Неточные совпадения
— О, я ведь
не в этой
комнате просил; я ведь знаю; а я бы вышел куда-нибудь, где бы вы указали, потому я привык, а вот уж часа три
не курил. Впрочем, как вам угодно и, знаете,
есть пословица:
в чужой монастырь…
Он кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком. Так шли они несколько шагов. Князя он
не церемонился нимало, точно
был один
в своей
комнате, потому что
в высшей степени считал его за ничто. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем
не поздоровался с сестрой и тотчас же куда-то увел из
комнаты Птицына) Нина Александровна сказала князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему
в дверь Коле свести его
в среднюю
комнату. Коля
был мальчик с веселым и довольно милым лицом, с доверчивою и простодушною манерой.
Но по тому, как расположились обе стороны, сомнений уже
быть не могло: его мать и сестра сидели
в стороне как оплеванные, а Настасья Филипповна даже и позабыла, кажется, что они
в одной с нею
комнате…
Это
не помешало, конечно, им всем, мало-помалу и с нахальным любопытством, несмотря на страх, протесниться вслед за Рогожиным
в гостиную; но когда кулачный господин, «проситель» и некоторые другие заметили
в числе гостей генерала Епанчина, то
в первое мгновение до того
были обескуражены, что стали даже понемногу ретироваться обратно,
в другую
комнату.
И Лебедев потащил князя за руку. Они вышли из
комнаты, прошли дворик и вошли
в калитку. Тут действительно
был очень маленький и очень миленький садик,
в котором благодаря хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный
в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей. Князь
не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему
в глаза.
Не докладываясь, Рогожин прямо ввел князя
в одну небольшую
комнату, похожую на гостиную, разгороженную лоснящеюся перегородкой, из красного дерева, с двумя дверьми по бокам, за которою, вероятно,
была спальня.
— Господа, я никого из вас
не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня
был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я
не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной
в другую
комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте…
Эта
комната была еще уже и теснее предыдущей, так что я
не знал даже, где повернуться; узкая, односпальная кровать
в углу занимала ужасно много места; прочей мебели
было всего три простые стула, загроможденные всякими лохмотьями, и самый простой кухонный, деревянный стол пред стареньким клеенчатым диваном, так что между столом и кроватью почти уже нельзя
было пройти.
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и
в той
комнате, а на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может
быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то
есть перепеленывала, больная и бледная женщина, кажется, молодая,
в сильном неглиже и, может
быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок
не унимался и кричал,
в ожидании тощей груди.
Я думаю, что
был уже час первый
в начале; я совершенно
не спал и лежал с открытыми глазами; вдруг дверь моей
комнаты отворилась, и вошел Рогожин.
Час спустя, уже
в четвертом часу, князь сошел
в парк. Он пробовал
было заснуть дома, но
не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё
было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев, Коля, Бурдовский улеглись
в комнате больного, чтобы чередоваться
в дежурстве; опасаться, стало
быть,
было нечего.
Войдя
в свой дом, Лизавета Прокофьевна остановилась
в первой же
комнате; дальше она идти
не могла и опустилась на кушетку, совсем обессиленная, позабыв даже пригласить князя садиться. Это
была довольно большая зала, с круглым столом посредине, с камином, со множеством цветов на этажерках у окон и с другою стеклянною дверью
в сад,
в задней стене. Тотчас же вошли Аделаида и Александра, вопросительно и с недоумением смотря на князя и на мать.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по
комнате и стараясь
не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и
не говорить ничего… лишнего, — понимаете? Я к тому, что, может
быть, и действительно он
был способнее, чем другой… чтобы
не ошибиться, — вот
в чем главное, понимаете?
Аглая взбесилась ужасно, даже совсем забылась; наговорила князю таких колкостей и дерзостей, что он уже перестал и смеяться, и совсем побледнел, когда она сказала ему наконец, что «нога ее
не будет в этой
комнате, пока он тут
будет сидеть, и что даже бессовестно с его стороны к ним ходить, да еще по ночам,
в первом часу, после всего, что случилось.
Но тут
не утерпели обе сестры и прыснули со смеху. Аделаида давно уже заметила
в подергивающихся чертах лица Аглаи признаки быстрого и неудержимого смеха, который она сдерживала покамест изо всей силы. Аглая грозно
было посмотрела на рассмеявшихся сестер, но и секунды сама
не выдержала и залилась самым сумасшедшим, почти истерическим хохотом; наконец вскочила и выбежала из
комнаты.
Он долго как бы
не понимал суматохи, кипевшей кругом него, то
есть понимал совершенно и всё видел, но стоял как бы особенным человеком, ни
в чем
не принимавшим участия и который, как невидимка
в сказке, пробрался
в комнату и наблюдает посторонних, но интересных ему людей.
Но только это и успел выговорить, онемев под ужасным взглядом Аглаи.
В этом взгляде выразилось столько страдания и
в то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже
было поздно! Она
не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыла руками лицо, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и бросилась вон из
комнаты, за ней Рогожин, чтоб отомкнуть ей задвижку у дверей на улицу.
Подымаясь на крыльцо, он услышал такие восклицания, что
не мог выдержать и уже совсем
было обратился к публике с намерением произнести надлежащую речь, но, к счастию,
был остановлен Бурдовским и самою Дарьей Алексеевной, выбежавшею с крыльца; они подхватили и увели его силой
в комнаты.
Князь вышел и некоторое время ходил
в раздумье по тротуару. Окна
комнат, занимаемых Рогожиным,
были все заперты; окна половины, занятой его матерью, почти все
были отперты; день
был ясный, жаркий; князь перешел через улицу на противоположный тротуар и остановился взглянуть еще раз на окна:
не только они
были заперты, но почти везде
были опущены белые сторы.
Все эти дамы рассказывали потом, что князь осматривал
в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул страницу, на которой
была развернута книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же,
не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе
в карман.
Но
в комнате было очень темно; летние «белые» петербургские ночи начинали темнеть, и если бы
не полная луна, то
в темных
комнатах Рогожина, с опущенными сторами, трудно
было бы что-нибудь разглядеть.
Он стоял и всматривался минуту или две; оба, во всё время, у кровати ничего
не выговорили; у князя билось сердце, так, что, казалось, слышно
было в комнате, при мертвом молчании
комнаты.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович
не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.