Неточные совпадения
К делу; хотя ничего нет мудренее, как приступить к какому-нибудь делу, — может
быть, даже и
ко всякому делу.
Этот вызов человека, сухого и гордого,
ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив меня и бросив в люди, не только не знал меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (кто знает, может
быть, о самом существовании моем имел понятие смутное и неточное, так как оказалось потом, что и деньги не он платил за содержание мое в Москве, а другие), вызов этого человека, говорю я, так вдруг обо мне вспомнившего и удостоившего собственноручным письмом, — этот вызов, прельстив меня, решил мою участь.
Странно, мне, между прочим, понравилось в его письмеце (одна маленькая страничка малого формата), что он ни слова не упомянул об университете, не просил меня переменить решение, не укорял, что не хочу учиться, — словом, не выставлял никаких родительских финтифлюшек в этом роде, как это бывает по обыкновению, а между тем это-то и
было худо с его стороны в том смысле, что еще пуще обозначало его
ко мне небрежность.
— Да, насчет денег. У него сегодня в окружном суде решается их дело, и я жду князя Сережу, с чем-то он придет. Обещался прямо из суда
ко мне. Вся их судьба; тут шестьдесят или восемьдесят тысяч. Конечно, я всегда желал добра и Андрею Петровичу (то
есть Версилову), и, кажется, он останется победителем, а князья ни при чем. Закон!
— Андрей Петрович! Веришь ли, он тогда пристал
ко всем нам, как лист: что, дескать,
едим, об чем мыслим? — то
есть почти так. Пугал и очищал: «Если ты религиозен, то как же ты не идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за мысль! (франц.)] Если и правильно, то не слишком ли строго? Особенно меня любил Страшным судом пугать, меня из всех.
Вместе с тем невозможно
было и представить себе, что она обращалась
ко мне только так: тут
было намерение.
В комнате, даже слишком небольшой,
было человек семь, а с дамами человек десять. Дергачеву
было двадцать пять лет, и он
был женат. У жены
была сестра и еще родственница; они тоже жили у Дергачева. Комната
была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже
было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел
ко мне, пожал руку и попросил садиться.
— Очень рад, что вы пришли, — сказал Крафт. — У меня
есть одно письмо, до вас относящееся. Мы здесь посидим, а потом пойдем
ко мне.
Это, видите ли, — вдруг обратился он
ко мне одному (и признаюсь, если он имел намерение обэкзаменовать во мне новичка или заставить меня говорить, то прием
был очень ловкий с его стороны; я тотчас это почувствовал и приготовился), — это, видите ли, вот господин Крафт, довольно уже нам всем известный и характером и солидностью убеждений.
Но
будь я богат, как Ротшильд, — кто
будет справляться с лицом моим и не тысячи ли женщин, только свистни, налетят
ко мне с своими красотами?
Не я
буду лезть в аристократию, а она полезет
ко мне, не я
буду гоняться за женщинами, а они набегут как вода, предлагая мне все, что может предложить женщина.
Я припоминаю слово в слово рассказ его; он стал говорить с большой даже охотой и с видимым удовольствием. Мне слишком ясно
было, что он пришел
ко мне вовсе не для болтовни и совсем не для того, чтоб успокоить мать, а наверно имея другие цели.
Он
было уже выходил, но остановился и повернул
ко мне голову в ожидании.
А разозлился я вдруг и выгнал его действительно, может
быть, и от внезапной догадки, что он пришел
ко мне, надеясь узнать: не осталось ли у Марьи Ивановны еще писем Андроникова? Что он должен
был искать этих писем и ищет их — это я знал. Но кто знает, может
быть тогда, именно в ту минуту, я ужасно ошибся! И кто знает, может
быть, я же, этою же самой ошибкой, и навел его впоследствии на мысль о Марье Ивановне и о возможности у ней писем?
И затем исчезла как тень. Напоминаю еще раз: это
была исступленная. Версилов
был глубоко поражен: он стоял как бы задумавшись и что-то соображая; наконец вдруг повернулся
ко мне...
