Неточные совпадения
А она там тридцатый год вдовствует и все
с юродивыми
сидит с утра до ночи.
— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной
сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и
с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
А так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и
с амбицией не стал бы в передней
сидеть и
с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
А тут, всю эту последнюю надежду,
с которою умирать в десять раз легче, отнимают наверно; тут приговор, и в том, что наверно не избегнешь, вся ужасная-то мука и
сидит, и сильнее этой муки нет на свете.
— А вот что в передней
сидит, такой
с проседью, красноватое лицо; я в передней
сидел, чтобы к Ивану Федоровичу войти.
Она садилась в стороне; там у одной, почти прямой, отвесной скалы был выступ; она садилась в самый угол, от всех закрытый, на камень и
сидела почти без движения весь день,
с самого утра до того часа, когда стадо уходило.
Она уже была так слаба от чахотки, что все больше
сидела с закрытыми глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша; лицо ее похудело, как у скелета, и пот проступал на лбу и на висках.
Нина Александровна была в гостиной не одна,
с нею
сидела Варвара Ардалионовна; обе они занимались каким-то вязаньем и разговаривали
с гостем, Иваном Петровичем Птицыным.
Но по тому, как расположились обе стороны, сомнений уже быть не могло: его мать и сестра
сидели в стороне как оплеванные, а Настасья Филипповна даже и позабыла, кажется, что они в одной
с нею комнате…
— Это два шага, — законфузился Коля. — Он теперь там
сидит за бутылкой. И чем он там себе кредит приобрел, понять не могу? Князь, голубчик, пожалуйста, не говорите потом про меня здесь нашим, что я вам записку передал! Тысячу раз клялся этих записок не передавать, да жалко; да вот что, пожалуйста,
с ним не церемоньтесь: дайте какую-нибудь мелочь, и дело
с концом.
— Я теперь во хмелю, генерал, — засмеялась вдруг Настасья Филипповна, — я гулять хочу! Сегодня мой день, мой табельный день, мой высокосный день, я его давно поджидала. Дарья Алексеевна, видишь ты вот этого букетника, вот этого monsieur aux camеlias, [господина
с камелиями (фр.).] вот он
сидит да смеется на нас…
«Доверяйся после этого людям, выказывай благородную доверчивость!» — восклицал он в горести,
сидя с новыми приятелями, в доме Тарасова, за бутылкой вина и рассказывая им анекдоты про осаду Карса и про воскресшего солдата.
— Я твоему голосу верю, как
с тобой
сижу. Я ведь понимаю же, что нас
с тобой нельзя равнять, меня да тебя…
Матушка и прежде, вот уже два года, точно как бы не в полном рассудке
сидит (больная она), а по смерти родителя и совсем как младенцем стала, без разговору:
сидит без ног и только всем, кого увидит,
с места кланяется; кажись, не накорми ее, так она и три дня не спохватится.
В углу гостиной, у печки, в креслах,
сидела маленькая старушка, еще
с виду не то чтоб очень старая, даже
с довольно здоровым, приятным и круглым лицом, но уже совершенно седая и (
с первого взгляда заключить было можно) впавшая в совершенное детство.
Этот демон шепнул ему в Летнем саду, когда он
сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо было следить за ним
с самого утра и ловить его на каждом шагу, то, узнав, что он не поедет в Павловск (что уже, конечно, было роковым для Рогожина сведением), Рогожин непременно пойдет туда, к тому дому, на Петербургской, и будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему еще утром честное слово, что «не увидит ее», и что «не затем он в Петербург приехал».
— И вот, видишь, до чего ты теперь дошел! — подхватила генеральша. — Значит, все-таки не пропил своих благородных чувств, когда так подействовало! А жену измучил. Чем бы детей руководить, а ты в долговом
сидишь. Ступай, батюшка, отсюда, зайди куда-нибудь, встань за дверь в уголок и поплачь, вспомни свою прежнюю невинность, авось бог простит. Поди-ка, поди, я тебе серьезно говорю. Ничего нет лучше для исправления, как прежнее
с раскаянием вспомнить.
Она тотчас же встала, все по-прежнему серьезно и важно,
с таким видом, как будто заранее к тому готовилась и только ждала приглашения, вышла на средину террасы и стала напротив князя, продолжавшего
сидеть в своих креслах.
Один боксер
сидел совершенно спокойный, покручивая усы,
с видом важным и несколько опустив глаза, но не от смущения, а, напротив, казалось, как бы из благородной скромности и от слишком очевидного торжества.
Она не успела еще сойти
с лестницы на дорогу (огибающую кругом парк), как вдруг блестящий экипаж, коляска, запряженная двумя белыми конями, промчалась мимо дачи князя. В коляске
сидели две великолепные барыни. Но, проехав не более десяти шагов мимо, коляска вдруг остановилась; одна из дам быстро обернулась, точно внезапно усмотрев какого-то необходимого ей знакомого.
Говоря это, он чуть не задыхался, и даже холодный пот выступил у него на лбу. Это были первые слова, произнесенные им
с тех пор, как он тут
сидел. Он попробовал было оглянуться кругом, но не посмел; Евгений Павлович поймал его жест и улыбнулся.
Князь даже и не замечал того, что другие разговаривают и любезничают
с Аглаей, даже чуть не забывал минутами, что и сам
сидит подле нее.
Но в толпе, недалеко от того места, где он
сидел, откуда-то сбоку — он бы никак не указал, в каком именно месте и в какой точке, — мелькнуло одно лицо, бледное лицо,
с курчавыми темными волосами,
с знакомыми, очень знакомыми улыбкой и взглядом, — мелькнуло и исчезло.
