Неточные совпадения
Но, несмотря на все это, чудак упорно сторонился от всех
и являлся в людях
только давать уроки.
Он с ненавистью глядел на меня, чуть не спрашивая: «Да скоро ли ты уйдешь отсюда?» Я заговорил с ним о нашем городке, о текущих новостях; он отмалчивался
и злобно улыбался; оказалось, что он не
только не знал самых обыкновенных, всем известных городских новостей, но даже не интересовался знать их.
Впрочем, я чуть не раздразнил его новыми книгами
и журналами; они были у меня в руках,
только что с почты, я предлагал их ему еще не разрезанные.
Гостей не мог терпеть; со двора выходил
только учить детей; косился даже на нее, старуху, когда она, раз в неделю, приходила хоть немножко прибрать в его комнате,
и почти никогда не сказал с нею ни единого слова в целых три года.
«Фу, как не славно! — закричала она, —
и серого сукна недостало,
и черного сукна недостало!» Были
и такие, у которых вся куртка была одного серого сукна, но
только рукава были темно-бурые.
Он
только озлоблял уже озлобленных людей своими бешеными, злыми поступками,
и если б не было над ним коменданта, человека благородного
и рассудительного, […коменданта, человека благородного
и рассудительного…
Конечно, остроги
и система насильных работ не исправляют преступника; они
только его наказывают
и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие.
В преступнике же острог
и самая усиленная каторжная работа развивают
только ненависть, жажду запрещенных наслаждений
и страшное легкомыслие.
Если они
только брякают у него в кармане, он уже вполовину утешен, хотя бы
и не мог их тратить.
Иные промышляли, например, одним перекупством, а продавались иногда такие вещи, что
и в голову не могло бы прийти кому-нибудь за стенами острога не
только покупать
и продавать их, но даже считать вещами.
И потому если ругался иногда потом, то без всякой злобы, а так
только, для очистки совести.
И уже
только впоследствии, уже довольно долго пожив в остроге, осмыслил я вполне всю исключительность, всю неожиданность такого существования
и все более
и более дивился на него.
Самая работа, например, показалась мне вовсе не так тяжелою, каторжною,
и только довольно долго спустя я догадался, что тягость
и каторжность этой работы не столько в трудности
и беспрерывности ее, сколько в том, что она — принужденная, обязательная, из-под палки.
Мне пришло раз на мысль, что если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, так что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания
и пугался его заранее, то стоило бы
только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности
и бессмыслицы.
Но собственной работой занималась, может быть,
только треть арестантов; остальные же били баклуши, слонялись без нужды по всем казармам острога, ругались, заводили меж собой интриги, истории, напивались, если навертывались хоть какие-нибудь деньги; по ночам проигрывали в карты последнюю рубашку,
и все это от тоски, от праздности, от нечего делать.
Впрочем, арестанты, хвалясь своею пищею, говорили
только про один хлеб
и благословляли именно то, что хлеб у нас общий, а не выдается с весу.
Свежий зимний воздух ворвался в дверь, как
только ее отворили,
и клубами пара понесся по казарме.
Но до драки не всегда допустят,
и только разве в исключительном случае враги подерутся.
Сам по себе он
только был беспорядочный
и злой человек, больше ничего.
Я заметил одного арестанта, столяра, уже седенького, но румяного
и с улыбкой заигрывавшего с калашницами. Перед их приходом он
только что навертел на шею красненький кумачный платочек. Одна толстая
и совершенно рябая бабенка поставила на его верстак свою сельницу. Между ними начался разговор.
Напротив, он уныл, грустен, беспокоен
и падает духом, если их нет,
и тогда он готов
и на воровство
и на что попало,
только бы их добыть.
Он повторяет опыт второй
и третий раз,
и если не попадается начальству, то быстро расторговывается
и только тогда основывает настоящую торговлю на широких основаниях: делается антрепренером, капиталистом, держит агентов
и помощников, рискует гораздо меньше, а наживается все больше
и больше.
У таких людей остается, в виде капитала, в целости одна
только спина; она может еще служить к чему-нибудь,
и вот этот-то последний капитал промотавшийся гуляка
и решается пустить в оборот.
Тут-то я
и положил это дело сделать: хоть куда хошь,
только вон из некрутства!
Впрочем,
только один Сироткин
и был из всех своих товарищей такой красавчик.
Невозможно представить себе ничего жесточе этого битья: его били в грудь, под сердце, под ложечку, в живот; били много
и долго
и переставали
только тогда, когда он терял все свои чувства
и становился как мертвый.
А бывают
и такие, которые нарочно делают преступления, чтоб
только попасть в каторгу
и тем избавиться от несравненно более каторжной жизни на воле.
