Неточные совпадения
Подозрительность этого
человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь не подходил под разряд вседневных посетителей, и
хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер
был в большом сомнении; посредничество секретаря для доклада
было необходимо.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное лицо,
хотя речь его по-прежнему
была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может
быть, тоже
был человек с воображением и попыткой на мысль.
Впрочем, известно, что
человек, слишком увлекшийся страстью, особенно если он в летах, совершенно слепнет и готов подозревать надежду там, где вовсе ее и нет; мало того, теряет рассудок и действует как глупый ребенок,
хотя бы и
был семи пядей во лбу.
— Ведь я знаю же, что вы ее не читали и не можете
быть поверенным этого
человека. Читайте, я
хочу, чтобы вы прочли.
— В Твери, — подтвердил генерал, — перед самою смертью состоялся перевод в Тверь, и даже еще пред развитием болезни. Вы
были еще слишком малы и не могли упомнить ни перевода, ни путешествия; Павлищев же мог ошибиться,
хотя и превосходнейший
был человек.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж
человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То
есть, я
хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
— Ба! Вы
хотите от
человека слышать самый скверный его поступок и при этом блеска требуете! Самые скверные поступки и всегда очень грязны, мы сейчас это от Ивана Петровича услышим; да и мало ли что снаружи блестит и добродетелью
хочет казаться, потому что своя карета
есть. Мало ли кто свою карету имеет… И какими способами…
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при
людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно
хотела рассказать свой анекдот, ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я сказала князю: «как скажете, так и
будет»; сказал бы да, я бы тотчас же дала согласие, но он сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
Но
человек он
был чрезмерно молчаливый в деловом отношении,
хотя Варе, разумеется, и сообщал.
Генерал,
хотя и
был в опале и чувствовал, что сам виноват, но все-таки надолго надулся; жаль ему
было Афанасия Ивановича: «такое состояние и ловкий такой
человек!» Недолго спустя генерал узнал, что Афанасий Иванович пленился одною заезжею француженкой высшего общества, маркизой и легитимисткой, что брак состоится, и что Афанасия Ивановича увезут в Париж, а потом куда-то в Бретань.
Впрочем, в день переезда в Павловск, то
есть на третий день после припадка, князь уже имел по наружности вид почти здорового
человека,
хотя внутренно чувствовал себя всё еще не оправившимся.
Этот молодой
человек есть ни более ни менее как сын покойного П.,
хотя носит другое имя.
Потому-то мы и вошли сюда, не боясь, что нас сбросят с крыльца (как вы угрожали сейчас) за то только, что мы не просим, а требуем, и за неприличие визита в такой поздний час (
хотя мы пришли и не в поздний час, а вы же нас в лакейской прождать заставили), потому-то, говорю, и пришли, ничего не боясь, что предположили в вас именно
человека с здравым смыслом, то
есть с честью и совестью.
Если же вы не
захотите нас удовлетворить, то
есть ответите: нет, то мы сейчас уходим, и дело прекращается; вам же в глаза говорим, при всех ваших свидетелях, что вы
человек с умом грубым и с развитием низким; что называться впредь
человеком с честью и совестью вы не смеете и не имеете права, что это право вы слишком дешево
хотите купить.
— Если вы позволите, то я попросил бы у князя чашку чаю… Я очень устал. Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы
хотели, кажется, князя к себе вести чай
пить; останьтесь-ка здесь, проведемте время вместе, а князь наверно нам всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь… Но ведь я знаю вас, вы добрая, князь тоже… мы все до комизма предобрые
люди…
— Я
хотел сказать… я
хотел сказать, — затрепетал князь, — я
хотел только изъяснить Аглае Ивановне… иметь такую честь объяснить, что я вовсе не имел намерения… иметь честь просить ее руки… даже когда-нибудь… Я тут ни в чем не виноват, ей-богу, не виноват, Аглая Ивановна! Я никогда не
хотел, и никогда у меня в уме не
было, никогда не
захочу, вы сами увидите;
будьте уверены! Тут какой-нибудь злой
человек меня оклеветал пред вами!
Будьте спокойны!
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что к нему обратились, сообразил,
хотя, может
быть, и не совсем понял, не ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и начал смеяться и сам. Смех кругом усилился; офицер, должно
быть,
человек смешливый, просто прыснул со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя...
Можно
было предположить, что между ними многие и хмельные,
хотя на вид некоторые
были в франтовских и изящных костюмах; но тут же
были люди и весьма странного вида, в странном платье, с странно воспламененными лицами; между ними
было несколько военных;
были и не из молодежи;
были комфортно одетые, в широко и изящно сшитом платье, с перстнями и запонками, в великолепных смоляно-черных париках и бакенбардах и с особенно благородною,
хотя несколько брезгливою осанкой в лице, но от которых, впрочем, сторонятся в обществе как от чумы.