И глупая веселость его и французская фраза, которая шла к нему как к корове седло, сделали то, что я с чрезвычайным удовольствием выспался тогда у этого шута. Что же до Васина, то я чрезвычайно
был рад, когда он уселся наконец
ко мне спиной за свою работу. Я развалился на диване и, смотря ему в спину, продумал долго и о многом.
Молодой князь тотчас повернулся
ко мне с удвоенно вежливым выражением лица; но видно
было, что имя мое совсем ему незнакомо.
И вот я должен сообщить вам — я именно и к князю приехал, чтоб ему сообщить об одном чрезвычайном обстоятельстве: три часа назад, то
есть это ровно в то время, когда они составляли с адвокатом этот акт, явился
ко мне уполномоченный Андрея Петровича и передал мне от него вызов… формальный вызов из-за истории в Эмсе…
Это видимое прямодушие его и готовность
ко всему хорошему я, правда, еще не знал, как принять окончательно, но начинал уже поддаваться, потому, в сущности, почему же мне
было не верить?
— Извините меня, — обратился
ко мне князь, — я через минуту
буду.
Она уже
была мне дорога: сюда
ко мне пришел Версилов, сам, в первый раз после тогдашней ссоры, и потом приходил много раз.
— То
есть это при покойном государе еще вышло-с, — обратился
ко мне Петр Ипполитович, нервно и с некоторым мучением, как бы страдая вперед за успех эффекта, — ведь вы знаете этот камень — глупый камень на улице, к чему, зачем, только лишь мешает, так ли-с?
Но я знал наверно, что у него
были знакомства; в последнее время он даже возобновил многие прежние сношения в светском кругу, в последний год им оставленные; но, кажется, он не особенно соблазнялся ими и многое возобновил лишь официально, более же любил ходить
ко мне.
— Я к тому нахохлился, — начал я с дрожью в голосе, — что, находя в вас такую странную перемену тона
ко мне и даже к Версилову, я… Конечно, Версилов, может
быть, начал несколько ретроградно, но потом он поправился и… в его словах, может
быть, заключалась глубокая мысль, но вы просто не поняли и…
— Для меня легче
было б, если б он ходил
ко мне за деньгами, — загадочно промолвил князь.
— Он солгал. Я — не мастер давать насмешливые прозвища. Но если кто проповедует честь, то
будь и сам честен — вот моя логика, и если неправильна, то все равно. Я хочу, чтоб
было так, и
будет так. И никто, никто не смей приходить судить меня
ко мне в дом и считать меня за младенца! Довольно, — вскричал он, махнув на меня рукой, чтоб я не продолжал. — А, наконец!
Так глупо оборвав, я замолчал, все еще смотря на всех с разгоревшимся лицом и выпрямившись. Все
ко мне обернулись, но вдруг захихикал Стебельков; осклабился тоже и пораженный
было Дарзан.
— Ах, поверьте, князь, — открыто и добродушно обратился
ко мне Дарзан, — я не от себя говорю; если
были толки, то не я их распустил.
Но все-таки мне
было очень тяжело выходя от него: я видел необычайную перемену
ко мне в это утро; такого тона никогда еще не
было; а против Версилова это
был уж решительный бунт.
— А зачем же вы
ко мне прибыли, коли так? — чуть не подскочил он на месте от удовольствия. Я мигом повернулся и хотел
было выйти, но он ухватил меня за плечо.
— Вы заслужите. — Он опять рванулся
ко мне всем корпусом и поднял
было палец.
— Для того, — проговорила она медленно и вполголоса. — Простите меня, я
была виновата, — прибавила она вдруг, слегка приподымая
ко мне руки. Я никак не ожидал этого. Я всего ожидал, но только не этих двух слов; даже от нее, которую знал уже.
Замечу раз навсегда, что развязность никогда в жизни не шла
ко мне, то
есть не
была мне к лицу, а, напротив, всегда покрывала меня позором.
— Совершенно вас извиняю, господин офицер, и уверяю вас, что вы со способностями. Действуйте так и в гостиной — скоро и для гостиной этого
будет совершенно достаточно, а пока вот вам два двугривенных,
выпейте и закусите; извините, городовой, за беспокойство, поблагодарил бы и вас за труд, но вы теперь на такой благородной ноге… Милый мой, — обратился он
ко мне, — тут
есть одна харчевня, в сущности страшный клоак, но там можно чаю напиться, и я б тебе предложил… вот тут сейчас, пойдем же.