Народ продувной, ловкий, всезнающий;
и вот он смотрит на своих товарищей с почтительным изумлением; он еще никогда не видал таких; он считает их самым высшим обществом, которое
только может быть в свете.
Внушаемый арестантами страх повсеместен, где
только есть арестанты,
и, право, не знаю, отчего он собственно происходит.
Разумеется, я говорю теперь
только об арестантах решеных, из которых даже многие рады, что добрались, наконец, до острога (до того хороша бывает иногда жизнь новая!), а следовательно, расположены жить спокойно
и мирно; да, кроме того,
и действительно беспокойным из своих сами не дадут много куражиться.
Но так как все ему подобные, посылаемые в острог для исправления, окончательно в нем балуются, то обыкновенно
и случается так, что они, побыв на воле не более двух-трех недель, поступают снова под суд
и являются в острог обратно,
только уж не на два или на три года, а во «всегдашний» разряд, на пятнадцать или на двадцать лет.
Вот
только б скорее спина зажила!»
И все эти пять дней он с жадностью ждал, когда можно будет проситься на выписку.
Но
только что заперли казарму, все тотчас же спокойно разместились, каждый на своем месте,
и почти каждый принялся за какое-нибудь рукоделье.
Каждый играющий высыпал перед собою кучу медных денег — все, что у него было в кармане,
и вставал с корточек,
только проигравшись в пух или обыграв товарищей.
Они как будто
и родились с тем условием, чтоб ничего не начинать самим
и только прислуживать, жить не своей волей, плясать по чужой дудке; их назначение — исполнять одно чужое.
Так-то случалось
и в каждой казарме, в каждом остроге,
и только что составлялся майдан, [Майдан (тюрк.) — базарная площадь в станице; на воровском жаргоне — карточная игра.] один из таких немедленно являлся прислуживать.
Он был всегда весел, приветлив ко всем, работал безропотно, спокоен
и ясен, хотя часто с негодованием смотрел на гадость
и грязь арестантской жизни
и возмущался до ярости всяким воровством, мошенничеством, пьянством
и вообще всем, что было нечестно; но ссор не затевал
и только отворачивался с негодованием.
Он совершенно был уверен, что по окончании определенного срока в каторге его воротят домой на Кавказ,
и жил
только этой надеждой.
Уважение к старшим в семействах горцев так велико, что мальчик не
только не посмел, но даже
и не подумал спросить, куда они отправляются.
Из всех каторжных нашей казармы они любили
только одного жида,
и, может быть, единственно потому, что он их забавлял.
Всё это
только мелькнуло передо мной в этот первый, безотрадный вечер моей новой жизни — мелькнуло среди дыма
и копоти, среди ругательств
и невыразимого цинизма, в мефитическом воздухе, при звоне кандалов, среди проклятий
и бесстыдного хохота.
Это дикое любопытство, с которым оглядывали меня мои новые товарищи-каторжники, усиленная их суровость с новичком из дворян, вдруг появившимся в их корпорации, суровость, иногда доходившая чуть не до ненависти, — все это до того измучило меня, что я сам желал уж поскорее работы, чтоб
только поскорее узнать
и изведать все мое бедствие разом, чтоб начать жить, как
и все они, чтоб войти со всеми поскорее в одну колею.
Я думал это
и сам качал головою на свою мысль, а между тем — боже мой! — если б я
только знал тогда, до какой степени
и эта мысль была правдой!
Вот, например, тут был один человек, которого
только через много-много лет я узнал вполне, а между тем он был со мной
и постоянно около меня почти во все время моей каторги.
Осипа почти всегда выбирали,
и почти несколько лет сряду он постоянно был стряпкой
и отказывался иногда
только на время, когда его уж очень забирала тоска, а вместе с тем
и охота проносить вино.
Таким образом, они проносили табак, кирпичный чай, говядину, калачи
и проч.
и проч., кроме
только разве одного вина.
Много раз начинал заговаривать с ним, но он как-то был неспособен поддерживать разговор: улыбнется, бывало, или ответит да или нет, да
и только.
Ремесла, или, как говорят арестанты, рукомесла, у него не было никакого,
и, кажется,
только от меня он
и добывал копейку.
Разговаривать с ним я тоже не мог; он тоже разговаривать не умел,
и видно, что ему это было в большой труд,
и он
только тогда оживлялся, когда, чтоб кончить разговор, дашь ему что-нибудь сделать, попросишь его сходить, сбегать куда-нибудь.
Одно
только: он, как мне кажется
и сколько я мог догадаться, принадлежал к тому же товариществу, как
и Сироткин,
и принадлежал единственно по своей забитости
и безответности.