Неточные совпадения
Может быть, и есть такой
человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом
сказали: «Ступай, тебя прощают».
— Вот что, князь, —
сказал генерал с веселою улыбкой, — если вы в самом деле такой, каким кажетесь, то с вами, пожалуй, и приятно будет познакомиться; только видите, я
человек занятой, и вот тотчас же опять сяду кой-что просмотреть и подписать, а потом отправлюсь к его сиятельству, а потом на службу, так и выходит, что я хоть и рад
людям… хорошим, то есть… но… Впрочем, я так убежден, что вы превосходно воспитаны, что… А сколько вам лет, князь?
Мы уже
сказали сейчас, что сам генерал, хотя был
человек и не очень образованный, а, напротив, как он сам выражался о себе, «
человек самоучный», но был, однако же, опытным супругом и ловким отцом.
Тоцкий до того было уже струсил, что даже и Епанчину перестал сообщать о своих беспокойствах; но бывали мгновения, что он, как слабый
человек, решительно вновь ободрялся и быстро воскресал духом: он ободрился, например, чрезвычайно, когда Настасья Филипповна дала, наконец, слово обоим друзьям, что вечером, в день своего рождения,
скажет последнее слово.
— Это очень хорошо, что вы смеетесь. Я вижу, что вы добрейший молодой
человек, —
сказала генеральша.
— Насчет жизни в тюрьме можно еще и не согласиться, —
сказал князь, — я слышал один рассказ
человека, который просидел в тюрьме лет двенадцать; это был один из больных у моего профессора и лечился.
— Этот
человек уверяет, — резко
сказала Аглая, когда князь кончил читать, — что слово «разорвите всё» меня не скомпрометирует и не обяжет ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию, этою самою запиской.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж
человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб у него там на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я хочу
сказать, ненатурально. Но ведь он ее почти в детстве писал.
— Я вас подлецом теперь уже никогда не буду считать, —
сказал князь. — Давеча я вас уже совсем за злодея почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, — вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного
человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный
человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.
Заметьте себе, милый князь, что нет ничего обиднее
человеку нашего времени и племени, как
сказать ему, что он не оригинален, слаб характером, без особенных талантов и
человек обыкновенный.
Если бы даже и можно было каким-нибудь образом, уловив случай,
сказать Настасье Филипповне: «Не выходите за этого
человека и не губите себя, он вас не любит, а любит ваши деньги, он мне сам это говорил, и мне говорила Аглая Епанчина, а я пришел вам пересказать», — то вряд ли это вышло бы правильно во всех отношениях.
(Кстати
сказать:
человек он был собою видный, осанистый, росту высокого, немного лыс, немного с проседью, и довольно тучный, с мягкими, румяными и несколько отвислыми щеками, со вставными зубами.
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при
людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно хотела рассказать свой анекдот, ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я
сказала князю: «как
скажете, так и будет»;
сказал бы да, я бы тотчас же дала согласие, но он
сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
— Вы, кажется,
сказали, князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный в своем кругу
человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете верить. К счастию, я руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может быть, мог бы вам что-нибудь и
сказать.
Это был один из тех
людей, или даже, можно
сказать, деятелей последнего времени, честных, скромных, которые искренно и сознательно желают полезного, всегда работают и отличаются тем редким и счастливым качеством, что всегда находят работу.
— Послушайте, Лебедев, — твердо
сказал князь, отворачиваясь от молодого
человека, — я ведь знаю по опыту, что вы
человек деловой, когда захотите… У меня теперь времени очень мало, и если вы… Извините, как вас по имени-отчеству, я забыл?
— Я вам
скажу, где Коля, — вызвался опять молодой
человек.
— Я и не знал, что у вас такое хозяйство, —
сказал князь с видом
человека, думающего совсем о другом.
— Вот эти все здесь картины, —
сказал он, — всё за рубль, да за два на аукционах куплены батюшкой покойным, он любил. Их один знающий
человек все здесь пересмотрел; дрянь, говорит, а вот эта — вот картина, над дверью, тоже за два целковых купленная, говорит, не дрянь. Еще родителю за нее один выискался, что триста пятьдесят рублей давал, а Савельев Иван Дмитрич, из купцов, охотник большой, так тот до четырехсот доходил, а на прошлой неделе брату Семену Семенычу уж и пятьсот предложил. Я за собой оставил.
Это мне баба
сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о боге как о нашем родном отце и о радости бога на
человека, как отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова!
Убеждение в чем? (О, как мучила князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!)
Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в лице, — какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого
человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
Человека этого князь не мог разглядеть ясно и, конечно, никак бы не мог
сказать наверно: кто он таков?
