Неточные совпадения
«Может, еще и те не поймут, — прибавите вы от себя, осклабляясь, — которые никогда не получали пощечин», — и таким образом вежливо намекнете
мне, что
я в мою жизнь, может быть,
тоже испытал пощечину, а потому и говорю как знаток.
А ведь
я справедливости тут не вижу, добродетели
тоже никакой не нахожу, а следственно, если стану мстить, то разве только из злости.
Разумеется, все эти ваши слова
я сам теперь сочинил. Это
тоже из подполья.
Я там сорок лет сряду к этим вашим словам в щелочку прислушивался.
Я их сам выдумал, ведь только это и выдумывалось. Немудрено, что наизусть заучилось и литературную форму приняло…
Нынче идет снег, почти мокрый, желтый, мутный. Вчера шел
тоже, на днях
тоже шел.
Мне кажется,
я по поводу мокрого снега и припомнил тот анекдот, который не хочет теперь от
меня отвязаться. Итак, пусть это будет повесть по поводу мокрого снега.
До болезни
тоже боялся
я быть смешным и потому рабски обожал рутину во всем, что касалось наружного; с любовию вдавался в общую колею и всей душою пугался в себе всякой эксцентричности.
Раз, проходя ночью мимо одного трактирчика,
я увидел в освещенное окно, как господа киями подрались у биллиарда и как одного из них в окно спустили. В другое время
мне бы очень мерзко стало; но тогда такая вдруг минута нашла, что
я этому спущенному господину позавидовал, и до того позавидовал, что даже в трактир вошел, в биллиардную: «Авось, дескать, и
я подерусь, и
меня тоже из окна спустят».
Видел
я его
тоже один раз в театре, в третьем ярусе, уже в аксельбантах.
— Разве вы
тоже хотите? — с неудовольствием заметил Симонов, как-то избегая глядеть на
меня. Он знал
меня наизусть.
— Почему же-с?
Я ведь, кажется,
тоже товарищ, и, признаюсь,
мне даже обидно, что
меня обошли, — заклокотал было
я опять.
Но всех
я не мог победить; мой друг был
тоже ни на одного из них не похож и составлял самое редкое исключение.
Знал
я тоже отлично, тогда же, что все эти факты чудовищно преувеличиваю; но что же было делать: совладать
я с собой уж не мог, и
меня трясла лихорадка.
— Зверков!
я прошу у вас прощенья, — сказал
я резко и решительно, — Ферфичкин, и у вас
тоже, у всех, у всех,
я обидел всех!
Он поглядел на
меня в чрезвычайном изумлении какими-то тупыми глазами. Он
тоже был пьян.
У крыльца стоял одинокий ванька, ночник, в сермяге, весь запорошенный все еще валившимся мокрым и как будто теплым снегом. Было парно и душно. Маленькая лохматая, пегая лошаденка его была
тоже вся запорошена и кашляла;
я это очень помню.
Я бросился в лубошные санки; но только было
я занес ногу, чтоб сесть, воспоминание о том, как Симонов сейчас давал
мне шесть рублей, так и подкосило
меня, и
я, как мешок, повалился в санки.
Вспомнилось
мне тоже, что в продолжение двух часов
я не сказал с этим существом ни одного слова и совершенно не счел этого нужным; даже это
мне давеча почему-то нравилось.
…И к тому ж
я… может быть,
тоже такой же несчастный, почем ты знаешь, и нарочно в грязь лезу,
тоже с тоски. Ведь пьют же с горя: ну, а
я вот здесь — с горя. Ну скажи, ну что тут хорошего: вот мы с тобой… сошлись… давеча, и слова мы во все время друг с дружкой не молвили, и ты
меня, как дикая, уж потом рассматривать стала; и
я тебя также. Разве эдак любят? Разве эдак человек с человеком сходиться должны? Это безобразие одно, вот что!
«Для чего бесчестную? Какую бесчестную?
Я говорил вчера искренно.
Я помню, во
мне тоже было настоящее чувство.
Я именно хотел вызвать в ней благородные чувства… если она поплакала, то это хорошо, это благотворно подействует…»
Случалось, что
я, в бешенстве, уж и не спрашивал его: чего ему надо? а просто сам резко и повелительно подымал голову и
тоже начинал смотреть на него в упор.
Я стоял перед ней убитый, ошельмованный, омерзительно сконфуженный и, кажется, улыбался, всеми силами стараясь запахнуться полами моего лохматого, ватного халатишки, — ну точь-в-точь, как еще недавно, в упадке духа, представлял себе. Аполлон, постояв над нами минуты две, ушел, но
мне было не легче. Хуже всего, что и она
тоже вдруг сконфузилась, до того, что
я даже и не ожидал. На
меня глядя, разумеется.
Я знал, что она, может быть, запутается и не поймет подробностей; но
я знал
тоже, что она отлично хорошо поймет сущность. Так и случилось. Она побледнела, как платок, хотела что-то проговорить, губы ее болезненно искривились; но как будто ее топором подсекли, упала на стул. И все время потом она слушала
меня, раскрыв рот, открыв глаза и дрожа от ужасного страха. Цинизм, цинизм моих слов придавил ее…
Я тоже не выдержал и зарыдал так, как никогда еще со
мной не бывало…
Пришло
мне тоже в взбудораженную мою голову, что роли ведь теперь окончательно переменились, что героиня теперь она, а
я точно такое же униженное и раздавленное создание, каким она была передо
мной в ту ночь, — четыре дня назад…
Так
мне мерещилось, когда
я сидел в тот вечер у себя дома, едва живой от душевной боли. Никогда
я не выносил еще столько страдания и раскаяния; но разве могло быть хоть какое-либо сомнение, когда
я выбегал из квартиры, что
я не возвращусь с полдороги домой? Никогда больше
я не встречал Лизу и ничего не слыхал о ней. Прибавлю
тоже, что
я надолго остался доволен фразой о пользе от оскорбления и ненависти, несмотря на то что сам чуть не заболел тогда от тоски.
Неточные совпадения
Городничий. Вам
тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично…
Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Анна Андреевна. Приходи, Осип, ко
мне,
тоже получишь.
(Раскуривая сигарку.)Почтмейстер,
мне кажется,
тоже очень хороший человек. По крайней мере, услужлив.
Я люблю таких людей.
Почтмейстер (продолжая читать).Хм… хм… хм… хм… «сивый мерин. Почтмейстер
тоже добрый человек…» (Оставляя читать.)Ну, тут обо
мне тоже он неприлично выразился.
Хлестаков. Покорно благодарю.
Я сам
тоже —
я не люблю людей двуличных.
Мне очень нравится ваша откровенность и радушие, и
я бы, признаюсь, больше бы ничего и не требовал, как только оказывай
мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.