Неточные совпадения
— Не правда ли? Не правда ли? — вскинулась генеральша. — Я вижу, что и ты иногда бываешь умна; ну, довольно смеяться! Вы остановились, кажется,
на швейцарской
природе, князь, ну!
— Не понимаю. Мне всегда тяжело и беспокойно смотреть
на такую
природу в первый раз; и хорошо, и беспокойно; впрочем, все это еще в болезни было.
Он помнил, что ужасно упорно смотрел
на эту крышу и
на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая
природа, что он чрез три минуты как-нибудь сольется с ними…
Давешний господин с кулаками после приема в компанию «просителя» счел себя даже обиженным и, будучи молчалив от
природы, только рычал иногда, как медведь, и с глубоким презреньем смотрел
на заискивания и заигрывания с ним «просителя», оказавшегося человеком светским и политичным.
— Благодарю вас, — тихо продолжал Ипполит, — а вы садитесь напротив, вот и поговорим… мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна, теперь уж я
на этом стою… — улыбнулся он ей опять. — Подумайте, что сегодня я в последний раз и
на воздухе, и с людьми, а чрез две недели наверно в земле. Значит, это вроде прощания будет и с людьми, и с
природой. Я хоть и не очень чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это всё здесь в Павловске приключилось: все-таки хоть
на дерево в листьях посмотришь.
— А знаете,
на подушке мне много мыслей приходило… знаете, я уверился, что
природа очень насмешлива…
Правда, это лицо человека, только что снятого со креста, то есть сохранившее в себе очень много живого, теплого; ничего еще не успело закостенеть, так что
на лице умершего даже проглядывает страдание, как будто бы еще и теперь им ощущаемое (это очень хорошо схвачено артистом); но зато лицо не пощажено нисколько; тут одна
природа, и воистину таков и должен быть труп человека, кто бы он ни был, после таких мук.
Я знаю, что христианская церковь установила еще в первые века, что Христос страдал не образно, а действительно и что и тело его, стало быть, было подчинено
на кресте закону
природы вполне и совершенно.
Природа мерещится при взгляде
на эту картину в виде какого-то огромного, неумолимого и немого зверя, или, вернее, гораздо вернее сказать, хоть и странно, — в виде какой-нибудь громадной машины новейшего устройства, которая бессмысленно захватила, раздробила и поглотила в себя, глухо и бесчувственно, великое и бесценное существо — такое существо, которое одно стоило всей
природы и всех законов ее, всей земли, которая и создавалась-то, может быть, единственно для одного только появления этого существа!
— Ну так что ж, ну и на разврат! Дался им разврат. Да люблю, по крайней мере, прямой вопрос. В этом разврате по крайней мере, есть нечто постоянное, основанное даже
на природе и не подверженное фантазии, нечто всегдашним разожженным угольком в крови пребывающее, вечно поджигающее, которое и долго еще, и с летами, может быть, не так скоро зальешь. Согласитесь сами, разве не занятие в своем роде?
Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить ее; и весь великий избыток прежней любви к Тому, который и был бессмертие, обратился бы у всех
на природу, на мир, на людей, на всякую былинку.
Неточные совпадения
Суп в кастрюльке прямо
на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в
природе.
— Валом валит солдат! — говорили глуповцы, и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они самой
природой созданы для того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям. Что они спускаются с одной плоской возвышенности для того, чтобы лезть
на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для того, чтобы перейти вслед за тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
То был прекрасный весенний день.
Природа ликовала; воробьи чирикали; собаки радостно взвизгивали и виляли хвостами. Обыватели, держа под мышками кульки, теснились
на дворе градоначальнической квартиры и с трепетом ожидали страшного судбища. Наконец ожидаемая минута настала.
Несмотря
на мрачность окружающей
природы, он чувствовал себя особенно возбужденным.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге
на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела
на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало
на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к
природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.