Неточные совпадения
Ей, может
быть, захотелось заявить женскую самостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших и насмешливейших людей той, переходной
ко всему лучшему, эпохи, тогда как он
был только злой шут, и больше ничего.
Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь
ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может
быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и
быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит
ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
— Вдовею я, третий год, — начала она полушепотом, сама как бы вздрагивая. — Тяжело
было замужем-то, старый
был он, больно избил меня. Лежал он больной; думаю я, гляжу на него: а коль выздоровеет, опять встанет, что тогда? И вошла
ко мне тогда эта самая мысль…
— Те-те-те, вознепщеваху! и прочая галиматья! Непщуйте, отцы, а я пойду. А сына моего Алексея беру отселе родительскою властию моею навсегда. Иван Федорович, почтительнейший сын мой, позвольте вам приказать за мною следовать! Фон Зон, чего тебе тут оставаться! Приходи сейчас
ко мне в город. У меня весело. Всего верстушка какая-нибудь, вместо постного-то масла подам поросенка с кашей; пообедаем; коньячку поставлю, потом ликерцу; мамуровка
есть… Эй, фон Зон, не упускай своего счастия!
Придирался
ко мне; да рука у меня
была, к тому же весь город за меня стоял, придраться нельзя
было очень-то.
Я тебе рассказывать не
буду, как это все вышло в подробности,
были у него враги действительно, только вдруг в городе чрезмерное охлаждение к нему и
ко всей фамилии, все вдруг точно отхлынули.
Бывают же странности: никто-то не заметил тогда на улице, как она
ко мне прошла, так что в городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу,
есть нерешительность.
Раз Белявский — красавчик один тут
был и богач, за ней волочился и
ко мне наладил ездить — вдруг у меня же и дай мне пощечину, да при ней.
А потому умоляю вас, милый, если у вас
есть сострадание
ко мне, когда вы войдете завтра, то не глядите мне слишком прямо в глаза, потому что я, встретясь с вашими, может
быть, непременно вдруг рассмеюсь, а к тому же вы
будете в этом длинном платье…
Был он к тому же по натуре своей инок шныряющий и проворный, с превеликим
ко всему любопытством.
— Засади я его, подлеца, она услышит, что я его засадил, и тотчас к нему побежит. А услышит если сегодня, что тот меня до полусмерти, слабого старика, избил, так, пожалуй, бросит его, да
ко мне придет навестить… Вот ведь мы какими характерами одарены — только чтобы насупротив делать. Я ее насквозь знаю! А что, коньячку не
выпьешь? Возьми-ка кофейку холодненького, да я тебе и прилью четверть рюмочки, хорошо это, брат, для вкуса.
— Войдите, войдите
ко мне сюда, — настойчиво и повелительно закричала она, — теперь уж без глупостей! О Господи, что ж вы стояли и молчали такое время? Он мог истечь кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всего воды, воды! Надо рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы боль перестала, и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама, в полоскательную чашку. Да скорее же, — нервно закончила она. Она
была в совершенном испуге; рана Алеши страшно поразила ее.
— Ну, довольно, Lise, я, может
быть, в самом деле очень поспешно сказала про бешеного мальчика, а ты уж сейчас и вывела. Катерина Ивановна только что узнала, что вы пришли, Алексей Федорович, так и бросилась
ко мне, она вас жаждет, жаждет.
Когда же он станет с тою несчастен, а это непременно и сейчас же
будет, то пусть придет
ко мне, и он встретит друга, сестру…
— Я не забыла этого, — приостановилась вдруг Катерина Ивановна, — и почему вы так враждебны
ко мне в такую минуту, Катерина Осиповна? — с горьким, горячим упреком произнесла она. — Что я сказала, то я и подтверждаю. Мне необходимо мнение его, мало того: мне надо решение его! Что он скажет, так и
будет — вот до какой степени, напротив, я жажду ваших слов, Алексей Федорович… Но что с вами?
— Послушайте-с, голубчик мой, послушайте-с, ведь если я и приму, то ведь не
буду же я подлецом? В глазах-то ваших, Алексей Федорович, ведь не
буду, не
буду подлецом? Нет-с, Алексей Федорович, вы выслушайте, выслушайте-с, — торопился он, поминутно дотрогиваясь до Алеши обеими руками, — вы вот уговариваете меня принять тем, что «сестра» посылает, а внутри-то, про себя-то — не восчувствуете
ко мне презрения, если я приму-с, а?
