Неточные совпадения
Наконец, он рассердился совсем
и круто прибавил: «
А то вы, пожалуй, их в воксал, на рулетку, поведете.
Но, признаться, я
и к обеду-то явился непрошенным; кажется, генерал позабыл распорядиться,
а то бы, наверно, послал меня обедать за table d’hot’oм.
— Вы мне в последний раз, на Шлангенберге, сказали, что готовы по первому моему слову броситься вниз головою,
а там, кажется, до тысячи футов. Я когда-нибудь произнесу это слово единственно затем, чтоб посмотреть, как вы будете расплачиваться,
и уж будьте уверены, что выдержу характер. Вы мне ненавистны, — именно
тем, что я так много вам позволила,
и еще ненавистнее
тем, что так мне нужны. Но покамест вы мне нужны — мне надо вас беречь.
А между
тем клянусь всем, что есть святого, если бы, на Шлангенберге, на модном пуанте, она действительно сказала мне: «бросьтесь вниз»,
то я бы тотчас же бросился,
и даже с наслаждением.
Но если б я был
и один,
то и тогда бы, я думаю, скорее ушел,
а не начал играть.
Что для Ротшильда мелко,
то для меня очень богато,
а насчет наживы
и выигрыша, так люди
и не на рулетке,
а и везде только
и делают, что друг у друга что-нибудь отбивают или выигрывают.
А между
тем мне лично показалось, что все это
и очень стоит весьма пристального наблюдения, особенно для
того, кто пришел не для одного наблюдения,
а сам искренно
и добросовестно причисляет себя ко всей этой сволочи.
Тем не менее нам, русским, деньги тоже нужны, — прибавил я, —
а следственно, мы очень рады
и очень падки на такие способы, как, например, рулетки, где можно разбогатеть вдруг, в два часа, не трудясь.
Это нас очень прельщает;
а так как мы
и играем зря, без труда,
то и проигрываемся!
Все это делается не иначе, как от честности, от усиленной честности, до
того, что
и младший проданный сын верует, что его не иначе, как от честности продали, —
а уж это идеал, когда сама жертва радуется, что ее на заклание ведут.
То есть я, пожалуй,
и достойный человек,
а поставить себя с достоинством не умею.
Так как я не имею никакой надежды
и в глазах ваших нуль,
то и говорю прямо: я только вас везде вижу,
а остальное мне все равно.
А что касается Шлангенберга,
то, клянусь честью, даже
и теперь: если б она тогда приказала мне броситься вниз, я бы бросился!
—
А что вы думаете, вас пожалею? прикажу,
а сама в стороне останусь. Перенесете вы это? Да нет, где вам! Вы, пожалуй,
и убьете по приказу,
а потом
и меня придете убить за
то, что я смела вас посылать.
Я объяснил, что так как барон обратился к генералу с жалобою на меня, точно на генеральского слугу,
то, во-первых, — лишил меня этим места,
а во-вторых, третировал меня, как лицо, которое не в состоянии за себя ответить
и с которым не стоит
и говорить.
А если не выслушает,
то мистер Астлей почтет это себе за личную обиду (вы знаете, как англичане настойчивы)
и пошлет к барону от себя приятеля,
а у него приятели хорошие.
«Мне показалось, что вы намерены продолжать эту историю. Вы рассердились
и начинаете школьничать. Но тут есть особые обстоятельства,
и я вам их потом, может быть, объясню;
а вы, пожалуйста, перестаньте
и уймитесь. Какие все это глупости! Вы мне нужны
и сами обещались слушаться. Вспомните Шлангенберг. Прошу вас быть послушным
и, если надо, приказываю. Ваша П. P. S. Если на меня за вчерашнее сердитесь,
то простите меня».
— Понимаю, вам просто-запросто велено передать это только в крайнем случае,
а если уладите на словах,
то и не передавать. Так ли? Говорите прямо, monsieur Де-Грие!
Конечно, их отношения
и всегда для меня были загадкою с самого начала, с
тех пор, как я их знать начал; однакож в эти последние дни я заметил в ней решительное отвращение
и даже презрение к нему,
а он даже
и не смотрел на нее, даже просто бывал с ней невежлив.
Что же касается до вчерашнего поступка ее,
то он, конечно, странен, — не потому что она пожелала от вас отвязаться
и послала вас под дубину барона (которую, я не понимаю почему, он не употребил, имея в руках),
а потому, что такая выходка для такой… для такой превосходной мисс — неприлична.
