть не может, — но того, что считается у
них убеждением, а стало быть, по-ихнему, и святым, там просто хоть на муки.
Я опять направлялся на Петербургскую. Так как мне в двенадцатом часу непременно надо было быть обратно на Фонтанке у Васина (которого чаще всего можно было застать дома в двенадцать часов), то и спешил я не останавливаясь, несмотря на чрезвычайный позыв выпить где-нибудь кофею. К тому же и Ефима Зверева надо было захватить дома непременно; я шел опять к
нему и впрямь чуть-чуть было не опоздал;
он допивал свой кофей и готовился выходить.
Зато есть у меня в Петербурге и несколько мест счастливых, то есть таких,
где я почему-нибудь бывал когда-нибудь счастлив, — и что же, я берегу эти места и не захожу в
них как можно дольше нарочно, чтобы потом, когда буду уже совсем один и несчастлив, зайти погрустить и припомнить.
Где надо убыстрять дело,
он там мямлит.
— Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает
ему стать мерзавцем. Я только была в досаде, а то бы умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о
нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится в самом опасном месте — это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановны заключила.
Я не знаю, жена ли вы
ему, но знайте, что этот господин вырезает газетные объявления,
где на последние деньги публикуются гувернантки и учительницы, и ходит по этим несчастным, отыскивая бесчестной поживы и втягивая
их в беду деньгами.
А она бегала в адресный стол, узнала,
где господин Версилов живет, пришла: «Сегодня же, говорит, сейчас отнесу
ему деньги и в лицо шваркну;
он меня, говорит, оскорбить хотел, как Сафронов (это купец-то наш); только Сафронов оскорбил как грубый мужик, а этот как хитрый иезуит».
— Милый ты мой, мы с тобой всегда сходились.
Где ты был? Я непременно хотел сам к тебе ехать, но не знал,
где тебя найти… Потому что все же не мог же я к Версилову… Хотя теперь, после всего этого… Знаешь, друг мой: вот этим-то
он, мне кажется, и женщин побеждал, вот этими-то чертами, это несомненно…
Я мельком слышал, однако, что этот князь и везде задавал пыли,
где только мог, — и здесь, и в Москве, и в прежнем полку, и в Париже, — что
он даже игрок и что у
него долги.
— Возьми, Лиза. Как хорошо на тебя смотреть сегодня. Да знаешь ли, что ты прехорошенькая? Никогда еще я не видал твоих глаз… Только теперь в первый раз увидел…
Где ты
их взяла сегодня, Лиза?
Где купила? Что заплатила? Лиза, у меня не было друга, да и смотрю я на эту идею как на вздор; но с тобой не вздор… Хочешь, станем друзьями? Ты понимаешь, что я хочу сказать?..
— А, вот и ты, — протянул
он мне руку дружески и не вставая с места. — Присядь-ка к нам; Петр Ипполитович рассказывает преинтересную историю об этом камне, близ Павловских казарм… или тут где-то…
Где-то в Коране Аллах повелевает пророку взирать на «строптивых» как на мышей, делать
им добро и проходить мимо, — немножко гордо, но верно.
— Вы видели это письмо? — быстро спросила она, в смущении и волнении. —
Где вы
его видели?
— Крафт мне рассказал
его содержание и даже показал мне
его… Прощайте! Когда я бывал у вас в кабинете, то робел при вас, а когда вы уходили, я готов был броситься и целовать то место на полу,
где стояла ваша нога… — проговорил я вдруг безотчетно, сам не зная как и для чего, и, не взглянув на нее, быстро вышел.
Мгновениями мне казалось, что происходит что-то фантастическое, что
он где-нибудь там сидел или стоял за дверьми, каждый раз, во все эти два месяца:
он знал вперед каждый мой жест, каждое мое чувство.
Я искренно рассказал
ему, что готов был бросаться целовать то место на полу,
где стояла ее нога.
Но об этом история еще впереди; в этот же вечер случилась лишь прелюдия: я сидел все эти два часа на углу стола, а подле меня, слева, помещался все время один гниленький франтик, я думаю, из жидков;
он, впрочем, где-то участвует, что-то даже пишет и печатает.
— А, Дарзан, — крикнул я
ему, — вот
где счастье! Ставьте на zero!
Так как я весь состоял из чужих мыслей, то
где мне было взять своих, когда
они потребовались для самостоятельного решения?
— Нет, это — не мечта.
