Неточные совпадения
— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали. Отец
мой был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю, каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя
в своем роде…
— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и
в этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что только им от этого толку, что они прихвостнями тотчас же лезут? А это правда, что вот родитель
мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали! Как собаке!
В горячке
в Пскове весь месяц пролежал.
— Уверяю вас, что я не солгал вам, и вы отвечать за меня не будете. А что я
в таком виде и с узелком, то тут удивляться нечего:
в настоящее время
мои обстоятельства неказисты.
Вам же все это теперь объясняю, чтобы вы не сомневались, потому вижу, вы все еще беспокоитесь: доложите, что князь Мышкин, и уж
в самом докладе причина
моего посещения видна будет.
— Это уж не
мое дело-с. Принимают розно, судя по лицу. Модистку и
в одиннадцать допустит. Гаврилу Ардалионыча тоже раньше других допускают, даже к раннему завтраку допускают.
— Я так и предчувствовал, — перебил князь, — что вы непременно увидите
в посещении
моем какую-нибудь особенную цель. Но, ей-богу, кроме удовольствия познакомиться, у меня нет никакой частной цели.
Но, однако ж, весь-то
мой повод
в этом только и заключается.
— Помилуйте, я ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого состояния покамест я не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер,
мой профессор, у которого я лечился и учился
в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось. Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь
в совете, но…
Понимаешь, что я относительно
моей собственной выгоды, которая тут сидит, уже давно обеспечен; я, так или иначе, а
в свою пользу дело решу.
Теперь-с насчет дальнейшего:
в доме, то есть
в семействе Гаврилы Ардалионыча Иволгина, вот этого самого молодого
моего друга, с которым прошу познакомиться, маменька его и сестрица очистили
в своей квартире две-три меблированные комнаты и отдают их отлично рекомендованным жильцам, со столом и прислугой.
Для вас же, князь, это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы будете не один, а, так сказать,
в недрах семейства, а по
моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним
в такой столице, как Петербург.
Нина Александровна, супруга Ардалиона Александровича, отставленного генерала,
моего бывшего товарища по первоначальной службе, но с которым я, по некоторым обстоятельствам, прекратил сношения, что, впрочем, не мешает мне
в своем роде уважать его.
— Ах, друг
мой, не придавай такого смыслу… впрочем, ведь как тебе угодно; я имел
в виду обласкать его и ввести к нам, потому что это почти доброе дело.
— Да, да, друг
мой, это такой
в старину был игумен… а я к графу, ждет, давно, и главное, сам назначил… Князь, до свидания!
Это было после ряда сильных и мучительных припадков
моей болезни, а я всегда, если болезнь усиливалась и припадки повторялись несколько раз сряду, впадал
в полное отупение, терял совершенно память, а ум хотя и работал, но логическое течение мысли как бы обрывалось.
— Насчет жизни
в тюрьме можно еще и не согласиться, — сказал князь, — я слышал один рассказ человека, который просидел
в тюрьме лет двенадцать; это был один из больных у
моего профессора и лечился.
Мой знакомый стоял восьмым по очереди, стало быть, ему приходилось идти к столбам
в третью очередь.
Мать ее была старая старуха, и у ней,
в их маленьком, совсем ветхом домишке,
в два окна, было отгорожено одно окно, по дозволению деревенского начальства; из этого окна ей позволяли торговать снурками, нитками, табаком,
мылом, все на самые мелкие гроши, тем она и пропитывалась.
Мари была ее дочь, лет двадцати, слабая и худенькая; у ней давно начиналась чахотка, но она все ходила по домам
в тяжелую работу наниматься поденно, — полы
мыла, белье, дворы обметала, скот убирала.
И представьте, эта низость почти всем им понравилась, но… тут вышла особенная история; тут вступились дети, потому что
в это время дети были все уже на
моей стороне и стали любить Мари.