Генерал, объявивший Аглае, что он ее на руках носил,
сказал это так, чтобы только начать разговор, и единственно потому, что он почти всегда так начинал разговор со всеми молодыми
людьми, если находил нужным с ними познакомиться.
— Что же вы про тех-то не
скажете? — нетерпеливо обратилась Вера к отцу. — Ведь они, коли так, сами войдут: шуметь начали. Лев Николаевич, — обратилась она к князю, который взял уже свою шляпу, — там к вам давно уже какие-то пришли, четыре
человека, ждут у нас и бранятся, да папаша к вам не допускает.
Можно было положительно
сказать, что по крайней мере одна треть оброку всего прежнего крепостного состояния получалась содержателем парижского Шато-де-Флёра (то-то счастливый-то
человек!).
Но во всяком случае мне всего удивительнее и даже огорчительнее, если только можно так выразиться грамматически, что вы, молодой
человек, и того даже не умели понять, что Лизавета Прокофьевна теперь осталась с вами, потому что вы больны, — если вы только в самом деле умираете, — так
сказать, из сострадания, из-за ваших жалких слов, сударь, и что никакая грязь ни в каком случае не может пристать к ее имени, качествам и значению…
Сделала же она так, что единственное существо, которое признали на земле совершенством… сделала же она так, что, показав его
людям, ему же и предназначила
сказать то, из-за чего пролилось столько крови, что если б пролилась она вся разом, то
люди бы захлебнулись, наверно!
— Мое мнение, друг мой, — высказался генерал, — что тут нужна теперь, так
сказать, скорее сиделка, чем наше волнение, и, пожалуй, благонадежный, трезвый
человек на ночь. Во всяком случае, спросить князя и… немедленно дать покой. А завтра можно и опять принять участие.
— Нельзя?! — с каким-то сожалением воскликнул Келлер. — О, князь, до такой степени вы еще, так
сказать, по-швейцарски понимаете
человека.
— Ну, вот вам, одному только вам, объявлю истину, потому что вы проницаете
человека: и слова, и дело, и ложь, и правда — всё у меня вместе и совершенно искренно. Правда и дело состоят у меня в истинном раскаянии, верьте, не верьте, вот поклянусь, а слова и ложь состоят в адской (и всегда присущей) мысли, как бы и тут уловить
человека, как бы и чрез слезы раскаяния выиграть! Ей-богу, так! Другому не
сказал бы, — засмеется или плюнет; но вы, князь, вы рассудите по-человечески.
— Евгений Павлыч, —
сказал он с странною горячностью, схватив его за руку, — будьте уверены, что я вас считаю за самого благороднейшего и лучшего
человека, несмотря ни на что; будьте в этом уверены…
— Я хотел
сказать… я хотел
сказать, — затрепетал князь, — я хотел только изъяснить Аглае Ивановне… иметь такую честь объяснить, что я вовсе не имел намерения… иметь честь просить ее руки… даже когда-нибудь… Я тут ни в чем не виноват, ей-богу, не виноват, Аглая Ивановна! Я никогда не хотел, и никогда у меня в уме не было, никогда не захочу, вы сами увидите; будьте уверены! Тут какой-нибудь злой
человек меня оклеветал пред вами! Будьте спокойны!
— Да разве ты что-нибудь знаешь? Видишь, дражайший, — встрепенулся и удивился генерал, останавливаясь на месте как вкопанный, — я, может быть, тебе напрасно и неприлично проговорился, но ведь это потому, что ты… что ты… можно
сказать, такой
человек. Может быть, ты знаешь что-нибудь особенное?
Наконец, хотя бессовестно и непорядочно так прямо преследовать
человека, но я вам прямо
скажу: я пришел искать вашей дружбы, милый мой князь; вы
человек бесподобнейший, то есть не лгущий на каждом шагу, а может быть, и совсем, а мне в одном деле нужен друг и советник, потому что я решительно теперь из числа несчастных…
И осмельтесь
сказать, наконец, что не ослабели, не помутились источники жизни под этою «звездой», под этою сетью, опутавшею
людей.
Я
сказал этим бедным
людям, чтоб они постарались не иметь никаких на меня надежд, что я сам бедный гимназист (я нарочно преувеличил унижение; я давно кончил курс и не гимназист), и что имени моего нечего им знать, но что я пойду сейчас же на Васильевский остров к моему товарищу Бахмутову, и так как я знаю наверно, что его дядя, действительный статский советник, холостяк и не имеющий детей, решительно благоговеет пред своим племянником и любит его до страсти, видя в нем последнюю отрасль своей фамилии, то, «может быть, мой товарищ и сможет сделать что-нибудь для вас и для меня, конечно, у своего дяди…»
— Мне кажется, вы ко мне несправедливы, —
сказал он, — ведь я ничего не нахожу дурного в том, что он так думал, потому что все склонны так думать; к тому же, может быть, он и не думал совсем, а только этого хотел… ему хотелось в последний раз с
людьми встретиться, их уважение и любовь заслужить; это ведь очень хорошие чувства, только как-то всё тут не так вышло; тут болезнь и еще что-то! Притом же у одних всё всегда хорошо выходит, а у других ни на что не похоже…
Скажите, вы очень ученый
человек?