Он был у меня сегодня и объяснил подробнее. Акции эти давно в ходу и еще будут пущены в ход, но, кажется, где-то уж начали попадаться. Конечно, я в стороне, но «ведь, однако же, вы тогда изволили дать это письмецо-с», — вот что мне сказал Стебельков.
— Ваша жена… черт… Если я сидел и говорил теперь с вами, то единственно с целью разъяснить это гнусное дело, — с прежним гневом и нисколько не понижая голоса продолжал барон. — Довольно! — вскричал
он яростно, — вы не только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно такое место,
где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
— Уверяю вас, — обратился я вдруг к доктору, — что бродяги — скорее мы с вами и все, сколько здесь ни есть, а не этот старик, у которого нам с вами еще поучиться, потому что у
него есть твердое в жизни, а у нас, сколько нас ни есть, ничего твердого в жизни… Впрочем,
где вам это понять.
При сем
он страшно интересовался историческими подробностями: «
Где?
Его медом не корми, а расскажи,
где кто воюет и будем ли мы воевать.
Ждал было
он, что мать пойдет жаловаться, и, возгордясь, молчал; только
где уж, не посмела мать жаловаться.
Сбежал
он вниз к воде, люди видели, сплеснул руками, у самого того места,
где паром пристает, да ужаснулся, что ли, перед водой — стал как вкопанный.
Прибыл
он в Петербург, потому что давно уже помышлял о Петербурге как о поприще более широком, чем Москва, и еще потому, что в Москве
он где-то и как-то попал впросак и
его кто-то разыскивал с самыми дурными на
его счет намерениями.
На вашей квартире… там,
где вы лежали больной,
его не хотели к вам допустить… и странно встретили…
— Dolgorowky, вот рубль, nous vous rendons avec beaucoup de gràce. [Возвращаем вам с большой благодарностью (франц.).] Петя, ехать! — крикнул
он товарищу, и затем вдруг, подняв две бумажки вверх и махая
ими и в упор смотря на Ламберта, завопил из всей силы: — Ohe, Lambert! ou est Lambert, as-tu vu Lambert? [Эй, Ламберт!
Где Ламберт, ты не видел Ламберта? (франц.)]
Постойте, я еще бокал выпью, — помните вы там одно место в конце, когда
они — сумасшедший этот старик и эта прелестная тринадцатилетняя девочка, внучка
его, после фантастического
их бегства и странствий, приютились наконец где-то на краю Англии, близ какого-то готического средневекового собора, и эта девочка какую-то тут должность получила, собор посетителям показывала…
Этого только недоставало. Я захватил мою шубу и, накидывая ее на ходу, побежал вон с мыслью: «Она велела идти к
нему, а
где я
его достану?»
Он убежал к себе по лестнице. Конечно, все это могло навести на размышления. Я нарочно не опускаю ни малейшей черты из всей этой тогдашней мелкой бессмыслицы, потому что каждая черточка вошла потом в окончательный букет,
где и нашла свое место, в чем и уверится читатель. А что тогда
они действительно сбивали меня с толку, то это — правда. Если я был так взволнован и раздражен, то именно заслышав опять в
их словах этот столь надоевший мне тон интриг и загадок и напомнивший мне старое. Но продолжаю.
Все муки мои состояли вот в чем: если вчера
он воскрес и ее разлюбил, то в таком случае
где бы
он долженствовал быть сегодня?
Значит, все это «воскресение» лопнуло, как надутый пузырь, и
он, может быть, теперь опять толчется где-нибудь в том же бешенстве, как тогда после известия о Бьоринге!
— Слушай, — пробормотал
он, — Альфонсина… Альфонсина споет… Альфонсина была у ней; слушай: я имею письмо, почти письмо,
где Ахмакова говорит про тебя, мне рябой достал, помнишь рябого — и вот увидишь, вот увидишь, пойдем!
— Здравствуйте все. Соня, я непременно хотел принести тебе сегодня этот букет, в день твоего рождения, а потому и не явился на погребение, чтоб не прийти к мертвому с букетом; да ты и сама меня не ждала к погребению, я знаю. Старик, верно, не посердится на эти цветы, потому что сам же завещал нам радость, не правда ли? Я думаю,
он здесь где-нибудь в комнате.
И
он вдруг поспешно вышел из комнаты, опять через кухню (
где оставалась шуба и шапка). Я не описываю подробно, что сталось с мамой: смертельно испуганная, она стояла, подняв и сложив над собою руки, и вдруг закричала
ему вслед...
—
Они в зале-с; там же,
где вы сидели третьего дня, за столом…