Мне кажется, для них была ужасным наслаждением
моя любовь к Мари, и вот
в этом одном, во всю тамошнюю жизнь
мою, я и обманул их.
Когда я, еще
в начале
моего житья
в деревне, — вот когда я уходил тосковать один
в горы, — когда я, бродя один, стал встречать иногда, особенно
в полдень, когда выпускали из школы, всю эту ватагу, шумную, бегущую с их мешочками и грифельными досками, с криком, со смехом, с играми, то вся душа
моя начинала вдруг стремиться к ним.
Главное
в том, что уже переменилась вся
моя жизнь.
Я еще прежде вашего знала про это; вы именно выразили
мою мысль
в одном слове.
— Нет? Вы сказали: нет? — настойчиво допрашивала неумолимая Лизавета Прокофьевна, — довольно, я буду помнить, что вы сегодня,
в среду утром, на
мой вопрос сказали мне «нет». Что у нас сегодня, среда?
— А! Так вот как! — скрежетал он, — так
мои записки
в окно швырять! А! Она
в торги не вступает, — так я вступлю! И увидим! За мной еще много… увидим!..
В бараний рог сверну!..
— Я страстно влюблен был
в вашу родительницу, еще когда она
в невестах была, — невестой друга
моего.
— Как истинный друг отца вашего, желаю предупредить, — сказал генерал, — я, вы видите сами, я пострадал, по трагической катастрофе; но без суда! Без суда! Нина Александровна — женщина редкая. Варвара Ардалионовна, дочь
моя, — редкая дочь! По обстоятельствам содержим квартиры — падение неслыханное! Мне, которому оставалось быть генерал-губернатором!.. Но вам мы рады всегда. А между тем у меня
в доме трагедия!
— Приготовляется брак, и брак редкий. Брак двусмысленной женщины и молодого человека, который мог бы быть камер-юнкером. Эту женщину введут
в дом, где
моя дочь и где
моя жена! Но покамест я дышу, она не войдет! Я лягу на пороге, и пусть перешагнет чрез меня!.. С Ганей я теперь почти не говорю, избегаю встречаться даже. Я вас предупреждаю нарочно; коли будете жить у нас, всё равно и без того станете свидетелем. Но вы сын
моего друга, и я вправе надеяться…
— Сын
моего друга! — вскричал он, обращаясь к Нине Александровне, — и так неожиданно! Я давно уже и воображать перестал. Но, друг
мой, неужели ты не помнишь покойного Николая Львовича? Ты еще застала его…
В Твери?
— Отец
мой ведь умер под судом, — заметил князь снова, — хоть я и никогда не мог узнать, за что именно; он умер
в госпитале.
— Но, друг
мой, se trompe, это легко сказать, но разреши-ка сама подобный случай! Все стали
в тупик. Я первый сказал бы qu’on se trompe. [
Мой муж ошибается (фр.).] Но, к несчастию, я был свидетелем и участвовал сам
в комиссии. Все очные ставки показали, что это тот самый, совершенно тот же самый рядовой Колпаков, который полгода назад был схоронен при обыкновенном параде и с барабанным боем. Случай действительно редкий, почти невозможный, я соглашаюсь, но…
— Я не выпытываю чего-нибудь о Гавриле Ардалионовиче, вас расспрашивая, — заметила Нина Александровна, — вы не должны ошибаться на этот счет. Если есть что-нибудь,
в чем он не может признаться мне сам, того я и сама не хочу разузнавать мимо него. Я к тому, собственно, что давеча Ганя при вас, и потом когда вы ушли, на вопрос
мой о вас, отвечал мне: «Он всё знает, церемониться нечего!» Что же это значит? То есть я хотела бы знать,
в какой мере…
— Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с
моей стороны по крайней мере. Всё
мое желание
в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но
мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от сестры…
— Что у вас за лицо? О, боже
мой, какое у вас
в эту минуту лицо!