И я бросил в него этой пачкой радужных, которую оставил
было себе для разживы. Пачка попала ему прямо в жилет и шлепнулась на пол. Он быстро, огромными тремя шагами, подступил
ко мне в упор.
Я опять-таки опускаю подробности, но выгода моего положения
была та, что так как Степанов
ко мне учащал, то я, не без некоторого вероятия, мог выставить дело в таком виде, что он будто бы стакнулся с моим денщиком из некоторых выгод.
В этих акциях он тут — тоже какой-то участник, ездил потом от того господина в Гамбурге
ко мне, с пустяками разумеется, и я даже сам не знал, для чего, об акциях и помину не
было…
Лицо ее
было свирепо, жесты беспорядочны, и, спросить ее, она бы сама, может, не сказала: зачем вбежала
ко мне?
— Конечно, я должен бы
был тут сохранить секрет… Мы как-то странно разговариваем с вами, слишком секретно, — опять улыбнулся он. — Андрей Петрович, впрочем, не заказывал мне секрета. Но вы — сын его, и так как я знаю ваши к нему чувства, то на этот раз даже, кажется, хорошо сделаю, если вас предупрежу. Вообразите, он приходил
ко мне с вопросом: «Если на случай, на днях, очень скоро, ему бы потребовалось драться на дуэли, то согласился ль бы я взять роль его секунданта?» Я, разумеется, вполне отказал ему.
Я
был бесконечно изумлен; эта новость
была всех беспокойнее: что-то вышло, что-то произошло, что-то непременно случилось, чего я еще не знаю! Я вдруг мельком вспомнил, как Версилов промолвил мне вчера: «Не я к тебе приду, а ты
ко мне прибежишь». Я полетел к князю Николаю Ивановичу, еще более предчувствуя, что там разгадка. Васин, прощаясь, еще раз поблагодарил меня.
— Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти, полюбуйся. — И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передо мной в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова,
было всего несколько строк: это
была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно воротилось
ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной, нелепой, разбойнической записки, слово в слово...
— Мама, родная, неужто вам можно оставаться? Пойдемте сейчас, я вас укрою, я
буду работать для вас как каторжный, для вас и для Лизы… Бросимте их всех, всех и уйдем.
Будем одни. Мама, помните, как вы
ко мне к Тушару приходили и как я вас признать не хотел?
Разом вышла и другая история: пропали деньги в банке, под носом у Зерщикова, пачка в четыреста рублей. Зерщиков указывал место, где они лежали, «сейчас только лежали», и это место оказывалось прямо подле меня, соприкасалось со мной, с тем местом, где лежали мои деньги, то
есть гораздо, значит, ближе
ко мне, чем к Афердову.
Это
было под праздник, и загудел колокол
ко всенощной.
Она бросилась
ко мне: со мной, кажется,
был озноб, а может, и обморок.
Татьяна Павловна тоже приходила
ко мне чуть не ежедневно, и хоть
была вовсе не нежна со мной, но по крайней мере не ругалась по-прежнему, что до крайности меня раздосадовало, так что я ей просто высказал: «Вы, Татьяна Павловна, когда не ругаетесь, прескучная».
Накануне мне пришла
было мысль, что там Версилов, тем более что он скоро затем вошел
ко мне, хотя я знал, притом наверно, из их же разговоров, что Версилов, на время моей болезни, переехал куда-то в другую квартиру, в которой и ночует.
— Вы вашу-то квартиру, у чиновников, за собой оставите-с? — спросила она вдруг, немного
ко мне нагнувшись и понизив голос, точно это
был самый главный вопрос, за которым она и пришла.
В то утро, то
есть когда я встал с постели после рецидива болезни, он зашел
ко мне, и тут я в первый раз узнал от него об их общем тогдашнем соглашении насчет мамы и Макара Ивановича; причем он заметил, что хоть старику и легче, но доктор за него положительно не отвечает.
— Самоубийство
есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя
ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва
будет о нем.