— Остаются, стало быть, трое-с, и во-первых, господин Келлер,
человек непостоянный,
человек пьяный и в некоторых случаях либерал, то есть насчет кармана-с; в остальном же с наклонностями, так
сказать, более древнерыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь, в комнате больного, и уже ночью лишь перебрался к нам, под предлогом, что на голом полу жестко спать.
— Князь! Многоуважаемый князь! Не только деньги, но за этого
человека я, так
сказать, даже жизнью… нет, впрочем, преувеличивать не хочу, — не жизнью, но если, так
сказать, лихорадку, нарыв какой-нибудь или даже кашель, — то, ей-богу, готов буду перенести, если только за очень большую нужду; ибо считаю его за великого, но погибшего
человека! Вот-с; не только деньги-с!
Видите, какой это человек-с: тут у него теперь одна слабость к этой капитанше, к которой без денег ему являться нельзя и у которой я сегодня намерен накрыть его, для его же счастия-с; но, положим, что не одна капитанша, а соверши он даже настоящее преступление, ну, там, бесчестнейший проступок какой-нибудь (хотя он и вполне неспособен к тому), то и тогда, говорю я, одною благородною, так
сказать, нежностью с ним до всего дойдешь, ибо чувствительнейший человек-с!
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне
сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой
человек, при котором надо воздерживаться и не говорить ничего… лишнего, — понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы не ошибиться, — вот в чем главное, понимаете?
Есть
люди, о которых трудно
сказать что-нибудь такое, что представило бы их разом и целиком, в их самом типическом и характерном виде; это те
люди, которых обыкновенно называют
людьми «обыкновенными», «большинством», и которые действительно составляют огромное большинство всякого общества.
— Я оставляю дом Лебедева потому, милый князь, потому что с этим
человеком порвал; порвал вчера вечером, с раскаянием, что не раньше. Я требую уважения, князь, и желаю получать его даже и от тех лиц, которым дарю, так
сказать, мое сердце. Князь, я часто дарю мое сердце и почти всегда бываю обманут. Этот
человек был недостоин моего подарка.
Пусть, когда засыплют мне глаза землей, пусть тогда появятся и, без сомнения, переведутся и на другие языки, не по литературному их достоинству, нет, но по важности громаднейших фактов, которых я был очевидным свидетелем, хотя и ребенком; но тем паче: как ребенок, я проникнул в самую интимную, так
сказать, спальню «великого
человека»!
«Дитя! —
сказал он мне вдруг, — что ты думаешь о нашем намерении?» Разумеется, он спросил у меня так, как иногда
человек величайшего ума, в последнее мгновение, обращается к орлу или решетке.
— О, я ведь не потому
сказал, чтобы я… сомневался… и, наконец, в этом разве можно сомневаться (хе-хе!)… хоть сколько-нибудь? То есть даже хоть сколько-нибудь?? (Хe-хe!) Но я к тому, что покойный Николай Андреич Павлищев был такой превосходный
человек! Великодушнейший
человек, право, уверяю вас!
— Ах, боже мой! — вскричал князь, конфузясь, торопясь и воодушевляясь всё больше и больше, — я… я опять
сказал глупость, но… так и должно было быть, потому что я… я… я, впрочем, опять не к тому! Да и что теперь во мне,
скажите пожалуйста, при таких интересах… при таких огромных интересах! И в сравнении с таким великодушнейшим
человеком, потому что ведь, ей-богу, он был великодушнейший
человек, не правда ли? Не правда ли?
— Что превосходнейший
человек, то вы правы, — внушительно, и уже не улыбаясь, произнес Иван Петрович, — да, да… это был
человек прекрасный! Прекрасный и достойный, — прибавил он, помолчав. — Достойный даже, можно
сказать, всякого уважения, — прибавил он еще внушительнее после третьей остановки, — и… и очень даже приятно видеть с вашей стороны…
— Ну, вот беда какая! И
человеку конец приходит, а тут из-за глиняного горшка! — громко
сказала Лизавета Прокофьевна. — Неужто уж ты так испугался, Лев Николаич? — даже с боязнью прибавила она. — Полно, голубчик, полно; пугаешь ты меня в самом деле.