— Два года назад, да! без малого, только что последовало открытие новой — ской железной дороги, я (и уже
в штатском пальто), хлопоча о чрезвычайно важных для меня делах по сдаче
моей службы, взял билет,
в первый класс: вошел, сижу, курю.
— Но позвольте, что же это наконец значит? — громко заговорил он, строго оглядев вошедших и обращаясь преимущественно к Рогожину. — Вы не
в конюшню, кажется, вошли, господа, здесь
моя мать и сестра…
— Нет, это уж всё враги
мои. Будьте уверены, князь, много проб было; здесь искренно не прощают! — горячо вырвалось у Гани, и он повернулся от Вари
в сторону.
— Любил вначале. Ну, да довольно… Есть женщины, которые годятся только
в любовницы и больше ни во что. Я не говорю, что она была
моею любовницей. Если захочет жить смирно, и я буду жить смирно; если же взбунтуется, тотчас же брошу, а деньги с собой захвачу. Я смешным быть не хочу; прежде всего не хочу быть смешным.
Несколько раз, милый
мой, несколько раз! — вскричал генерал
в припадке самодовольной и торжествующей иронии.
— И вы совершенно, совершенно попали на
мою идею, молодой друг
мой, — воскликнул генерал восторженно, — я вас не за этою мелочью звал! — продолжал он, подхватывая, впрочем, деньги и отправляя их
в карман, — я именно звал вас, чтобы пригласить
в товарищи на поход к Настасье Филипповне или, лучше сказать, на поход на Настасью Филипповну!
— Видите ли вы эти освещенные бельэтажи, — говорил генерал, — здесь всё живут
мои товарищи, а я, я из них наиболее отслуживший и наиболее пострадавший, я бреду пешком к Большому театру,
в квартиру подозрительной женщины!
Вот этот дом, да еще три дома на Невском и два
в Морской — вот весь теперешний круг
моего знакомства, то есть собственно
моего личного знакомства.
Я же еще продолжаю вспоминать… и, так сказать, отдыхать
в образованном кругу общества прежних товарищей и подчиненных
моих, которые до сих пор меня обожают.
Впрочем, почему же не ввести мне сына
моего лучшего друга и товарища детства
в этот очаровательный семейный дом?
— И Александра Михайловна с ними, о боже, какое несчастье! И вообразите, сударыня, всегда-то мне такое несчастие! Покорнейше прошу вас передать
мой поклон, а Александре Михайловне, чтобы припомнили… одним словом, передайте им
мое сердечное пожелание того, чего они сами себе желали
в четверг, вечером, при звуках баллады Шопена; они помнят…
Мое сердечное пожелание! Генерал Иволгин и князь Мышкин!
— Знаете,
мой милый, я несколько поэт
в душе, — заметили вы это? А впрочем… впрочем, кажется, мы не совсем туда заходили, — заключил он вдруг совершенно неожиданно, — Соколовичи, я теперь вспомнил,
в другом доме живут и даже, кажется, теперь
в Москве. Да, я несколько ошибся, но это… ничего.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит
в судьбе всего
моего семейства? Но, молодой друг
мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще
в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только по дороге на минутку зайти
в один дом, где отдыхает душа
моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
— Представьте себе, господа, своим замечанием, что я не мог рассказать о
моем воровстве так, чтобы стало похоже на правду, Афанасий Иванович тончайшим образом намекает, что я и не мог
в самом деле украсть (потому что это вслух говорить неприлично), хотя, может быть, совершенно уверен сам про себя, что Фердыщенко и очень бы мог украсть!
— Генерал, кажется, по очереди следует вам, — обратилась к нему Настасья Филипповна, — если и вы откажетесь, то у нас всё вслед за вами расстроится, и мне будет жаль, потому что я рассчитывала рассказать
в заключение один поступок «из
моей собственной жизни», но только хотела после вас и Афанасия Ивановича, потому что вы должны же меня ободрить, — заключила она, рассмеявшись.