Неточные совпадения
— А почерк превосходный. Вот в этом у меня, пожалуй, и талант; в этом я просто каллиграф. Дайте мне, я вам сейчас
напишу что-нибудь для пробы, — с жаром сказал
князь.
— Вы знаете,
князь, к какому лицу мы теперь вам бумаги
писать дадим?
— Постойте,
князь, — сказала Аглая, вдруг подымаясь с своего кресла, — вы мне еще в альбом
напишете. Папа сказал, что вы каллиграф. Я вам сейчас принесу…
— Вот,
князь, — сказала Аглая, положив на столик свой альбом, — выберите страницу и
напишите мне что-нибудь. Вот перо, и еще новое. Ничего что стальное? Каллиграфы, я слышала, стальными не
пишут.
— Что же мне
написать? — спросил
князь.
— Превосходно! Вы удивительно
написали; у вас чудесный почерк! Благодарю вас. До свидания,
князь… Постойте, — прибавила она, как бы что-то вдруг припомнив, — пойдемте, я хочу вам подарить кой-что на память.
— Одно только могу вам сказать, — заключил Птицын, обращаясь к
князю, — что всё это должно быть бесспорно и право, и всё, что
пишет вам Салазкин о бесспорности и законности вашего дела, можете принять как за чистые деньги в кармане. Поздравляю вас,
князь! Может быть, тоже миллиона полтора получите, а пожалуй, что и больше. Папушин был очень богатый купец.
Генеральша на это отозвалась, что в этом роде ей и Белоконская
пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака». В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает в
князе участие точно как будто в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое время весьма деловую осанку.
— О нет! Ни-ни! Еще сама по себе. Я, говорит, свободна, и, знаете,
князь, сильно стоит на том, я, говорит, еще совершенно свободна! Всё еще на Петербургской, в доме моей свояченицы проживает, как и
писал я вам.
— Господа, господа, позвольте же наконец, господа, говорить, — в тоске и в волнении восклицал
князь, — и сделайте одолжение, будемте говорить так, чтобы понимать друг друга. Я ничего, господа, насчет статьи, пускай, только ведь это, господа, всё неправда, что в статье напечатано; я потому говорю, что вы сами это знаете; даже стыдно. Так что я решительно удивляюсь, если это из вас кто-нибудь
написал.
И наконец только на третий день, как мы уже
написали выше, последовало формальное примирение Епанчиных с
князем Львом Николаевичем.
— Я не знаю ваших мыслей, Лизавета Прокофьевна. Вижу только, что письмо это вам очень не нравится. Согласитесь, что я мог бы отказаться отвечать на такой вопрос; но чтобы показать вам, что я не боюсь за письмо и не сожалею, что
написал, и отнюдь не краснею за него (
князь покраснел еще чуть не вдвое более), я вам прочту это письмо, потому что, кажется, помню его наизусть.
— Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я взял перо и
написал к ней письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил
князь.
Это она… это она после давешнего… это с горячки, — бормотала Лизавета Прокофьевна, таща за собой
князя и ни на минуту не выпуская его руки, — давеча я за тебя заступилась, сказала вслух, что дурак, потому что не идешь… иначе не
написала бы такую бестолковую записку!
«И как смели, как смели мне это проклятое анонимное письмо
написать про эту тварь, что она с Аглаей в сношениях? — думала Лизавета Прокофьевна всю дорогу, пока тащила за собой
князя, и дома, когда усадила его за круглым столом, около которого было в сборе всё семейство, — как смели подумать только об этом?
— Невозможных преступлений? Но уверяю же вас, что точно такие же преступления и, может быть, еще ужаснее, и прежде бывали, и всегда были, и не только у нас, но и везде, и, по-моему, еще очень долго будут повторяться. Разница в том, что у нас прежде было меньше гласности, а теперь стали вслух говорить и даже
писать о них, потому-то и кажется, что эти преступники теперь только и появились. Вот в чем ваша ошибка, чрезвычайно наивная ошибка,
князь, уверяю вас, — насмешливо улыбнулся
князь Щ.
— Я говорил и
писал тебе, что она… не в своем уме, — сказал
князь, с мучением выслушав Рогожина.
Бурдовский вскочил и пробормотал, что он «так…», что он с Ипполитом «сопровождал», и что тоже рад; что в письме он «
написал вздор», а теперь «рад просто…». Не договорив, он крепко сжал руку
князя и сел на стул.
— Это я сам вчера
написал, сейчас после того, как дал вам слово, что приеду к вам жить,
князь. Я
писал это вчера весь день, потом ночь и кончил сегодня утром; ночью под утро я видел сон…
— О, оставьте ее, умоляю вас! — вскричал
князь, — что вам делать в этом мраке; я употреблю все усилия, чтоб она вам не
писала больше.
— Да, ведь он
писал письма… с предложениями о мире… — робко поддакнул
князь.
— Не совсем, многоуважаемый
князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда
написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.