Неточные совпадения
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А
вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда, хотел было тогда же в воду, домой не заходя, да думаю: «Ведь
уж все равно», и как окаянный воротился домой.
Вот я
уж месяц назад это видел, а до сих пор у меня как пред глазами.
А ведь главная, самая сильная боль, может, не в ранах, а
вот, что
вот знаешь наверно, что
вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь,
вот сейчас — душа из тела вылетит, и что человеком
уж больше не будешь, и что это
уж наверно; главное то, что наверно.
— Если
уж так вам желательно, — промолвил он, — покурить, то оно, пожалуй, и можно, коли только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и нет.
Вот тут под лесенкой, видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно, только форточку растворите, потому оно не порядок…
— Ну, стало быть, и кстати, что я вас не пригласил и не приглашаю. Позвольте еще, князь, чтоб
уж разом все разъяснить: так как
вот мы сейчас договорились, что насчет родственности между нами и слова не может быть, — хотя мне, разумеется, весьма было бы лестно, — то, стало быть…
Ну,
вот, это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше
уж изящество не может идти, тут все прелесть, бисер, жемчуг; это законченно; но
вот и вариация, и опять французская, я ее у одного французского путешествующего комми заимствовал: тот же английский шрифт, но черная; линия капельку почернее и потолще, чем в английском, ан — пропорция света и нарушена; и заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее и вдобавок позволен росчерк, а росчерк — это наиопаснейшая вещь!
— Если
уж вы так добры, — начал было князь, — то
вот у меня одно дело. Я получил уведомление…
— Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда… Да
вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде князь Мышкин, однофамилец и, может быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас пойдут завтракать, князь, так сделайте честь… А я
уж, извините, опоздал, спешу…
Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что
вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет
уже нечто, кто-то или что-то, — так кто же?
«
Вот кто была причиной смерти этой почтенной женщины» (и неправда, потому что та
уже два года была больна), «
вот она стоит пред вами и не смеет взглянуть, потому что она отмечена перстом божиим;
вот она босая и в лохмотьях, — пример тем, которые теряют добродетель!
Я их остановил, потому что
уж это было дурно; но тотчас же в деревне все всё узнали, и
вот тут и начали обвинять меня, что я испортил детей.
— Нет? Нет!! — вскричал Рогожин, приходя чуть не в исступление от радости, — так нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то? Да разве это можно? (Я им всем говорю!) Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь
уж взял бы три тысячи!
Вот они,
вот! С тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
— Я вас подлецом теперь
уже никогда не буду считать, — сказал князь. — Давеча я вас
уже совсем за злодея почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, —
вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.
— А весь покраснел и страдает. Ну, да ничего, ничего, не буду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, — можете вы этому верить? Вы думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно
уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась? Право.
Вот этакие-то и любят властвовать. Ну, прощайте!
Вот в этом доме, мы
уже и пришли…
— Надули Фердыщенка!
Вот так надули! Нет,
вот это
уж так надули! — вскричал плачевным голосом Фердыщенко, понимая, что можно и должно вставить словцо.
Вот, перед вами же, пришел да положил сто тысяч на стол, после пяти-то лет невинности, и
уж наверно у них там тройки стоят и меня ждут.
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, —
уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони,
вот как с ними надо делать; эх, я бы на твоем месте их всех… что в самом-то деле!
— Фердыщенко, может быть, не возьмет, Настасья Филипповна, я человек откровенный, — перебил Фердыщенко, — зато князь возьмет! Вы
вот сидите да плачетесь, а вы взгляните-ка на князя! Я
уж давно наблюдаю…
—
Вот еще нашелся! — сказала она вдруг, обращаясь опять к Дарье Алексеевне, — а ведь впрямь от доброго сердца, я его знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про него говорят, что… того. Чем жить-то будешь, коли
уж так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
Это
уж низость,
вот это так
уж низость!
—
Вот это так
уж подлость сознательная! — повторил Лебедев.
— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите! Видите,
уж он и руку к сердцу, и рот в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй, да плут,
вот беда; да к тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякий несколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку покойницу уважал… Меня даже любит и ведь в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно, не ждали. Вы думали, что я из моей глуши не подымусь по вашему первому уведомлению, и написали для очистки совести. А я
вот и приехал. Ну, полноте, не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь
уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или нет? Скажите правду.
— Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую, Лев Николаевич. В эти три месяца, что я тебя не видал, каждую минуту на тебя злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь!
Вот как. Теперь ты четверти часа со мной не сидишь, а
уж вся злоба моя проходит, и ты мне опять по-прежнему люб. Посиди со мной…
— Верно знаю, — с убеждением подтвердил Рогожин. — Что, не такая, что ли? Это, брат, нечего и говорить, что не такая. Один это только вздор. С тобой она будет не такая, и сама, пожалуй, этакому делу ужаснется, а со мной
вот именно такая. Ведь
уж так. Как на последнюю самую шваль на меня смотрит. С Келлером,
вот с этим офицером, что боксом дрался, так наверно знаю — для одного смеху надо мной сочинила… Да ты не знаешь еще, что она надо мной в Москве выделывала! А денег-то, денег сколько я перевел…
—
Вот эти все здесь картины, — сказал он, — всё за рубль, да за два на аукционах куплены батюшкой покойным, он любил. Их один знающий человек все здесь пересмотрел; дрянь, говорит, а
вот эта —
вот картина, над дверью, тоже за два целковых купленная, говорит, не дрянь. Еще родителю за нее один выискался, что триста пятьдесят рублей давал, а Савельев Иван Дмитрич, из купцов, охотник большой, так тот до четырехсот доходил, а на прошлой неделе брату Семену Семенычу
уж и пятьсот предложил. Я за собой оставил.
—
Вот это я люблю! Нет,
вот это лучше всего! — выкрикивал он конвульсивно, чуть не задыхаясь. — Один совсем в бога не верует, а другой
уж до того верует, что и людей режет по молитве… Нет, этого, брат князь, не выдумаешь! Ха-ха-ха! Нет, это лучше всего!..
Беспрерывно осведомлялся, не нужно ли ему чего, и когда князь стал ему наконец замечать, чтоб он оставил его в покое, послушно и безмолвно оборачивался, пробирался обратно на цыпочках к двери и всё время, пока шагал, махал руками, как бы давая знать, что он только так, что он не промолвит ни слова, и что
вот он
уж и вышел, и не придет, и, однако ж, чрез десять минут или по крайней мере чрез четверть часа являлся опять.
— Да разве я один? — не умолкал Коля. — Все тогда говорили, да и теперь говорят;
вот сейчас князь Щ. и Аделаида Ивановна и все объявили, что стоят за «рыцаря бедного», стало быть, «рыцарь-то бедный» существует и непременно есть, а по-моему, если бы только не Аделаида Ивановна, так все бы мы давно
уж знали, кто такой «рыцарь бедный».
Это всё бы еще ничего, а
вот что
уже действительно непростительно и никакою интересною болезнью неизвинимо: этот едва вышедший из штиблет своего профессора миллионер не мог даже и того смекнуть, что не милости и не вспоможения просит от него благородный характер молодого человека, убивающий себя на уроках, а своего права и своего должного, хотя бы и не юридического, и даже не просит, а за него только друзья ходатайствуют.
— Слышали! Так ведь на это-то ты и рассчитываешь, — обернулась она опять к Докторенке, — ведь
уж деньги теперь у тебя всё равно что в кармане лежат,
вот ты и фанфаронишь, чтобы нам пыли задать… Нет, голубчик, других дураков найди, а я вас насквозь вижу… всю игру вашу вижу!
Этот
вот мальчишка (она указала на Колю), и тот
уж намедни спорил, что это-то и значит «женский вопрос».
— Лягу, так ведь и не встану до самой смерти, — улыбнулся Ипполит, — я и вчера
уже хотел было так лечь, чтоб
уж и не вставать, до смерти, да решил отложить до послезавтра, пока еще ноги носят… чтобы
вот с ними сегодня сюда прийти… только устал
уж очень…
— Благодарю вас, — тихо продолжал Ипполит, — а вы садитесь напротив,
вот и поговорим… мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна, теперь
уж я на этом стою… — улыбнулся он ей опять. — Подумайте, что сегодня я в последний раз и на воздухе, и с людьми, а чрез две недели наверно в земле. Значит, это вроде прощания будет и с людьми, и с природой. Я хоть и не очень чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это всё здесь в Павловске приключилось: все-таки хоть на дерево в листьях посмотришь.
