Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел
в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь в мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Неточные совпадения
В комнате, даже слишком небольшой, было человек семь, а с дамами человек десять. Дергачеву было двадцать пять лет, и он был женат. У жены была сестра и еще родственница; они тоже жили у Дергачева.
Комната была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а
в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел ко мне, пожал руку и попросил садиться.
Затем, направо, находилась
комната Версилова, тесная и узкая,
в одно окно;
в ней стоял жалкий письменный стол, на котором валялось несколько неупотребляемых книг и забытых бумаг, а перед столом не менее жалкое мягкое кресло, со сломанной и поднявшейся вверх
углом пружиной, от которой часто стонал Версилов и бранился.
В этой же
комнате в углу висел большой киот с старинными фамильными образами, из которых на одном (всех святых) была большая вызолоченная серебряная риза, та самая, которую хотели закладывать, а на другом (на образе Божьей Матери) — риза бархатная, вышитая жемчугом.
Я обыкновенно входил молча и угрюмо, смотря куда-нибудь
в угол, а иногда входя не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза, и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг сказал: «Здравствуйте, мама», чего никогда прежде не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости, не мог и
в этот раз заставить себя посмотреть на нее, и уселся
в противоположном конце
комнаты. Я очень устал, но о том не думал.
Комната,
в которой я очутился, была небольшой, весьма нехитро меблированный нумер обыкновенного петербургского шамбр-гарни средней руки. Сам Ламберт был, впрочем, превосходно и богато одет. На полу валялись два чемодана, наполовину лишь разобранные.
Угол комнаты был загорожен ширмами, закрывавшими кровать.
Меня встретил хозяин, тотчас же шмыгнувший
в мою
комнату. Он смотрел не так решительно, как вчера, но был
в необыкновенно возбужденном состоянии, так сказать, на высоте события. Я ничего не сказал ему, но, отойдя
в угол и взявшись за голову руками, так простоял с минуту. Он сначала подумал было, что я «представляюсь», но под конец не вытерпел и испугался.
Комната была крошечная, но он слонялся из
угла в угол, видимо не понимая, зачем это делает.
— Так видишь, — продолжал Николай Левин, с усилием морща лоб и подергиваясь. Ему, видимо, трудно было сообразить, что сказать и сделать. — Вот видишь ли… — Он указал
в углу комнаты какие-то железные бруски, завязанные бичевками. — Видишь ли это? Это начало нового дела, к которому мы приступаем. Дело это есть производительная артель….
В это время один офицер, сидевший
в углу комнаты, встал и, медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным и торжественным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени.
Чиновники на это ничего не отвечали, один из них только тыкнул пальцем
в угол комнаты, где сидел за столом какой-то старик, перемечавший какие-то бумаги. Чичиков и Манилов прошли промеж столами прямо к нему. Старик занимался очень внимательно.
Неточные совпадения
«Для сего, — говорил он, — уединись
в самый удаленный
угол комнаты, сядь, скрести руки под грудью и устреми взоры на пупок».
Проводив жену наверх, Левин пошел на половину Долли. Дарья Александровна с своей стороны была
в этот день
в большом огорчении. Она ходила по
комнате и сердито говорила стоявшей
в углу и ревущей девочке:
Туровцын сидел с кружкой питья на высоком диване
в бильярдной, и Степан Аркадьич с Вронским о чем-то разговаривали у двери
в дальнем
углу комнаты.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили
в это время из
комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми
углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени
в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал
в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
Я лежал на диване, устремив глаза
в потолок и заложив руки под затылок, когда Вернер взошел
в мою
комнату. Он сел
в кресла, поставил трость
в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, — и мы оба замолчали.