Неточные совпадения
Это, говорит, не тебе чета, это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова, и живет с Тоцким, а Тоцкий от нее как отвязаться теперь не
знает, потому совсем то есть лет достиг настоящих, пятидесяти пяти, и жениться на первейшей раскрасавице во
всем Петербурге
хочет.
Вскоре Ганя
узнал положительно, чрез услужливый случай, что недоброжелательство
всей его семьи к этому браку и к Настасье Филипповне лично, обнаруживавшееся домашними сценами, уже известно Настасье Филипповне в большой подробности; сама она с ним об этом не заговаривала,
хотя он и ждал ежедневно.
— Извините, князь, — горячо вскричал он, вдруг переменяя свой ругательный тон на чрезвычайную вежливость, — ради бога, извините! Вы видите, в какой я беде! Вы еще почти ничего не
знаете, но если бы вы
знали все, то наверно бы хоть немного извинили меня;
хотя, разумеется, я неизвиним…
— Я не выпытываю чего-нибудь о Гавриле Ардалионовиче, вас расспрашивая, — заметила Нина Александровна, — вы не должны ошибаться на этот счет. Если есть что-нибудь, в чем он не может признаться мне сам, того я и сама не
хочу разузнавать мимо него. Я к тому, собственно, что давеча Ганя при вас, и потом когда вы ушли, на вопрос мой о вас, отвечал мне: «Он
всё знает, церемониться нечего!» Что же это значит? То есть я
хотела бы
знать, в какой мере…
— Ну, еще бы! Вам-то после… А
знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек на
всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я
хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
Птицын так даже от целомудрия наклонил голову и смотрел в землю. Тоцкий про себя подумал: «Идиот, а
знает, что лестью
всего лучше возьмешь; натура!» Князь заметил тоже из угла сверкающий взгляд Гани, которым тот как бы
хотел испепелить его.
— Ну, довольно, полно, молись за кого
хочешь, черт с тобой, раскричался! — досадливо перебил племянник. — Ведь он у нас преначитанный, вы, князь, не
знали? — прибавил он с какою-то неловкою усмешкой. —
Всё теперь разные вот этакие книжки да мемуары читает.
— Коля здесь ночевал, но наутро пошел своего генерала разыскивать, которого вы из «отделения», князь, бог
знает для чего, выкупили. Генерал еще вчера обещал сюда же ночевать пожаловать, да не пожаловал. Вероятнее
всего в гостинице «Весы», тут очень недалеко, заночевал. Коля, стало быть, там, или в Павловске, у Епанчиных. У него деньги были, он еще вчера
хотел ехать. Итак, стало быть, в «Весах» или в Павловске.
— Я как будто
знал, когда въезжал в Петербург, как будто предчувствовал… — продолжал князь. — Не
хотел я ехать сюда! Я
хотел всё это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать! Ну, прощай… Да что ты!
— Ну, дурак какой-нибудь и он, и его подвиги! — решила генеральша. — Да и ты, матушка, завралась, целая лекция; даже не годится, по-моему, с твоей стороны. Во всяком случае непозволительно. Какие стихи? Прочти, верно,
знаешь! Я непременно
хочу знать эти стихи.
Всю жизнь терпеть не могла стихов, точно предчувствовала. Ради бога, князь, потерпи, нам с тобой, видно, вместе терпеть приходится, — обратилась она к князю Льву Николаевичу. Она была очень раздосадована.
В таком случае, если
хотите, я кончил, то есть принужден буду сообщить только вкратце те факты, которые, по моему убеждению, не лишнее было бы
узнать во
всей полноте, — прибавил он, заметив некоторое всеобщее движение, похожее на нетерпение.
— Если вы позволите, то я попросил бы у князя чашку чаю… Я очень устал.
Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы
хотели, кажется, князя к себе вести чай пить; останьтесь-ка здесь, проведемте время вместе, а князь наверно нам
всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь… Но ведь я
знаю вас, вы добрая, князь тоже… мы
все до комизма предобрые люди…
— Я бы удивился, совсем, впрочем, не
зная света (я сознаюсь в этом), тому, что вы не только сами остались в обществе давешней нашей компании, для вас неприличной, но и оставили этих… девиц выслушивать дело скандальное,
хотя они уже
всё прочли в романах.
Я, может быть, впрочем, не
знаю… потому что сбиваюсь, но во всяком случае, кто, кроме вас, мог остаться… по просьбе мальчика (ну да, мальчика, я опять сознаюсь) провести с ним вечер и принять… во
всем участие и… с тем… что на другой день стыдно… (я, впрочем, согласен, что не так выражаюсь), я
все это чрезвычайно хвалю и глубоко уважаю,
хотя уже по лицу одному его превосходительства, вашего супруга, видно, как
всё это для него неприятно…
— Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но не
знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу, ничего не понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше
всех нас виноват,
хотя, конечно, чрез тебя много вышло. Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень. Сам, может, уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
— Идемте же! — звала Аглая. — Князь, вы меня поведете. Можно это, maman? Отказавшему мне жениху? Ведь вы уж от меня отказались навеки, князь? Да не так, не так подают руку даме, разве вы не
знаете, как надо взять под руку даму? Вот так, пойдемте, мы пойдем впереди
всех;
хотите вы идти впереди
всех, tête-а-tête? [наедине (фр.).]