Наконец,
хотя бессовестно и непорядочно так прямо преследовать
человека, но я вам прямо скажу: я пришел искать вашей дружбы, милый мой князь; вы
человек бесподобнейший, то
есть не лгущий на каждом шагу, а может
быть, и совсем, а мне в одном деле нужен друг и советник, потому что я решительно теперь из числа несчастных…
— Сейчас, сейчас, молчите; ничего не говорите; стойте… я
хочу посмотреть в ваши глаза… Стойте так, я
буду смотреть. Я с
Человеком прощусь.
— Мне кажется, вы ко мне несправедливы, — сказал он, — ведь я ничего не нахожу дурного в том, что он так думал, потому что все склонны так думать; к тому же, может
быть, он и не думал совсем, а только этого
хотел… ему хотелось в последний раз с
людьми встретиться, их уважение и любовь заслужить; это ведь очень хорошие чувства, только как-то всё тут не так вышло; тут болезнь и еще что-то! Притом же у одних всё всегда хорошо выходит, а у других ни на что не похоже…
— Князь! Многоуважаемый князь! Не только деньги, но за этого
человека я, так сказать, даже жизнью… нет, впрочем, преувеличивать не
хочу, — не жизнью, но если, так сказать, лихорадку, нарыв какой-нибудь или даже кашель, — то, ей-богу, готов
буду перенести, если только за очень большую нужду; ибо считаю его за великого, но погибшего
человека! Вот-с; не только деньги-с!
Действующее лицо нашего рассказа, Гаврила Ардалионович Иволгин, принадлежал к другому разряду; он принадлежал к разряду
людей «гораздо поумнее»,
хотя весь, с ног до головы,
был заражен желанием оригинальности.
И прежде бывали с ним случаи внезапной блажни, в этом же роде,
хотя и довольно редко, потому что, вообще говоря, это
был человек очень смирный и с наклонностями почти добрыми.
Но великодушная борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго; генерал
был тоже
человек слишком «порывчатый»,
хотя и в своем роде; он обыкновенно не выносил покаянного и праздного житья в своем семействе и кончал бунтом; впадал в азарт, в котором сам, может
быть, в те же самые минуты и упрекал себя, но выдержать не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво, требовал безмерного и невозможного к себе почтения и в конце концов исчезал из дому, иногда даже на долгое время.
— Любите, а так мучаете! Помилуйте, да уж тем одним, что он так на вид положил вам пропажу, под стул да в сюртук, уж этим одним он вам прямо показывает, что не
хочет с вами хитрить, а простодушно у вас прощения просит. Слышите: прощения просит! Он на деликатность чувств ваших, стало
быть, надеется; стало
быть, верит в дружбу вашу к нему. А вы до такого унижения доводите такого… честнейшего
человека!
Но во всяком случае, гость
был благородно-развязен,
хотя и со сдержанным достоинством; даже вначале обращался с князем как бы с видом некоторого снисхождения, — именно так, как бывают иногда благородно-развязны иные гордые, но несправедливо обиженные
люди.
— Понимаю-с. Невинная ложь для веселого смеха,
хотя бы и грубая, не обижает сердца человеческого. Иной и лжет-то, если
хотите, из одной только дружбы, чтобы доставить тем удовольствие собеседнику; но если просвечивает неуважение, если именно, может
быть, подобным неуважением
хотят показать, что тяготятся связью, то
человеку благородному остается лишь отвернуться и порвать связь, указав обидчику его настоящее место.
Пусть, когда засыплют мне глаза землей, пусть тогда появятся и, без сомнения, переведутся и на другие языки, не по литературному их достоинству, нет, но по важности громаднейших фактов, которых я
был очевидным свидетелем,
хотя и ребенком; но тем паче: как ребенок, я проникнул в самую интимную, так сказать, спальню «великого
человека»!
А между тем все эти
люди, —
хотя, конечно,
были «друзьями дома» и между собой, —
были, однако же, далеко не такими друзьями ни дому, ни между собой, какими принял их князь, только что его представили и познакомили с ними.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут
был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, —
человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые знают всё, «кроме разве самой России»,
человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими деньгами,
хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
Тут
был еще один пожилой, важный барин, как будто даже и родственник Лизаветы Прокофьевны,
хотя это
было решительно несправедливо;
человек, в хорошем чине и звании,
человек богатый и родовой, плотный собою и очень хорошего здоровья, большой говорун и даже имевший репутацию
человека недовольного (
хотя, впрочем, в самом позволительном смысле слова),
человека даже желчного (но и это в нем
было приятно), с замашками английских аристократов и с английскими вкусами (относительно, например, кровавого ростбифа, лошадиной упряжи, лакеев и пр.).
Он
был счастливой наружности,
хотя почему-то несколько отвратительной, лет тридцати восьми, одевался безукоризненно, принадлежал к семейству немецкому, в высшей степени буржуазному, но и в высшей степени почтенному; умел пользоваться разными случаями, пробиться в покровительство высоких
людей и удержаться в их благосклонности.
Его, впрочем, в свете уже давно знали; это
был там уже свой
человек,
хотя и молодой
человек.
Он
был человек и в самом деле несколько добрый; но в числе причин его любопытства относительно князя, в течение вечера,
была и давнишняя история князя с Настасьей Филипповной; об этой истории он кое-что слышал и очень даже интересовался,
хотел бы даже и расспросить.