Неточные совпадения
— О, вы угадали опять, — подхватил белокурый молодой человек, — ведь действительно почти ошибаюсь,
то есть почти что не родственница; до
того даже, что я, право, нисколько
и не удивился тогда, что мне туда не ответили. Я
так и ждал.
— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с.
Так что даже
и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, —
то есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно
и должно, я об лице-с, да
и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже
и слух затих-с.
Ан
та самая Настасья Филипповна
и есть, чрез которую ваш родитель вам внушить пожелал калиновым посохом, а Настасья Филипповна
есть Барашкова,
так сказать, даже знатная барыня,
и тоже в своем роде княжна, а знается с некоим Тоцким, с Афанасием Ивановичем, с одним исключительно, помещиком
и раскапиталистом, членом компаний
и обществ,
и большую дружбу на этот счет с генералом Епанчиным ведущие…
— Это вот всё
так и есть, — мрачно
и насупившись подтвердил Рогожин, —
то же мне
и Залёжев тогда говорил.
— Уверяю вас, что я не солгал вам,
и вы отвечать за меня не
будете. А что я в
таком виде
и с узелком,
то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства неказисты.
— О, почти не по делу!
То есть, если хотите,
и есть одно дело,
так только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных,
и, кроме меня с нею, Мышкиных больше
и нет.
А
так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа,
то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь
так, какой-нибудь потаскун
и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок
и амбиции не имеет, потому что умный князь
и с амбицией не стал бы в передней сидеть
и с лакеем про свои дела говорить, а стало
быть,
и в
том и в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
Хотя князь
был и дурачок, — лакей уж это решил, — но все-таки генеральскому камердинеру показалось наконец неприличным продолжать долее разговор от себя с посетителем, несмотря на
то, что князь ему почему-то нравился, в своем роде, конечно. Но с другой точки зрения он возбуждал в нем решительное
и грубое негодование.
— Ну, стало
быть,
и кстати, что я вас не пригласил
и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб уж разом все разъяснить:
так как вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами
и слова не может
быть, — хотя мне, разумеется, весьма
было бы лестно, —
то, стало
быть…
—
То, стало
быть, вставать
и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. —
И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но
так я
и думал, что у нас непременно именно это
и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может
быть, оно
так и надо… Да
и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте
и извините, что обеспокоил.
— Вот что, князь, — сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле
такой, каким кажетесь,
то с вами, пожалуй,
и приятно
будет познакомиться; только видите, я человек занятой,
и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть
и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу,
так и выходит, что я хоть
и рад людям… хорошим,
то есть… но… Впрочем, я
так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
Правда, генерал, по некоторым обстоятельствам, стал излишне подозрителен; но
так как он
был отец
и супруг опытный
и ловкий,
то тотчас же
и взял свои меры.
Тот изумился, начал
было говорить; но вдруг оказалось, почти с первого слова, что надобно совершенно изменить слог, диапазон голоса, прежние
темы приятных
и изящных разговоров, употреблявшиеся доселе с
таким успехом, логику, — всё, всё, всё!
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно
будет, если он сейчас же
и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить ему этот брак,
и не позволить по злости, единственно потому, что ей
так хочется,
и что, следственно,
так и быть должно, — «ну хоть для
того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь
и я наконец смеяться хочу».
Ни малейшего нарушения, ни малейшего колебания не могло
быть допущено в
том, что всею жизнью устанавливалось
и приняло
такую прекрасную форму.
А
так как свадьба действительно
была еще только в намерении,
то Афанасий Иванович смирился
и уступил Настасье Филипповне.
Если не
то,
так другое: Настасьей Филипповной можно
было щегольнуть
и даже потщеславиться в известном кружке.
Конечно, ему всех труднее говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма
и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра
и ей,
то поняла бы, что ему давно странно
и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая
так прекрасно могла бы воскреснуть в любви
и в семействе
и принять
таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может
быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный ни здравого ума, ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
Сначала с грустною улыбкой, а потом, весело
и резво рассмеявшись, она призналась, что прежней бури во всяком случае
и быть не могло; что она давно уже изменила отчасти свой взгляд на вещи,
и что хотя
и не изменилась в сердце, но все-таки принуждена
была очень многое допустить в виде совершившихся фактов; что сделано,
то сделано, что прошло,
то прошло,
так что ей даже странно, что Афанасий Иванович все еще продолжает
быть так напуганным.
