Неточные совпадения
Генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и приостановился; потом еще подумал, прищурился, оглядел еще раз своего гостя
с ног до головы, затем быстро указал ему стул, сам
сел несколько наискось и в нетерпеливом ожидании повернулся к князю. Ганя стоял в углу кабинета, у бюро, и разбирал бумаги.
— Вот что, князь, — сказал генерал
с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то
с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я человек занятой, и вот тотчас же опять
сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
— Но
с тем, чтобы непременно завязать ему салфетку на шее, когда он
сядет за стол, — решила генеральша, — позвать Федора, или пусть Мавра… чтобы стоять за ним и смотреть за ним, когда он будет есть. Спокоен ли он по крайней мере в припадках? Не делает ли жестов?
— Maman, да ведь этак очень странно рассказывать, — заметила Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась было копировать давно уже начатый пейзаж
с эстампа. Александра и Аглая
сели вместе на маленьком диване и, сложа руки, приготовились слушать разговор. Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание.
Она
садилась в стороне; там у одной, почти прямой, отвесной скалы был выступ; она
садилась в самый угол, от всех закрытый, на камень и сидела почти без движения весь день,
с самого утра до того часа, когда стадо уходило.
Он сначала отворил дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову. Просунувшаяся голова секунд пять оглядывала комнату; потом дверь стала медленно отворяться, вся фигура обозначилась на пороге, но гость еще не входил, а
с порога продолжал, прищурясь, рассматривать князя. Наконец затворил за собою дверь, приблизился,
сел на стул, князя крепко взял за руку и посадил наискось от себя на диван.
— Львович, — поправился генерал, но не спеша, а
с совершенною уверенностью, как будто он нисколько и не забывал, а только нечаянно оговорился. Он
сел, и, тоже взяв князя за руку, посадил подле себя. — Я вас на руках носил-с.
Нина Александровна укорительно глянула на генерала и пытливо на князя, но не сказала ни слова. Князь отправился за нею; но только что они пришли в гостиную и
сели, а Нина Александровна только что начала очень торопливо и вполголоса что-то сообщать князю, как генерал вдруг пожаловал сам в гостиную. Нина Александровна тотчас замолчала и
с видимою досадой нагнулась к своему вязанью. Генерал, может быть, и заметил эту досаду, но продолжал быть в превосходнейшем настроении духа.
— Да ведь это лучше же, Ганя, тем более что,
с одной стороны, дело покончено, — пробормотал Птицын и, отойдя в сторону,
сел у стола, вынул из кармана какую-то бумажку, исписанную карандашом, и стал ее пристально рассматривать. Ганя стоял пасмурный и ждал
с беспокойством семейной сцены. Пред князем он и не подумал извиниться.
Генерал
сел на него,
с намерением еще много сказать, но только что дотронулся до дивана, как тотчас же склонился набок, повернулся к стене и заснул сном праведника.
Один лишь генерал Епанчин, только сейчас пред этим разобиженный таким бесцеремонным и смешным возвратом ему подарка, конечно, еще более мог теперь обидеться всеми этими необыкновенными эксцентричностями или, например, появлением Рогожина; да и человек, как он, и без того уже слишком снизошел, решившись
сесть рядом
с Птицыным и Фердыщенком; но что могла сделать сила страсти, то могло быть, наконец, побеждено чувством обязанности, ощущением долга, чина и значения и вообще уважением к себе, так что Рогожин
с компанией, во всяком случае в присутствии его превосходительства, был невозможен.
— А сдержал-таки слово, каков!
Садитесь, пожалуйста, вот тут, вот на этот стул; я вам потом скажу что-нибудь. Кто
с вами? Вся давешняя компания? Ну, пусть войдут и
сядут; вон там на диване можно, вот еще диван. Вот там два кресла… что же они, не хотят, что ли?
— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение,
садитесь, поздравьте меня
с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали? За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
— Нет, генерал! Я теперь и сама княгиня, слышали, — князь меня в обиду не даст! Афанасий Иванович, поздравьте вы-то меня; я теперь
с вашею женой везде рядом
сяду; как вы думаете, выгодно такого мужа иметь? Полтора миллиона, да еще князь, да еще, говорят, идиот в придачу, чего лучше? Только теперь и начнется настоящая жизнь! Опоздал, Рогожин! Убирай свою пачку, я за князя замуж выхожу и сама богаче тебя!
А так как ты совсем необразованный человек, то и стал бы деньги копить и
сел бы, как отец, в этом доме
с своими скопцами; пожалуй бы, и сам в их веру под конец перешел, и уж так бы „ты свои деньги полюбил, что и не два миллиона, а, пожалуй бы, и десять скопил, да на мешках своих
с голоду бы и помер, потому у тебя во всем страсть, всё ты до страсти доводишь“.
