Неточные совпадения
Особенно приметна была в этом лице его мертвая бледность, придававшая всей физиономии молодого человека изможденный вид, несмотря на довольно крепкое сложение,
и вместе с
тем что-то страстное, до страдания, не гармонировавшее с нахальною
и грубою улыбкой
и с резким, самодовольным его взглядом.
Но что годилось
и вполне удовлетворяло в Италии,
то оказалось не совсем пригодным в России.
Глаза его были большие, голубые
и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное
того странного выражения, по которому некоторые угадывают с первого взгляда в субъекте падучую болезнь.
Черноволосый сосед в крытом тулупе все это разглядел, частию от нечего делать,
и, наконец, спросил с
тою неделикатною усмешкой, в которой так бесцеремонно
и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего...
— Да, господин Павлищев, который меня там содержал, два года назад помер; я писал потом сюда генеральше Епанчиной, моей дальней родственнице, но ответа не получил. Так с
тем и приехал.
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что
и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), —
и хотя можно побиться, что в нем не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами
и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина,
то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в
том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница,
и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень
и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— О, вы угадали опять, — подхватил белокурый молодой человек, — ведь действительно почти ошибаюсь,
то есть почти что не родственница; до
того даже, что я, право, нисколько
и не удивился тогда, что мне туда не ответили. Я так
и ждал.
Люди, о которых они знают всю подноготную, конечно, не придумали бы, какие интересы руководствуют ими, а между
тем многие из них этим знанием, равняющимся целой науке, положительно утешены, достигают самоуважения
и даже высшего духовного довольства.
— Князь Лев Николаевич Мышкин, — отвечал
тот с полною
и немедленною готовностью.
— Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже
и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, —
то есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно
и должно, я об лице-с, да
и князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже
и слух затих-с.
— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь
и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов
и дедов,
то они у нас
и однодворцами бывали. Отец мой был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю, каким образом
и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
— Да,
тех,
тех самых, — быстро
и с невежливым нетерпением перебил его черномазый, который вовсе, впрочем,
и не обращался ни разу к угреватому чиновнику, а с самого начала говорил только одному князю.
— Да… как же это? — удивился до столбняка
и чуть не выпучил глаза чиновник, у которого все лицо тотчас же стало складываться во что-то благоговейное
и подобострастное, даже испуганное, — это
того самого Семена Парфеновича Рогожина, потомственного почетного гражданина, что с месяц назад
тому помре
и два с половиной миллиона капиталу оставил?
Что же касается до чиновника, так
тот так
и повис над Рогожиным, дыхнуть не смел, ловил
и взвешивал каждое слово, точно бриллианта искал.
Про матушку нечего сказать, женщина старая, Четьи-Минеи читает, со старухами сидит,
и что Сенька-брат порешит, так
тому и быть.
Ан
та самая Настасья Филипповна
и есть, чрез которую ваш родитель вам внушить пожелал калиновым посохом, а Настасья Филипповна есть Барашкова, так сказать, даже знатная барыня,
и тоже в своем роде княжна, а знается с некоим Тоцким, с Афанасием Ивановичем, с одним исключительно, помещиком
и раскапиталистом, членом компаний
и обществ,
и большую дружбу на этот счет с генералом Епанчиным ведущие…
— Всё знает! Лебедев всё знает! Я, ваша светлость,
и с Лихачевым Алексашкой два месяца ездил,
и тоже после смерти родителя,
и все,
то есть, все углы
и проулки знаю,
и без Лебедева, дошло до
того, что ни шагу. Ныне он в долговом отделении присутствует, а тогда
и Арманс,
и Коралию,
и княгиню Пацкую,
и Настасью Филипповну имел случай узнать, да
и много чего имел случай узнать.
— Это вот всё так
и есть, — мрачно
и насупившись подтвердил Рогожин, —
то же мне
и Залёжев тогда говорил.
Встречаю Залёжева,
тот не мне чета, ходит как приказчик от парикмахера,
и лорнет в глазу, а мы у родителя в смазных сапогах да на постных щах отличались.
Это, говорит, не тебе чета, это, говорит, княгиня, а зовут ее Настасьей Филипповной, фамилией Барашкова,
и живет с Тоцким, а Тоцкий от нее как отвязаться теперь не знает, потому совсем
то есть лет достиг настоящих, пятидесяти пяти,
и жениться на первейшей раскрасавице во всем Петербурге хочет.
Я, однако же, на час втихомолку сбегал
и Настасью Филипповну опять видел; всю
ту ночь не спал.
Я
то есть тогда не сказался, что это я самый
и есть; а «от Парфена, дескать, Рогожина», говорит Залёжев, «вам в память встречи вчерашнего дня; соблаговолите принять».
Да если
и пошел, так потому, что думал: «Всё равно, живой не вернусь!» А обиднее всего мне
то показалось, что этот бестия Залёжев всё на себя присвоил.
— Эх! Ух! — кривился чиновник,
и даже дрожь его пробирала, — а ведь покойник не
то что за десять тысяч, а за десять целковых на
тот свет сживывал, — кивнул он князю. Князь с любопытством рассматривал Рогожина; казалось,
тот был еще бледнее в эту минуту.
Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал, да во Псков по машине
и отправился, да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу, да пошел потом по кабакам на последние, да в бесчувствии всю ночь на улице
и провалялся, ан к утру горячка, а
тем временем за ночь еще собаки обгрызли.
— С величайшим удовольствием приду
и очень вас благодарю за
то, что вы меня полюбили. Даже, может быть, сегодня же приду, если успею. Потому, я вам скажу откровенно, вы мне сами очень понравились,
и особенно когда про подвески бриллиантовые рассказывали. Даже
и прежде подвесок понравились, хотя у вас
и сумрачное лицо. Благодарю вас тоже за обещанное мне платье
и за шубу, потому мне действительно платье
и шуба скоро понадобятся. Денег же у меня в настоящую минуту почти ни копейки нет.
Лебедев кончил
тем, что достиг своего. Скоро шумная ватага удалилась по направлению к Вознесенскому проспекту. Князю надо было повернуть к Литейной. Было сыро
и мокро; князь расспросил прохожих, — до конца предстоявшего ему пути выходило версты три,
и он решился взять извозчика.
А между
тем известно тоже было, что Иван Федорович Епанчин — человек без образования
и происходит из солдатских детей; последнее, без сомнения, только к чести его могло относиться, но генерал, хоть
и умный был человек, был тоже не без маленьких, весьма простительных слабостей
и не любил иных намеков.
Он, например, имел систему не выставляться, где надо стушевываться,
и его многие ценили именно за его простоту, именно за
то, что он знал всегда свое место.
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже
и при самых забавных анекдотах; к
тому же
и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой
и даже с намерением не только не хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно
и во многих случаях ему пригождавшуюся, но
и выставлял ее.
Да
и летами генерал Епанчин был еще, как говорится, в самом соку,
то есть пятидесяти шести лет
и никак не более, что во всяком случае составляет возраст цветущий, возраст, с которого, по-настоящему, начинается истинная жизнь.
Но генерал никогда не роптал впоследствии на свой ранний брак, никогда не третировал его как увлечение нерасчетливой юности
и супругу свою до
того уважал
и до
того иногда боялся ее, что даже любил.
Он отворил калитку молодому офицеру
и толкнул его в ход, а
тому даже
и не толчка, а только разве одного взгляда надо было, — не пропал бы даром!
Никто не мог их упрекнуть в высокомерии
и заносчивости, а между
тем знали, что они горды
и цену себе понимают.
Это
тем более было замечательно, что все знали направление, характер, цели
и желания их родителя.
— Уверяю вас, что я не солгал вам,
и вы отвечать за меня не будете. А что я в таком виде
и с узелком,
то тут удивляться нечего: в настоящее время мои обстоятельства неказисты.
— Гм. Я опасаюсь не
того, видите ли. Доложить я обязан,
и к вам выйдет секретарь, окромя если вы… Вот то-то вот
и есть, что окромя. Вы не по бедности просить к генералу, осмелюсь, если можно узнать?
— Стало быть, если долго ждать,
то я бы вас попросил: нельзя ли здесь где-нибудь покурить? У меня трубка
и табак с собой.
— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вскинул на него глаза камердинер, как бы все еще не веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить, а к
тому же вам стыдно
и в мыслях это содержать. Хе… чудно-с!
— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое
то, что вам здесь
и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость,
и с меня спросится… Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
— О, почти не по делу!
То есть, если хотите,
и есть одно дело, так только совета спросить, но я, главное, чтоб отрекомендоваться, потому я князь Мышкин, а генеральша Епанчина тоже последняя из княжон Мышкиных,
и, кроме меня с нею, Мышкиных больше
и нет.
Впрочем, если натягивать, конечно, родственники, но до
того отдаленные, что, по-настоящему,
и считаться даже нельзя.
Казалось бы, разговор князя был самый простой; но чем он был проще,
тем и становился в настоящем случае нелепее,
и опытный камердинер не мог не почувствовать что-то, что совершенно прилично человеку с человеком
и совершенно неприлично гостю с человеком.
А так как люди гораздо умнее, чем обыкновенно думают про них их господа,
то и камердинеру зашло в голову, что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун
и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок
и амбиции не имеет, потому что умный князь
и с амбицией не стал бы в передней сидеть
и с лакеем про свои дела говорить, а стало быть,
и в
том и в другом случае не пришлось бы за него отвечать?
— Я посетителя такого, как вы, без секретаря доложить не могу, а к
тому же
и сами, особливо давеча, заказали их не тревожить ни для кого, пока там полковник, а Гаврила Ардалионыч без доклада идет.
Хотя князь был
и дурачок, — лакей уж это решил, — но все-таки генеральскому камердинеру показалось наконец неприличным продолжать долее разговор от себя с посетителем, несмотря на
то, что князь ему почему-то нравился, в своем роде, конечно. Но с другой точки зрения он возбуждал в нем решительное
и грубое негодование.
— Да, да
и дома устроены иначе,
то есть печи
и окна.
Сказано: «Не убий», так за
то, что он убил,
и его убивать?
— Знаете ли что? — горячо подхватил князь, — вот вы это заметили,
и это все точно так же замечают, как вы,
и машина для
того выдумана, гильотина.
А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а вот, что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас — душа из тела вылетит,
и что человеком уж больше не будешь,
и что это уж наверно; главное
то, что наверно.