В последнее время, впрочем, я отчасти упустил из виду мистера Астлея,
а Полина
и всегда была для меня загадкой, — до
того загадкой, что, например, теперь, пустившись рассказывать всю историю моей любви мистеру Астлею, я вдруг во время самого рассказа был поражен
тем, что почти ничего не мог сказать об моих отношениях с нею точного
и положительного.
—
А Де-Грие будут заплачены деньги; он
того только здесь
и ждет.
— Как каким образом? Села да поехала.
А железная-то дорога на что?
А вы все думали: я уж ноги протянула
и вам наследство оставила? Я ведь знаю, как ты отсюда телеграммы-то посылал. Денег-то что за них переплатил, я думаю. Отсюда не дешево.
А я ноги на плечи, да
и сюда. Это
тот француз? Monsieur Де-Грие, кажется?
— О тетушка! Поверьте искренним чувствам… моего удовольствия, — подхватил генерал. Он уже отчасти опомнился,
а так как при случае он умел говорить удачно, важно
и с претензиею на некоторый эффект,
то принялся распространяться
и теперь. — Мы были так встревожены
и поражены известиями о вашем нездоровье… Мы получали такие безнадежные телеграммы,
и вдруг…
— То-то, не люблю теперешней глупой моды. Хороша ты очень. Я бы в тебя влюбилась, если б была кавалером. Чего замуж-то не выходишь? Но, однако, пора мне.
И погулять хочется,
а то все вагон да вагон… Ну, что ты, все еще сердишься? — обратилась она к генералу.
— То-то, plaisir. Смешон ты мне, батюшка. Денег-то я тебе, впрочем, не дам, — прибавила она вдруг генералу. — Ну, теперь в мой номер: осмотреть надо,
а потом
и отправимся по всем местам. Ну, подымайте.
— Это зачем ты воспротивился? — опять обратилась бабушка к генералу. ( —
А ты, батюшка, ступай, придешь, когда позовут, — обратилась она тоже
и к обер-кельнеру, — нечего разиня-то рот стоять. Терпеть не могу эту харю нюрнбергскую!) —
Тот откланялся
и вышел, конечно не поняв комплимента бабушки.
—
А чего мне отдыхать? Не устала;
и без
того пять дней сидела.
А потом осмотрим, какие тут ключи
и воды целебные
и где они.
А потом… как этот, — ты сказала, Прасковья, — пуант, что ли?
Он был бледен; у него сверкали глаза
и тряслись руки; он ставил уже без всякого расчета, сколько рука захватит,
а между
тем все выигрывал да выигрывал, все загребал да загребал.
— Дай ему тоже фридрихсдор. Нет, дай два; ну, довольно,
а то конца с ними не будет. Подымите, везите! Прасковья, — обратилась она к Полине Александровне, — я тебе завтра на платье куплю,
и той куплю mademoiselle… как ее, mademoiselle Blanche, что ли, ей тоже на платье куплю. Переведи ей, Прасковья!
Факт появления бабушки, вместо ожидаемой с часу на час телеграммы об ее смерти (
а стало быть,
и о наследстве), до
того раздробил всю систему их намерений
и принятых решений, что они с решительным недоумением
и с каким-то нашедшим на всех столбняком относились к дальнейшим подвигам бабушки на рулетке.
А между
тем этот второй факт был чуть ли не важнее первого, потому что хоть бабушка
и повторила два раза, что денег генералу не даст, но ведь кто знает, — все-таки не должно было еще терять надежды.
Мне хочется проникнуть в ее тайны, мне хотелось бы, чтобы она пришла ко мне
и сказала: «Ведь я люблю тебя»,
а если нет, если это безумство немыслимо,
то тогда… ну, да чего пожелать?
— Помилуйте, вы беретесь быть руководителем (или как это сказать?) этой старухи, cette pauvre terrible vieille, [Этой бедной, ужасной старухи (фр.).] — сбивался сам Де-Грие, — но ведь она проиграется; она проиграется вся в пух! Вы сами видели, вы были свидетелем, как она играет! Если она начнет проигрывать,
то она уж
и не отойдет от стола, из упрямства, из злости,
и все будет играть, все будет играть,
а в таких случаях никогда не отыгрываются,
и тогда… тогда…
— Экая досада! Ну все равно! Алексей Иванович, денег у меня ни копейки. Вот тебе еще два билета, сбегай туда, разменяй мне
и эти.
А то не с чем
и ехать.
— Значит, не могу. К
тому же во всяком случае я не могу брата
и сестру оставить,
а так как… так как… так как действительно может случиться, что они останутся, как брошенные,
то… если возьмете меня с малютками, бабушка,
то конечно, к вам поеду
и, поверьте, заслужу вам это! — прибавила она с жаром, —
а без детей не могу, бабушка.