Приезжал
ко мне доктор Герценштубе, по доброте своего сердца, осматривал их обеих целый час: «Не понимаю, говорит, ничего», а, однако же, минеральная вода, которая в аптеке здешней
есть (прописал он ее), несомненную пользу ей принесет, да ванны ножные из лекарств тоже ей прописал.
Заплакал бы и, пожалуй, завтра пришел бы
ко мне чем свет и бросил бы, может
быть, мне кредитки и растоптал бы как давеча.
А
ко всему тому рассудите, Иван Федорович, и некоторую чистую правду-с: ведь это почти что наверно так, надо сказать-с, что Аграфена Александровна, если только захотят они того сами, то непременно заставят их на себе жениться, самого барина то
есть, Федора Павловича-с, если только захотят-с, — ну, а ведь они, может
быть, и захотят-с.
Чудно это, отцы и учители, что, не
быв столь похож на него лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, что много раз считал я его как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего
ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей.
Радостно мне так стало, но пуще всех заметил я вдруг тогда одного господина, человека уже пожилого, тоже
ко мне подходившего, которого я хотя прежде и знал по имени, но никогда с ним знаком не
был и до сего вечера даже и слова с ним не сказал.
И вот, может
быть, с другого конца земли вознесется
ко Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты и не знал его вовсе, а он тебя.
Если вспомнишь в нощи, отходя
ко сну: «Я не исполнил, что надо
было», то немедленно восстань и исполни.
«Егда кто от монахов
ко Господу отыдет (сказано в большом требнике), то учиненный монах (то
есть для сего назначенный) отирает тело его теплою водой, творя прежде губою (то
есть греческою губкой) крест на челе скончавшегося, на персех, на руках и на ногах и на коленах, вящше же ничто же».
То-то и
есть, что вся любовь, таившаяся в молодом и чистом сердце его
ко «всем и вся», в то время и во весь предшествовавший тому год, как бы вся временами сосредоточивалась, и может
быть даже неправильно, лишь на одном существе преимущественно, по крайней мере в сильнейших порывах сердца его, — на возлюбленном старце его, теперь почившем.
— Эге! Так ты вот как! Значит, совсем уж бунт, баррикады! Ну, брат, этим делом пренебрегать нечего. Зайдем
ко мне… Я бы водочки сам теперь тяпнул, смерть устал. Водки-то небось не решишься… аль
выпьешь?
Писал он сюда и
ко мне по этому самому делу, то
есть насчет этой рощи, совета просил.
— Ждала, ждала! Ведь я не могла даже и думать, что вы
ко мне придете, согласитесь сами, и, однако, я вас ждала, подивитесь моему инстинкту, Дмитрий Федорович, я все утро
была уверена, что вы сегодня придете.
— И поплачьте, Дмитрий Федорович, поплачьте! Это прекрасные чувства… вам предстоит такой путь! Слезы облегчат вас, потом возвратитесь и
будете радоваться. Нарочно прискачете
ко мне из Сибири, чтобы со мной порадоваться…
— Ну вот, ну вот, экой ты! — укоризненно воскликнула Грушенька. — Вот он такой точно ходил
ко мне, — вдруг заговорит, а я ничего не понимаю. А один раз так же заплакал, а теперь вот в другой — экой стыд! С чего ты плачешь-то?
Было бы еще с чего? — прибавила она вдруг загадочно и с каким-то раздражением напирая на свое словечко.
— Славно, Митя! Молодец, Митя! — крикнула Грушенька, и страшно злобная нотка прозвенела в ее восклицании. Маленький пан, багровый от ярости, но нисколько не потерявший своей сановитости, направился
было к двери, но остановился и вдруг проговорил, обращаясь
ко Грушеньке...
— Сегодня, в пять часов пополудни, господин Карамазов занял у меня, по-товарищески, десять рублей, и я положительно знаю, что у него денег не
было, а сегодня же в девять часов он вошел
ко мне, неся в руках на виду пачку сторублевых бумажек, примерно в две или даже в три тысячи рублей.
— Мы это все проверим,
ко всему еще возвратимся при допросе свидетелей, который
будет, конечно, происходить в вашем присутствии, — заключил допрос Николай Парфенович. — Теперь же позвольте обратиться к вам с просьбою выложить сюда на стол все ваши вещи, находящиеся при вас, а главное, все деньги, какие только теперь имеете.
