Неточные совпадения
— Эту лошадь — завтра в деревню. Вчера на Конной у Илюшина взял за сорок рублей киргизку… Добрая. Четыре года. Износу ей не
будет… На
той неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато в долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве?
Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву
и половину лошадей распродадут…
С восьмидесятых годов, когда в Москве начали выходить газеты
и запестрели объявлениями колокольных заводов, Сухаревка перестала пускать небылицы, которые в
те времена служили рекламой. А колоколозаводчик неукоснительно появлялся на Сухаревке
и скупал «серебряный звон». За ним очень ухаживали старьевщики,
так как он
был не из типов, искавших «на грош пятаков».
А если удастся затащить в лавку,
так несчастного заговорят, замучат примеркой
и уговорят купить, если не для себя,
то для супруги, для деток или для кучера… Великие мастера
были «зазывалы»!
Я усиленно поддерживал подобные знакомства: благодаря им я получал интересные сведения для газет
и проникал иногда в тайные игорные дома, где меня не стеснялись
и где я встречал
таких людей, которые
были приняты в обществе, состояли даже членами клубов, а на самом деле
были или шулера, или аферисты, а
то и атаманы шаек.
В
такую только ночь
и можно идти спокойно по этому бульвару, не рискуя
быть ограбленным, а
то и убитым ночными завсегдатаями, выходящими из своих трущоб в грачевских переулках
и Арбузовской крепости, этого громадного бывшего барского дома, расположенного на бульваре.
Еще в семи —
и восьмидесятых годах он
был таким же, как
и прежде, а
то, пожалуй,
и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол
и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие
и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку.
Так было до начала девяностых годов. Тогда еще столбовое барство чуралось выскочек из чиновного
и купеческого мира.
Те пировали в отдельных кабинетах.
Был такой перед японской войной толстый штабс-капитан, произведенный лихачами от Страстного сперва в полковника, а потом лихачами от «Эрмитажа» в «вась-сиясь», хотя на погонах имелись все
те же штабс-капитанские четыре звездочки
и одна полоска.
Речь Жадаева попала в газеты, насмешила Москву,
и тут принялись за очистку Охотного ряда. Первым делом
было приказано иметь во всех лавках кошек. Но кошки
и так были в большинстве лавок. Это
был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели на прилавках, но крысы обращали на них мало внимания. В надворные сараи котов на ночь не пускали после
того, как одного из них в сарае ночью крысы сожрали.
Суду
было мало
того доказательства, что изменившего супружеской верности застали в кровати; требовались еще
такие подробности, которые никогда ни одно третье лицо не может видеть, но свидетели «видели»
и с пафосом рассказывали, а судьи смаковали
и «судили».
Из года в год актерство помещалось в излюбленных своих гостиницах
и меблирашках, где им очищали места содержатели, предупрежденные письмами, хотя в
те времена
и это
было лишнее: свободных номеров везде
было достаточно, а особенно в
таких больших гостиницах, как «Челыши».
Штрафы
были такие: в 2 часа ночи — 30 копеек, в 2 часа 30 минут — 90 копеек,
то есть удвоенная сумма плюс основная, в 3 часа — 2 рубля 10 копеек, в 3 часа 30 минут — 4 рубля 50 копеек, в 4 часа — 9 рублей 30 копеек, в 5 часов — 18 рублей 60 копеек, а затем Кружок в 6 часов утра закрывался,
и игроки должны
были оставлять помещение, но нередко игра продолжалась
и днем,
и снова до вечера…
Так поздно начинали играть для
того, чтобы
было ближе к штрафу,
и для
того, чтобы
было меньше разговоров
и наплыва любопытствующих
и мелких игроков.
Те речи
и монологи, которые мы читаем в «Горе от ума», конечно, при свободе слова в «говорильне» могли им произноситься как кандидатом в члены, но при баллотировке в члены его выбрать уже никак не могли
и, вероятно, рады
были избавиться от
такого «якобинца».
При Купеческом клубе
был тенистый сад, где члены клуба летом обедали, ужинали
и на широкой террасе встречали солнечный восход, играя в карты или чокаясь шампанским. Сад выходил в Козицкий переулок, который прежде назывался Успенским, но с
тех пор, как статс-секретарь Екатерины II Козицкий выстроил на Тверской дворец для своей красавицы жены, сибирячки-золотопромышленницы Е.
И. Козицкой, переулок стал носить ее имя
и до сих пор
так называется.