— Ну, не хнычь! (Полина
и не думала хныкать, да она
и никогда не плакала) —
и для цыплят найдется место; велик курятник. К
тому же им в школу пора. Ну, так не едешь теперь? Ну, Прасковья, смотри! Желала бы я тебе добра,
а ведь я знаю, почему ты не едешь? Все я знаю, Прасковья! Не доведет тебя этот французишка до добра.
Так как бабушка не обедала
и почти не сходила с кресел,
то и действительно один из полячков пригодился: сбегал тут же рядом в обеденную залу воксала
и достал ей чашку бульона,
а потом
и чаю.
Когда же бабушка проигрывала уже последние монеты,
то все они не только ее уж не слушались, но даже
и не замечали, лезли прямо чрез нее к столу, сами хватали деньги, сами распоряжались
и ставили, спорили
и кричали, переговариваясь с гоноровым паном запанибрата,
а гоноровый пан чуть ли даже
и не забыл о существовании бабушки.
«Полина Александровна, я вижу ясно, что пришла развязка, которая заденет, конечно,
и вас. Последний раз повторяю: нужна или нет вам моя голова? Если буду нужен, хоть начто-нибудь, — располагайте,
а я покамест сижу в своей комнате, по крайней мере большею частью,
и никуда не уеду. Надо будет, —
то напишите иль позовите».
— Уехал! у него все мое в закладе; я гол, как сокол!
Те деньги, которые вы привезли…
те деньги, — я не знаю, сколько там, кажется франков семьсот осталось,
и — довольно-с, вот
и все,
а дальше — не знаю-с, не знаю-с!..
—
А теперь ступай
и ты, Алексей Иванович. Осталось час с небольшим — хочу прилечь, кости болят. Не взыщи на мне, старой дуре. Теперь уж не буду молодых обвинять в легкомыслии, да
и того несчастного, генерала-то вашего, тоже грешно мне теперь обвинять. Денег я ему все-таки не дам, как он хочет, потому — уж совсем он, на мой взгляд, глупехонек, только
и я, старая дура, не умнее его. Подлинно, Бог
и на старости взыщет
и накажет гордыню. Ну, прощай. Марфуша, подыми меня.
Я, однако, желал проводить бабушку. Кроме
того, я был в каком-то ожидании, я все ждал, что вот-вот сейчас что-то случится. Мне не сиделось у себя. Я выходил в коридор, даже на минутку вышел побродить по аллее. Письмо мое к ней было ясно
и решительно,
а теперешняя катастрофа — уж, конечно, окончательная. В отеле я услышал об отъезде Де-Грие. Наконец, если она меня
и отвергнет как друга,
то, может быть, как слугу не отвергнет. Ведь нужен же я ей, хоть на посылки, да пригожусь, как же иначе!
— Да, правда, правда, не
то! Да
и к чему генерал теперь способен?
А бабушка? — вдруг вскричал я.
Я думаю, с моего прибытия времени прошло не более получаса. Вдруг крупёр уведомил меня, что я выиграл тридцать тысяч флоринов,
а так как банк за один раз больше не отвечает,
то, стало быть, рулетку закроют до завтрашнего утра. Я схватил все мое золото, ссыпал его в карманы, схватил все билеты
и тотчас перешел на другой стол, в другую залу, где была другая рулетка; за мною хлынула вся толпа; там тотчас же очистили мне место,
и я пустился ставить опять, зря
и не считая. Не понимаю, что меня спасло!
Она подошла к окну, отворила его, выставила голову
и грудь
и, подпершись руками,
а локти положив на косяк окна, пробыла так минуты три, не оборачиваясь ко мне
и не слушая
того, что я ей говорил.
Рассказывали при этом, что приезжавшая бабушка была его мать, которая затем нарочно
и появилась из самой России, чтоб воспретить своему сыну брак с m-lle de Cominges,
а за ослушание лишить его наследства,
и так как он действительно не послушался,
то графиня, в его же глазах, нарочно
и проиграла все свои деньги на рулетке, чтоб так уже ему
и не доставалось ничего. «Diese Russen!» [Уж эти русские! (нем.)] — повторял обер-кельнер с негодованием, качая головой.
Только одна Blanche могла оживлять его; да
и припадки пасмурного, угрюмого состояния, когда он забивался в угол, означали только
то, что он давно не видел Blanche, или что Blanche куда-нибудь уехала,
а его с собой не взяла, или, уезжая, не приласкала его.
Наконец, я рассмеялся,
и тем дело
и кончилось,
то есть сперва она подумала, что я дурак,
а под конец остановилась на мысли, что я очень хороший
и складной человек.
А если б даже
и нет,
то он ничему не помешает.