— Стойте, — перебил вдруг Митя и с каким-то неудержимым чувством произнес, обращаясь
ко всем в комнате: — Господа, все мы жестоки, все мы изверги, все плакать заставляем людей, матерей и грудных детей, но из всех — пусть уж так
будет решено теперь — из всех я самый подлый гад!
— При-го-товь-тесь
ко всему, — отчеканил, ударяя по каждому слогу, доктор и, склонив взор, сам приготовился
было шагнуть за порог к карете.
— А меня, папа, меня не забывай никогда, — продолжал Илюша, — ходи
ко мне на могилку… да вот что, папа, похорони ты меня у нашего большого камня, к которому мы с тобой гулять ходили, и ходи
ко мне туда с Красоткиным, вечером… И Перезвон… А я
буду вас ждать… Папа, папа!
Предо мной сам виноват, так вот
ко мне и привязался, чтобы меня прежде себя виноватой сделать да на меня на одну и свалить: «ты, дескать, прежде меня с поляком
была, так вот мне с Катькой и позволительно это стало».
Нет, пусть они его простят; это так гуманно, и чтобы видели благодеяние новых судов, а я-то и не знала, а говорят, это уже давно, и как я вчера узнала, то меня это так поразило, что я тотчас же хотела за вами послать; и потом, коли его простят, то прямо его из суда
ко мне обедать, а я созову знакомых, и мы
выпьем за новые суды.
— Положили меня на эту койку-с, я так и знал, что за перегородку-с, потому Марфа Игнатьевна во все разы, как я болен, всегда меня на ночь за эту самую перегородку у себя в помещении клали-с. Нежные они всегда
ко мне
были с самого моего рождения-с. Ночью стонал-с, только тихо. Все ожидал Дмитрия Федоровича.
— Зачем
ко мне. В дом их ждал, потому сумления для меня уже не
было никакого в том, что они в эту самую ночь прибудут, ибо им, меня лишимшись и никаких сведений не имемши, беспременно приходилось самим в дом влезть через забор-с, как они умели-с, и что ни
есть совершить.
— Позволь, позволь, я тебя уличу: давеча у фонаря, когда ты вскинулся на Алешу и закричал ему: «Ты от него узнал! Почему ты узнал, что он
ко мне ходит?» Это ведь ты про меня вспоминал. Стало
быть, одно маленькое мгновеньице ведь верил же, верил, что я действительно есмь, — мягко засмеялся джентльмен.
— Черт! Он
ко мне повадился. Два раза
был, даже почти три. Он дразнил меня тем, будто я сержусь, что он просто черт, а не сатана с опаленными крыльями, в громе и блеске. Но он не сатана, это он лжет. Он самозванец. Он просто черт, дрянной, мелкий черт. Он в баню ходит. Раздень его и наверно отыщешь хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки, в аршин длиной, бурый… Алеша, ты озяб, ты в снегу
был, хочешь чаю? Что? холодный? Хочешь, велю поставить? C’est а ne pas mettre un chien dehors…
— О, это прекрасно! Мыслитель, как вы, может и даже должен относиться весьма широко
ко всякому общественному явлению. Покровительством преосвященного ваша полезнейшая брошюра разошлась и доставила относительную пользу… Но я вот о чем, главное, желал бы у вас полюбопытствовать: вы только что заявили, что
были весьма близко знакомы с госпожой Светловой? (Nota bene. [Заметь особо (лат.).] Фамилия Грушеньки оказалась «Светлова». Это я узнал в первый раз только в этот день, во время хода процесса.)
Если б он пришел тогда
ко мне, я тотчас успокоила бы его тревогу из-за должных мне им этих несчастных трех тысяч, но он не приходил
ко мне более… а я сама… я
была поставлена в такое положение… что не могла его звать к себе…
— А что ж удивительного, что он деньги взял, — с презрительною злобой усмехнулась Грушенька, — он и все
ко мне приходил деньги канючить, рублей по тридцати, бывало, в месяц выберет, все больше на баловство: пить-есть ему
было на что и без моего.
Эти три тысячи вот как
были — я вас прошу, я вас умоляю меня выслушать: еще за три недели до того, как убил отца, он пришел
ко мне утром.
Однажды он пришел
ко мне и говорит: если убил не брат, а Смердяков (потому что эту басню пустили здесь все, что убил Смердяков), то, может
быть, виновен и я, потому что Смердяков знал, что я не люблю отца, и, может
быть, думал, что я желаю смерти отца.