— Б-ба! Да ведь вот он! — воскликнула она, вдруг останавливаясь. — То ни
с какими курьерами не отыщешь, то как нарочно там
сидит, где и не вообразишь… Я ведь думала, что ты там… у дяди!
Я вас сейчас застал в разговоре после давешней грозы наверху; она
с тобой
сидела как ни в чем не бывало.
— Она-то давно еще мне про тебя разъясняла, а теперь я давеча и сам рассмотрел, как ты на музыке
с тою
сидел.
— По лицу видно. Поздоровайтесь
с господами и присядьте к нам сюда поскорее. Я особенно вас ждал, — прибавил он, значительно напирая на то, что он ждал. На замечание князя: не повредило бы ему так поздно
сидеть? — он отвечал, что сам себе удивляется, как это он три дня назад умереть хотел, и что никогда он не чувствовал себя лучше, как в этот вечер.
— Это были вы! — повторил он наконец чуть не шепотом, но
с чрезвычайным убеждением. — Вы приходили ко мне и
сидели молча у меня на стуле, у окна, целый час; больше; в первом и во втором часу пополуночи; вы потом встали и ушли в третьем часу… Это были вы, вы! Зачем вы пугали меня, зачем вы приходили мучить меня, — не понимаю, но это были вы!
Когда я очнулся, он уже
сидел подле меня на другом стуле,
с которого тоже, вероятно, сбросил лохмотья на пол, и пристально в меня всматривался.
Между тем он продолжал всё
сидеть и всё смотрел на меня
с тою же усмешкой. Я злобно повернулся на постели, тоже облокотился на подушку и нарочно решился тоже молчать, хотя бы мы всё время так просидели. Я непременно почему-то хотел, чтоб он начал первый. Я думаю, так прошло минут
с двадцать. Вдруг мне представилась мысль: что, если это не Рогожин, а только видение?
Она спрашивала быстро, говорила скоро, но как будто иногда сбивалась и часто не договаривала; поминутно торопилась о чем-то предупреждать; вообще она была в необыкновенной тревоге и хоть смотрела очень храбро и
с каким-то вызовом, но, может быть, немного и трусила. На ней было самое буднишнее, простое платье, которое очень к ней шло. Она часто вздрагивала, краснела и
сидела на краю скамейки. Подтверждение князя, что Ипполит застрелился для того, чтоб она прочла его исповедь, очень ее удивило.
Девицы усмехнулись новой фантазии их фантастической сестрицы и заметили мамаше, что Аглая, пожалуй, еще рассердится, если та пойдет в парк ее отыскивать, и что, наверно, она
сидит теперь
с книгой на зеленой скамейке, о которой она еще три дня назад говорила, и за которую чуть не поссорилась
с князем Щ., потому что тот не нашел в местоположении этой скамейки ничего особенного.
— Приятнее
сидеть с бобами, чем на бобах, — пробормотал генерал, — этим… каламбуром я возбудил восторг… в офицерском обществе… сорок четвертого… Тысяча… восемьсот… сорок четвертого года, да!.. Я не помню… О, не напоминай, не напоминай! «Где моя юность, где моя свежесть!» Как вскричал… кто это вскричал, Коля?
Аглая взбесилась ужасно, даже совсем забылась; наговорила князю таких колкостей и дерзостей, что он уже перестал и смеяться, и совсем побледнел, когда она сказала ему наконец, что «нога ее не будет в этой комнате, пока он тут будет
сидеть, и что даже бессовестно
с его стороны к ним ходить, да еще по ночам, в первом часу, после всего, что случилось.
Князь, воротившись домой от Аглаи, осмеянный и изгнанный ею,
сидел уже
с полчаса в самом мрачном отчаянии, когда вдруг явился Коля
с ежом.
Иван Федорович
сидел с чрезвычайно озабоченною миной; сестры были серьезны и, как нарочно, молчали.
Бесспорно, для него составляло уже верх блаженства одно то, что он опять будет беспрепятственно приходить к Аглае, что ему позволят
с нею говорить,
с нею
сидеть,
с нею гулять, и, кто знает, может быть, этим одним он остался бы доволен на всю свою жизнь!
Аглая
сидела с Евгением Павловичем и необыкновенно дружески
с ним разговаривала и шутила.
Ведь я теперь
с такими же князьями, как сам,
сижу, ведь так?
Я ведь сам князь исконный и
с князьями
сижу.
Аглая покраснела. Может быть, ей вдруг показалось ужасно странно и невероятно, что она
сидит теперь
с этою женщиной, в доме «этой женщины» и нуждается в ее ответе. При первых звуках голоса Настасьи Филипповны как бы содрогание прошло по ее телу. Всё это, конечно, очень хорошо заметила «эта женщина».
Он не объяснял никому своих чувств к ней и даже не любил говорить об этом, если и нельзя было миновать разговора;
с самою же Настасьей Филипповной они никогда,
сидя вместе, не рассуждали «о чувстве», точно оба слово себе такое дали.
Они рассказали ему, что играла Настасья Филипповна каждый вечер
с Рогожиным в дураки, в преферанс, в мельники, в вист, в свои козыри, — во все игры, и что карты завелись только в самое последнее время, по переезде из Павловска в Петербург, потому что Настасья Филипповна всё жаловалась, что скучно и что Рогожин
сидит целые вечера, молчит и говорить ни о чем не умеет, и часто плакала; и вдруг на другой вечер Рогожин вынимает из кармана карты; тут Настасья Филипповна рассмеялась, и стали играть.
— Я так и знал, что ты в эфтом же трактире остановишься, — заговорил он, как иногда, приступая к главному разговору, начинают
с посторонних подробностей, не относящихся прямо к делу, — как в коридор зашел, то и подумал: а ведь, может, и он
сидит, меня ждет теперь, как я его, в эту же самую минуту?