Рогожин давеча отрекся: он спросил
с искривленною, леденящею улыбкой: «Чьи же были глаза-то?» И князю ужасно захотелось, еще недавно, в воксале Царскосельской дороги, — когда он
садился в вагон, чтоб ехать к Аглае, и вдруг опять увидел эти глаза, уже в третий раз в этот день, — подойти к Рогожину и сказать ему, «чьи это были глаза»!
Это бы ничего-с, маленькая слабость, но сейчас уверял, что всю его жизнь,
с самого прапорщичьего чина и до самого одиннадцатого июня прошлого года, у него каждый день меньше двухсот персон за стол не
садилось.
Князь
сел и успел опять посадить повскакавшую
с мест компанию господина Бурдовского.
— Благодарю вас, — тихо продолжал Ипполит, — а вы
садитесь напротив, вот и поговорим… мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна, теперь уж я на этом стою… — улыбнулся он ей опять. — Подумайте, что сегодня я в последний раз и на воздухе, и
с людьми, а чрез две недели наверно в земле. Значит, это вроде прощания будет и
с людьми, и
с природой. Я хоть и не очень чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это всё здесь в Павловске приключилось: все-таки хоть на дерево в листьях посмотришь.
— Стул! — крикнула Лизавета Прокофьевна, но схватила сама и
села напротив Ипполита. — Коля, — приказала она, — отправишься
с ним немедленно, проводи его, а завтра я непременно сама…
— Никто, никто над тобой здесь не смеется, успокойся! — почти мучилась Лизавета Прокофьевна. — Завтра доктор новый приедет; тот ошибся; да
садись, на ногах не стоишь! Бредишь… Ах, что теперь
с ним делать! — хлопотала она, усаживая его в кресла. Слезинка блеснула на ее щеке.
Бурдовский вскочил и пробормотал, что он «так…», что он
с Ипполитом «сопровождал», и что тоже рад; что в письме он «написал вздор», а теперь «рад просто…». Не договорив, он крепко сжал руку князя и
сел на стул.
Она уже не покраснела, а побледнела, выговаривая это, и вдруг встала
с места, точно забывшись, но тотчас же, опомнившись,
села; губка ее долго еще продолжала вздрагивать. Молчание продолжалось
с минуту. Князь был ужасно поражен внезапностью выходки и не знал, чему приписать ее.
Войдя в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась в первой же комнате; дальше она идти не могла и опустилась на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить князя
садиться. Это была довольно большая зала,
с круглым столом посредине,
с камином, со множеством цветов на этажерках у окон и
с другою стеклянною дверью в сад, в задней стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и
с недоумением смотря на князя и на мать.
— Единственно на минуту, многоуважаемый князь, по некоторому значительному в моих глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и
с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал в руках. Лицо его было озабоченное и
с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства. Князь пригласил его
садиться.
— Нет, не
сяду, к тому же я вас задерживаю, я — в другой раз. Кажется, я могу при этом поздравить
с… исполнением… желаний сердца.
Он
сел на край стула,
с гримасами,
с улыбками, со смеющимися и выглядывающими глазками,
с потиранием рук и
с видом наивнейшего ожидания что-нибудь услышать, вроде какого-нибудь капитального сообщения, давно ожидаемого и всеми угаданного.
Наполеон вздрогнул, подумал и сказал мне: «Ты напомнил мне о третьем сердце, которое меня любит; благодарю тебя, друг мой!» Тут же
сел и написал то письмо к Жозефине,
с которым назавтра же был отправлен Констан.
— Ну куда мы теперь потащимся, как вы думаете, генерал? — сказал он. — К князю не хотите,
с Лебедевым рассорились, денег у вас нет, у меня никогда не бывает: вот и
сели теперь на бобах, среди улицы.
— Это жаль; а то бы я посмеялась. Разбейте по крайней мере китайскую вазу в гостиной! Она дорого стоит; пожалуйста, разбейте; она дареная, мамаша
с ума сойдет и при всех заплачет, — так она ей дорога. Сделайте какой-нибудь жест, как вы всегда делаете, ударьте и разбейте.
Сядьте нарочно подле.
Он только заметил, что она хорошо знает дорогу, и когда хотел было обойти одним переулком подальше, потому что там дорога была пустыннее, и предложил ей это, она выслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: «Всё равно!» Когда они уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и старому деревянному дому),
с крыльца вышла одна пышная барыня и
с нею молодая девица; обе
сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь и разговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и не приметили.
Пристальный и беспокойный ее взгляд нетерпеливо устремился на Аглаю. Обе
сели поодаль одна от другой, Аглая на диване в углу комнаты, Настасья Филипповна у окна. Князь и Рогожин не
садились, да их и не пригласили
садиться. Князь
с недоумением и как бы
с болью опять поглядел на Рогожина, но тот улыбался всё прежнею своею улыбкой. Молчание продолжалось еще несколько мгновений.
— Нет, не надо, — ответил Рогожин и, взяв князя за руку, нагнул его к стулу; сам
сел напротив, придвинув стул так, что почти соприкасался
с князем коленями.