Впрочем, можно
было бы
и еще много рассказать из всех историй
и обстоятельств, обнаружившихся по поводу этого сватовства
и переговоров; но мы
и так забежали вперед,
тем более что иные из обстоятельств являлись еще в виде слишком неопределенных слухов.
— Ничему не могу научить, — смеялся
и князь, — я все почти время за границей прожил в этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему же я вас научу? Сначала мне
было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог,
и чем дальше,
тем дороже,
так что я стал это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему это все — довольно трудно рассказать.
—
И философия ваша точно
такая же, как у Евлампии Николавны, — подхватила опять Аглая, —
такая чиновница, вдова, к нам ходит, вроде приживалки. У ней вся задача в жизни — дешевизна; только чтоб
было дешевле прожить, только о копейках
и говорит,
и, заметьте, у ней деньги
есть, она плутовка.
Так точно
и ваша огромная жизнь в тюрьме, а может
быть,
и ваше четырехлетнее счастье в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали,
и, кажется, с барышом, несмотря на
то что на копейки.
Потом, когда он простился с товарищами, настали
те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он
будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее
и ярче, что вот как же это
так: он теперь
есть и живет, а через три минуты
будет уже нечто, кто-то или что-то, —
так кто же?
— Значит, коль находят, что это не женское дело,
так тем самым хотят сказать (а стало
быть, оправдать), что это дело мужское. Поздравляю за логику.
И вы
так же, конечно, думаете?
Напротив, голова ужасно живет
и работает, должно
быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю,
так и стучат разные мысли, всё неконченные
и, может
быть,
и смешные, посторонние
такие мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…», а между
тем все знаешь
и все помнишь; одна
такая точка
есть, которой никак нельзя забыть,
и в обморок упасть нельзя,
и все около нее, около этой точки ходит
и вертится.
Нарисуйте эшафот
так, чтобы видна
была ясно
и близко одна только последняя ступень; преступник ступил на нее: голова, лицо бледное как бумага, священник протягивает крест,
тот с жадностию протягивает свои синие губы
и глядит,
и — всё знает.
— Ну, хорошо, — заторопилась опять Аделаида, — но если уж вы
такой знаток лиц,
то наверно
были и влюблены; я, стало
быть, угадала. Рассказывайте же.
Я не
то чтоб учил их; о нет, там для этого
был школьный учитель, Жюль Тибо; я, пожалуй,
и учил их, но я больше
так был с ними,
и все мои четыре года
так и прошли.
Я
был такой большой, я всегда
такой мешковатый; я знаю, что я
и собой дурен… наконец
и то, что я
был иностранец.
Мать в
то время уж очень больна
была и почти умирала; чрез два месяца она
и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала спать в сени, даже почти не кормила.
Я не разуверял их, что я вовсе не люблю Мари,
то есть не влюблен в нее, что мне ее только очень жаль
было; я по всему видел, что им
так больше хотелось, как они сами вообразили
и положили промеж себя,
и потому молчал
и показывал вид, что они угадали.
Пастор в церкви уже не срамил мертвую, да
и на похоронах очень мало
было,
так, только из любопытства, зашли некоторые; но когда надо
было нести гроб,
то дети бросились все разом, чтобы самим нести.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж
было пред самым моим отъездом, — он сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок,
то есть вполне ребенок, что я только ростом
и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером
и, может
быть, даже умом я не взрослый,
и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил.
— Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах,
то есть о выражениях лиц,
и сказал, что Аглая Ивановна почти
так же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я
и проговорился про портрет…
Ганя, раз начав ругаться
и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится с иными людьми. Еще немного,
и он, может
быть, стал бы плеваться, до
того уж он
был взбешен. Но именно чрез это бешенство он
и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на
то, что этот «идиот», которого он
так третирует, что-то уж слишком скоро
и тонко умеет иногда все понять
и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
А между
тем самое это изменение, самый выход, на котором он остановился, составляли задачу немалую, —
такую задачу, предстоявшее разрешение которой грозило
быть хлопотливее
и мучительнее всего предыдущего.
Ганя обмер; упрашивать
было уже нечего
и некогда,
и он бросил на Варю
такой угрожающий взгляд, что
та поняла, по силе этого взгляда, что значила для ее брата эта минута.
