Неточные совпадения
— Князь, мамаша вас к себе просит, —
крикнул заглянувший в дверь Коля. Князь привстал было идти, но генерал положил правую ладонь
на его плечо и дружески пригнул опять к дивану.
— Из упрямства! — вскричал Ганя. — Из упрямства и замуж не выходишь! Что
на меня фыркаешь? Мне ведь наплевать, Варвара Ардалионовна; угодно — хоть сейчас исполняйте ваше намерение. Надоели вы мне уж очень. Как! Вы решаетесь наконец нас оставить, князь! —
закричал он князю, увидав, что тот встает с места.
Но Настасья Филипповна опять уже не слушала: она глядела
на Ганю, смеялась и
кричала ему...
— Так сорок же тысяч, сорок, а не восемнадцать, —
закричал Рогожин. — Ванька Птицын и Бискуп к семи часам обещались сорок тысяч представить. Сорок тысяч! Все
на стол.
— Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли просить у ней, за то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек? —
крикнула опять Варя, торжествуя и с вызовом смотря
на брата.
Но хоть они и
кричали, и готовы были
кричать, но многие из них, несмотря
на всю странность обстоятельств и обстановки, почувствовали, что декорация переменяется.
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и
кричал на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие
кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже был со шляпой в руке, но он стоял молча и все еще как бы оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
— Э-эх! —
крикнула Настасья Филипповна, схватила каминные щипцы, разгребла два тлевшие полена, и чуть только вспыхнул огонь, бросила
на него пачку.
Я давеча и
крикнуть даже хотел, если бы мог только себе это позволить при этом содоме, что она сама есть самое лучшее мое оправдание
на все ее обвинения.
— Хочу! — решительно
крикнул Лебедев и невольно оглянулся
на публику, которая начала опять надвигаться.
Страшный, невообразимый и ни
на что не похожий вопль вырывается из груди; в этом вопле вдруг исчезает как бы всё человеческое, и никак невозможно, по крайней мере очень трудно, наблюдателю вообразить и допустить, что это
кричит этот же самый человек.
— Да чем же я виноват? —
кричал Коля. — Да сколько б я вас ни уверял, что князь почти уже здоров, вы бы не захотели поверить, потому что представить его
на смертном одре было гораздо интереснее.
— Ардалион Александрыч, батюшка! —
крикнула она ему вслед, — остановись
на минутку; все мы грешны; когда будешь чувствовать, что совесть тебя меньше укоряет, приходи ко мне, посидим, поболтаем о прошлом-то. Я ведь еще, может, сама тебя в пятьдесят раз грешнее; ну, а теперь прощай, ступай, нечего тебе тут… — испугалась она вдруг, что он воротится.
— Удивил, изумил! — твердил Иван Федорович в ответ
на все вопросы. — Я верить не хотел, когда еще давеча его в Петербурге встретил. И зачем так вдруг, вот задача? Сам первым делом
кричит, что не надо стулья ломать.
— Да оставите ли вы меня, —
закричала она
на уговаривавших ее, — нет, коли вы уж даже сами, Евгений Павлыч, заявили сейчас, что даже сам защитник
на суде объявлял, что ничего нет естественнее, как по бедности шесть человек укокошить, так уж и впрямь последние времена пришли.
— А Ипполит тоже переехал к нам сейчас
на дачу! —
крикнул Коля.
— Совсем не стоял, —
крикнул Коля, — а совсем напротив: Ипполит у князя руку вчера схватил и два раза поцеловал, я сам видел, тем и кончилось всё объяснение, кроме того, что князь просто сказал, что ему легче будет
на даче, и тот мигом согласился переехать, как только станет легче.
— Этого быть не может! —
крикнул сам председатель, генерал, чуть даже не обиженным голосом. — Я часто с ним, господа, рассуждаю и спорю, и все о подобных мыслях; но всего чаще он выставляет такие нелепости, что уши даже вянут, ни
на грош правдоподобия!
— Не читайте! —
крикнул и князь, положив
на пакет руку.
— Разве это возможно? — посмотрел
на него Ипполит в решительном удивлении. — Господа! —
крикнул он, опять лихорадочно оживляясь, — глупый эпизод, в котором я не умел вести себя. Более прерывать чтение не буду. Кто хочет слушать — слушай…
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той комнате, а
на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то есть перепеленывала, больная и бледная женщина, кажется, молодая, в сильном неглиже и, может быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок не унимался и
кричал, в ожидании тощей груди.
— Господа, берегитесь! —
крикнул Коля, тоже схватив Ипполита за руку, — вы только
на него посмотрите! Князь! Князь, да что же вы!
— Довольно! —
закричал он вдруг
на всю публику.
— Подожди, князь, —
крикнул Рогожин, — я через пять минут ворочусь
на время.
Не все тоже мужья
кричат на каждом шагу: «Tu l’as voulu, George Dandin!».
— Нет, не штопор, ибо я пред тобой генерал, а не бутылка. Я знаки имею, знаки отличия… а ты шиш имеешь. Или он, или я! Решайте, сударь, сейчас же, сей же час! —
крикнул он опять в исступлении Птицыну. Тут Коля подставил ему стул, и он опустился
на него почти в изнеможении.
— Это винт! —
кричал генерал. — Он сверлит мою душу и сердце! Он хочет, чтоб я атеизму поверил! Знай, молокосос, что еще ты не родился, а я уже был осыпан почестями; а ты только завистливый червь, перерванный надвое, с кашлем… и умирающий от злобы и от неверия… И зачем тебя Гаврила перевел сюда? Все
на меня, от чужих до родного сына!
Ему князь Выгорецкий, наш капитан, говорит за бутылкой: «Ты, Гриша, где свою Анну получил, вот что скажи?» — «
На полях моего отечества, вот где получил!» Я
кричу: «Браво, Гриша!» Ну, тут и вышла дуэль, а потом повенчался… с Марьей Петровной Су…
«Ввек не забуду!» —
крикнул и пал
на месте.
Римский католицизм верует, что без всемирной государственной власти церковь не устоит
на земле, и
кричит: «Non possumus!».
— А хочешь, я сейчас… при-ка-жу, слышишь ли? только ему при-ка-жу, и он тотчас же бросит тебя и останется при мне навсегда и женится
на мне, а ты побежишь домой одна? Хочешь, хочешь? —
крикнула она как безумная, может быть, почти сама не веря, что могла выговорить такие слова.
Уйди, Рогожин, тебя не нужно! —
кричала она почти без памяти, с усилием выпуская слова из груди, с исказившимся лицом и с запекшимися губами, очевидно, сама не веря ни
на каплю своей фанфаронаде, но в то же время хоть секунду еще желая продлить мгновение и обмануть себя.
Он нашел ее в состоянии, похожем
на совершенное помешательство: она вскрикивала, дрожала,
кричала, что Рогожин спрятан в саду, у них же в доме, что она его сейчас видела, что он ее убьет ночью… зарежет!