— Но своего, своего! — лепетал он князю, — на собственное иждивение, чтобы прославить и поздравить, и угощение будет, закуска, и об этом дочь хлопочет; но, князь, если бы вы
знали, какая тема в ходу. Помните у Гамлета: «Быть или не быть?» Современная тема-с, современная! Вопросы и ответы… И господин Терентьев в высшей степени… спать не
хочет! А шампанского он только глотнул, глотнул, не повредит… Приближьтесь, князь, и решите!
Все вас ждали,
все только и ждали вашего счастливого ума…
Что мне во
всей этой красоте, когда я каждую минуту, каждую секунду должен и принужден теперь
знать, что вот даже эта крошечная мушка, которая жужжит теперь около меня в солнечном луче, и та даже во
всем этом пире и хоре участница, место
знает свое, любит его и счастлива, а я один выкидыш, и только по малодушию моему до сих пор не
хотел понять это!
— Ну, довольно, надо торопиться, — заключила она, выслушав
всё, —
всего нам только час здесь быть, до восьми часов, потому что в восемь часов мне надо непременно быть дома, чтобы не
узнали, что я здесь сидела, а я за делом пришла; мне много нужно вам сообщить. Только вы меня совсем теперь сбили. Об Ипполите я думаю, что пистолет у него так и должен был не выстрелить, это к нему больше идет. Но вы уверены, что он непременно
хотел застрелиться и что тут не было обману?
— Если я тогда, — обратилась она к князю, серьезно и даже грустно смотря на него, — если я тогда и прочла вам про «бедного рыцаря», то этим хоть и
хотела… похвалить вас заодно, но тут же
хотела и заклеймить вас за поведение ваше и показать вам, что я
всё знаю…
Почему именно вам
хотел я
всё это рассказать, и вам одной, — не
знаю; может быть, потому что вас в самом деле очень любил.
Но
всего тут ужаснее то, что она и сама, может быть, не
знала того, что только мне
хочет доказать это, а бежала потому, что ей непременно, внутренно хотелось сделать позорное дело, чтобы самой себе сказать тут же: «Вот ты сделала новый позор, стало быть, ты низкая тварь!» О, может быть, вы этого не поймете, Аглая!
— О нет, — задумчиво продолжал князь, не замечая тона вопроса, — я почти
всё молчал. Я часто
хотел говорить, но я, право, не
знал, что сказать.
Знаете, в иных случаях лучше совсем не говорить. О, я любил ее; о, очень любил… но потом… потом… потом она
всё угадала…
— Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и
хотел один раз и… может быть, и теперь
хочу. Но я
знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому оставляю ее. Я должен был ее видеть сегодня в семь часов; я, может быть, не пойду теперь. В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, — и мы оба погибнем! Это неестественно, но тут
всё неестественно. Вы говорите, она любит меня, но разве это любовь? Неужели может быть такая любовь, после того, что я уже вытерпел! Нет, тут другое, а не любовь!
— В экипаж посадил, — сказал он, — там на углу с десяти часов коляска ждала. Она так и
знала, что ты у той
весь вечер пробудешь. Давешнее, что ты мне написал, в точности передал. Писать она к той больше не станет; обещалась; и отсюда, по желанию твоему, завтра уедет.
Захотела тебя видеть напоследях, хоть ты и отказался; тут на этом месте тебя и поджидали, как обратно пойдешь, вот там, на той скамье.
— Ну, еще увидим, понимаем или не понимаем, — загадочно пробормотал Ганя, — только я все-таки бы не
хотел, чтоб она
узнала о старике. Я думал, князь удержится и не расскажет. Он и Лебедева сдержал; он и мне не
хотел всего выговорить, когда я пристал…
— Это винт! — кричал генерал. — Он сверлит мою душу и сердце! Он
хочет, чтоб я атеизму поверил!
Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже был осыпан почестями; а ты только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем… и умирающий от злобы и от неверия… И зачем тебя Гаврила перевел сюда?
Все на меня, от чужих до родного сына!
— Позвольте же, maman, и мне говорить; ведь я и сама в таком деле что-нибудь значу: решается чрезвычайная минута судьбы моей (Аглая именно так и выразилась), и я
хочу узнать сама и, кроме того, рада, что при
всех… Позвольте же спросить вас, князь, если вы «питаете такие намерения», то чем же вы именно полагаете составить мое счастье?
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые
знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами,
хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
Он только заметил, что она хорошо
знает дорогу, и когда
хотел было обойти одним переулком подальше, потому что там дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «
Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному дому), с крыльца вышла одна пышная барыня и с нею молодая девица; обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и не приметили.
По некоторым промелькнувшим словечкам он даже мог догадаться, что красавица немка, недели две тому назад, рассорилась с Настасьей Филипповной, так что во
все эти дни о ней ничего не слыхала, и
всеми силами давала теперь
знать, что и не интересуется слышать, «
хотя бы она за
всех князей в мире вышла».
— Стой еще! Я, Парфен, еще
хочу тебя спросить… я много буду тебя спрашивать, обо
всем… но ты лучше мне сначала скажи, с первого начала, чтоб я
знал:
хотел ты убить ее перед моей свадьбой, перед венцом, на паперти, ножом?
Хотел или нет?
Одним словом, много было бы чего рассказать, но Лизавета Прокофьевна, ее дочери и даже князь Щ. были до того уже поражены
всем этим «террором», что даже боялись и упоминать об иных вещах в разговоре с Евгением Павловичем,
хотя и
знали, что он и без них хорошо
знает историю последних увлечений Аглаи Ивановны.