Самолюбивый
и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее
и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге
и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где
был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку
и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже
было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии,
и в
то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы
и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу,
и, главное, в
такую минуту!
И если
так ведет себя,
то, конечно, у ней
есть своя цель!
А
то молчат… вдруг, —
и это без малейшего, я вам скажу, предупреждения,
то есть без самомалейшего, так-таки совершенно как бы с ума спятила, — светло-голубая хвать у меня из руки сигару
и за окно.
Она всю жизнь
будет меня за валета бубнового считать (да это-то ей, может
быть,
и надо)
и все-таки любить по-своему; она к
тому приготовляется,
такой уж характер.
— Варька из самолюбия делает, из хвастовства, чтоб от матери не отстать; ну, а мамаша действительно… я уважаю. Да, я это уважаю
и оправдываю. Даже Ипполит чувствует, а он почти совсем ожесточился. Сначала
было смеялся
и называл это со стороны мамаши низостью; но теперь начинает иногда чувствовать. Гм!
Так вы это называете силой? Я это замечу. Ганя не знает, а
то бы назвал потворством.
Не говоря уже о неизящности
того сорта людей, которых она иногда приближала к себе, а стало
быть,
и наклонна
была приближать, проглядывали в ней
и еще некоторые совершенно странные наклонности: заявлялась какая-то варварская смесь двух вкусов, способность обходиться
и удовлетворяться
такими вещами
и средствами, которых
и существование нельзя бы, кажется,
было допустить человеку порядочному
и тонко развитому.
Несмотря, однако ж, на
то, все-таки
было и оставалось что-то в Настасье Филипповне, что иногда поражало даже самого Афанасия Ивановича необыкновенною
и увлекательною оригинальностью, какою-то силой,
и прельщало его иной раз даже
и теперь, когда уже рухнули все прежние расчеты его на Настасью Филипповну.
— Да вы чего, ваше превосходительство? — подхватил Фердыщенко,
так и рассчитывавший, что можно
будет подхватить
и еще побольше размазать. — Не беспокойтесь, ваше превосходительство, я свое место знаю: если я
и сказал, что мы с вами Лев да Осел из Крылова басни,
то роль Осла я, уж конечно, беру на себя, а ваше превосходительство — Лев, как
и в басне Крылова сказано...
Но хоть
и грубо, а все-таки бывало
и едко, а иногда даже очень,
и это-то, кажется,
и нравилось Настасье Филипповне. Желающим непременно бывать у нее оставалось решиться переносить Фердыщенка. Он, может
быть,
и полную правду угадал, предположив, что его с
того и начали принимать, что он с первого разу стал своим присутствием невозможен для Тоцкого. Ганя, с своей стороны, вынес от него целую бесконечность мучений,
и в этом отношении Фердыщенко сумел очень пригодиться Настасье Филипповне.
— Отнюдь нет, господа! Я именно прошу вас сидеть. Ваше присутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво
и значительно объявила вдруг Настасья Филипповна.
И так как почти уже все гости узнали, что в этот вечер назначено
быть очень важному решению,
то слова эти показались чрезвычайно вескими. Генерал
и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожно шевельнулся.
— Нас однажды компания собралась, ну,
и подпили это, правда,
и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас, не вставая из-за стола, рассказал что-нибудь про себя вслух, но
такое, что сам он, по искренней совести, считает самым дурным из всех своих дурных поступков в продолжение всей своей жизни; но с
тем, чтоб искренно, главное, чтоб
было искренно, не лгать!
— Всех, всех впусти, Катя, не бойся, всех до одного, а
то и без тебя войдут. Вон уж как шумят, точно давеча. Господа, вы, может
быть, обижаетесь, — обратилась она к гостям, — что я
такую компанию при вас принимаю? Я очень сожалею
и прощения прошу, но
так надо, а мне очень, очень бы желалось, чтобы вы все согласились
быть при этой развязке моими свидетелями, хотя, впрочем, как вам угодно…
Она
была внове
и уже принято
было приглашать ее на известные вечера в пышнейшем костюме, причесанную как на выставку,
и сажать как прелестную картинку для
того, чтобы скрасить вечер, — точно
так, как иные добывают для своих вечеров у знакомых, на один раз, картину, вазу, статую или экран.