В ученье мальчики
были до семнадцати-восемнадцати лет. К этому времени они постигали банный обиход, умели обращаться с посетителями, стричь им ногти
и аккуратно срезывать мозоли. После приобретения этих знаний
такой «образованный» отрок просил хозяина о переводе его в «молодцы» на открывшуюся вакансию, чтобы ехать в деревню жениться, а
то «мальчику» жениться
было неудобно: засмеют в деревне.
Правильных водостоков под полами не
было: мыльная вода из-под пола поступала в специальные колодцы на дворах по особым деревянным лежакам
и оттуда по
таким же лежакам шла в реку, только метров на десять пониже
того места реки, откуда ее накачивали для мытья…
А что к Фирсанову попало — пиши пропало! Фирсанов давал деньги под большие, хорошие дома —
и так подведет, что уж дом обязательно очутится за ним. Много барских особняков
и доходных домов сделалось его добычей. В
то время, когда А. П. Чехова держал за пуговицу Сергиенко, «Сандуны»
были еще только в залоге у Фирсанова, а через год перешли к нему…
— Первое — это надо Сандуновские бани сделать
такими, каких Москва еще не видела
и не увидит. Вместо развалюхи построим дворец для бань, сделаем все по последнему слову науки,
и чем больше вложим денег,
тем больше
будем получать доходов, а Хлудовых сведем на нет. О наших банях заговорит печать,
и ты — знаменитость!
Старший Федор все
так же ростовщичал
и резал купоны, выезжая днем в город, по делам. Обедали оба брата дома,
ели исключительно русские кушанья, без всяких деликатесов, но ни
тот, ни другой не
пил. К восьми вечера они шли в трактир Саврасенкова на Тверской бульвар, где собиралась самая разнообразная публика
и кормили дешево.
С удовольствием он рассказывал, любил говорить,
и охотно все его слушали. О себе он не любил поминать, но все-таки приходилось, потому что рассказывал он только о
том, где сам участником
был, где себя не выключишь.
Лавчонка
была крохотная,
так что старик гигант Алексей Ермилыч едва поворачивался в ней, когда приходилось ему черпать из бочки ковши рассола или наливать из крана большую кружку квасу.
То и другое стоило по копейке.
Этой чисто купеческой привычкой насмехаться
и глумиться над беззащитными некоторые половые умело пользовались. Они притворялись оскорбленными
и выуживали «на чай».
Был такой у Турина половой Иван Селедкин. Это
была его настоящая фамилия, но он ругался, когда его звали по фамилии, а не по имени. Не
то, что по фамилии назовут, но даже в
том случае, если гость прикажет подать селедку, он свирепствует...
В трактире Егорова, в Охотном, славившемся блинами
и рыбным столом, а также
и тем, что в трактире не позволяли курить,
так как хозяин
был по старой вере,
был половой Козел.
У «Арсентьича»
было сытно
и «омашнисто».
Так же, как в знаменитом Егоровском трактире, с
той только разницей, что здесь разрешалось курить. В Черкасском переулке в восьмидесятых годах
был еще трактир, кажется Пономарева, в доме Карташева.
И домика этого давно нет. Туда ходила порядочная публика.
Так назывался запечатанный хрустальный графин, разрисованный золотыми журавлями,
и в нем
был превосходный коньяк, стоивший пятьдесят рублей. Кто платил за коньяк,
тот и получал пустой графин на память.
Был даже некоторое время спорт коллекционировать эти пустые графины,
и один коннозаводчик собрал их семь штук
и показывал свое собрание с гордостью.
Выбежать поиграть, завести знакомство с ребятами — минуты нет. В «Олсуфьевке» мальчикам за многолюдностью
было все-таки веселее, но убегали ребята
и оттуда, а уж от «грызиков» —
то и дело. Познакомятся на улице с мальчишками-карманниками, попадут на Хитровку
и делаются жертвами трущобы
и тюрьмы…
Фортунку я уже не застал, а вот воланы не перевелись. Вместо прежних крепостников появились новые богатые купеческие «саврасы без узды», которые старались подражать бывшим крепостникам в
том, что
было им по уму
и по силам. Вот
и пришлось лихачам опять воланы набивать ватой, только вдвое потолще,
так как удар сапога бутылками тяжелее барских заграничных ботинок
и козловых сапог от Пироне.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай
и сахар. Если ж
и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; —
так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно
было восемьсот.
Купцы.
Так уж сделайте
такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы,
то есть, не поможете в нашей просьбе,
то уж не знаем, как
и быть: просто хоть в петлю полезай.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за
такого, что
и на свете еще не
было, что может все сделать, все, все, все!
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно!
и без
того это
такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением
и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись
и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не
будет ли какого приказанья?