—
Вот что: когда вы давеча прощались, я вдруг подумал:
вот эти люди, и никогда
уже их больше не будет, и никогда!
Я и прежде колебалась, а теперь
уж наверно решила: «Положите сперва меня в гроб и закопайте в землю, тогда выдавайте дочь»,
вот что я Ивану Федоровичу сегодня отчеканила.
— Идемте же! — звала Аглая. — Князь, вы меня поведете. Можно это, maman? Отказавшему мне жениху? Ведь вы
уж от меня отказались навеки, князь? Да не так, не так подают руку даме, разве вы не знаете, как надо взять под руку даму?
Вот так, пойдемте, мы пойдем впереди всех; хотите вы идти впереди всех, tête-а-tête? [наедине (фр.).]
«Лихорадка, может быть, потому что нервный человек, и всё это подействовало, но
уж, конечно, не струсит.
Вот эти-то и не трусят, ей-богу! — думал про себя Келлер. — Гм! шампанское! Интересное, однако ж, известие. Двенадцать бутылок-с; дюжинка; ничего, порядочный гарнизон. А бьюсь об заклад, что Лебедев под заклад от кого-нибудь это шампанское принял. Гм… он, однако ж, довольно мил, этот князь; право, я люблю этаких; терять, однако же, времени нечего и… если шампанское, то самое время и есть…»
— Да
вот, которого вы за руки давеча схватили… Он был так взбешен, что хотел
уже к вам завтра прислать за объяснениями.
— Я, милый князь, завтра чем свет еду по этому несчастному делу (ну,
вот о дяде-то) в Петербург; представьте себе: всё это верно, и все
уже знают, кроме меня.
— Это не так-с! У нас, князь, полчаса тому составился уговор, чтобы не прерывать; чтобы не хохотать, покамест один говорит; чтоб ему свободно дали всё выразить, а потом
уж пусть и атеисты, если хотят, возражают; мы генерала председателем посадили, вот-с! А то что же-с? Этак всякого можно сбить, на высокой идее-с, на глубокой идее-с…
— Нет, покамест одно только рассуждение, следующее:
вот мне остается теперь месяца два-три жить, может, четыре; но, например, когда будет оставаться всего только два месяца, и если б я страшно захотел сделать одно доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и хлопот,
вот вроде дела нашего доктора, то в таком случае я ведь должен бы был отказаться от этого дела за недостатком остающегося мне времени и приискивать другое «доброе дело», помельче, и которое в моих средствах (если
уж так будет разбирать меня на добрые дела).
Я согласен, что иначе, то есть без беспрерывного поядения друг друга, устроить мир было никак невозможно; я даже согласен допустить, что ничего не понимаю в этом устройстве; но зато
вот что я знаю наверно: если
уже раз мне дали сознать, что «я есмь», то какое мне дело до того, что мир устроен с ошибками и что иначе он не может стоять?
Вот что, князь, и я теперь сообщу: давеча генерал, когда мы с ним шли к этому Вилкину, после того, как
уже он мне рассказал о пожаре, и, кипя, разумеется, гневом, вдруг начал мне намекать то же самое про господина Фердыщенка, но так нескладно и неладно, что я поневоле сделал ему некоторые вопросы, и вследствие того убедился вполне, что всё это известие единственно одно вдохновение его превосходительства…
И
вот теперь она возвращалась от них же и, как мы
уже сказали, в прискорбной задумчивости.
Уж одно то, что она семью из-за него перемутит, —
вот что ей теперь любо.
—
Вот видите, — хладнокровно заметил Ипполит, — вы
уж и не удержались. Право, будете раскаиваться, что не высказались. Еще раз уступаю вам слово. Я подожду.
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив стул, собственным глазам своим не веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и гладкое место,
вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда
уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать в него заглянет.
— Нет,
вот этого
уж не позволю, не позволю! — вскипела вдруг гневом Лизавета Прокофьевна и быстро устремилась вслед за Аглаей. За нею тотчас же побежали и сестры. В комнате остались князь и отец семейства.