Неточные совпадения
Арестанты приходили и уходили. Было, впрочем, просторно, еще
не все собрались. Кучка в пять человек уселась особо за большим столом. Кашевар налил им в
две чашки щей и поставил на стол целую латку с жареной рыбой. Они что-то праздновали и ели свое. На нас они поглядели искоса. Вошел один поляк и сел рядом с нами.
У нас в остроге, в военном разряде, был один арестант, из солдатиков,
не лишенный прав состояния, присланный года на
два в острог по суду, страшный фанфарон и замечательный трус.
Но так как все ему подобные, посылаемые в острог для исправления, окончательно в нем балуются, то обыкновенно и случается так, что они, побыв на воле
не более двух-трех недель, поступают снова под суд и являются в острог обратно, только уж
не на
два или на три года, а во «всегдашний» разряд, на пятнадцать или на двадцать лет.
Два из них уже были пожилые, но третий, Алей, […Алей… — В письме к брату по выходе из каторги Достоевский упоминает о молодом черкесе, «присланном в каторгу за разбой», очевидно, о том же Алее, которого он учил русскому языку и грамоте.] был
не более двадцати
двух лет, а на вид еще моложе.
Алей достал бумаги (и
не позволил мне купить ее на мои деньги), перьев, чернил и в каких-нибудь
два месяца выучился превосходно писать.
Осип был один из четырех поваров, назначаемых арестантами по выбору в наши
две кухни, хотя, впрочем, оставлялось вполне и на их волю принять или
не принять такой выбор; а приняв, можно было хоть завтра же опять отказаться.
Замечательно, что с Осипом я в несколько лет почти
не сказал
двух слов.
За крепостью, на замерзшей реке, были
две казенные барки, которые за негодностью нужно было разобрать, чтоб по крайней мере старый лес
не пропал даром.
Если он замечал, например, что я ищу уединения, то, поговорив со мной минуты
две, тотчас же оставлял меня и каждый раз благодарил за внимание, чего, разумеется,
не делал никогда и ни с кем из всей каторги.
Разумеется, минуты через
две Антонов все-таки ругнул его помаленьку, для очистки совести и для приличия, чтоб показать, что
не совсем же он так уж струсил.
Как влепит
два, ну веришь иль
не веришь, я уж и
не слыхал, как
два просчитали.
Две недели меня никто
не брал, и подозрения на меня никакого
не было.
В эти же
две недели, верьте
не верьте, Александр Петрович, я все счастье мое испытал.
Между тем еще
не успело совсем ободнять, как уже начали раздаваться за воротами острога призывные крики ефрейтора: «Поваров!» Эти крики раздавались чуть
не поминутно и продолжались почти
два часа.
Вот сидят на нарах отдельно
два друга: один высокий, плотный, мясистый, настоящий мясник; лицо его красно. Он чуть
не плачет, потому что очень растроган. Другой — тщедушный, тоненький, худой, с длинным носом, с которого как будто что-то каплет, и с маленькими свиными глазками, обращенными в землю. Это человек политичный и образованный; был когда-то писарем и трактует своего друга несколько свысока, что тому втайне очень неприятно. Они весь день вместе пили.
Замечательно, что прежде эти
два человека почти совсем друг с другом
не сходились; у них и по занятиям и по характеру ничего нет общего.
Многие из них принесли с собой поленья с кухни: установив кое-как у стенки толстое полено, человек взбирался на него ногами, обеими руками упирался в плеча впереди стоящего и,
не изменяя положения, стоял таким образом часа
два, совершенно довольный собою и своим местом.
Младший унтер-офицер (из госпитального караула) велел пропустить меня, и я очутился в длинной и узкой комнате, по обеим продольным стенам которой стояли кровати, числом около двадцати
двух, между которыми три-четыре еще были
не заняты.
Ретирадное место буквально в
двух шагах от часового, но, несмотря на то, туда сопровождает больного подчасок и
не спускает с него глаз все время.
Эта-то вот скаредная последняя тысяча (чтоб ее!..) всех трех первых стоила, и кабы
не умер я перед самым концом (всего палок двести только оставалось), забили бы тут же насмерть, ну да и я
не дал себя в обиду: опять надул и опять обмер; опять поверили, да и как
не поверить, лекарь верит, так что на двухстах-то последних, хоть изо всей злости били потом, так били, что в другой раз
две тысячи легче, да нет, нос утри,
не забили, а отчего
не забили?
Если назначенное по преступлению число ударов большое, так что арестанту всего разом
не вынести, то делят ему это число на
две, даже на три части, судя по тому, что скажет доктор во время уже самого наказания, то есть может ли наказуемый продолжать идти сквозь строй дальше, или это будет сопряжено с опасностью для его жизни.
Через
два дня после выписки из госпиталя он умер в том же госпитале, на прежней же койке,
не выдержав второй половины.
Ни арестанты, ни доктора
не укоряли такого и
не стыдили, напоминая ему его недавние фокусы; молча выписывали, молча провожали, и дня через два-три он являлся к нам наказанный.
С тех пор я
не видал его года
два, слышал только, что по какому-то делу он находился под следствием, и вдруг его ввели к нам в палату как сумасшедшего.
Прямо, без дальних предисловий, но с таким видом, как будто сообщает мне чрезвычайную тайну, он стал мне рассказывать, что на днях ему выходит
две тысячи, но что этого теперь
не будет, потому что дочь полковника Г. об нем хлопочет.
Он ответил мне, что
не знает и что его зачем-то сюда прислали, но что он совершенно здоров, а полковничья дочь в него влюблена; что она раз,
две недели тому назад, проезжала мимо абвахты, а он на ту пору и выгляни из-за решетчатого окошечка.
Ты, говорит, экономию с
двух грошей загнать хочешь, всякую дрянь собираешь, —
не годится ли в кашу.
Трепал я ее, брат, трепал, часа
два трепал, доколе сам с ног
не свалился; три недели с постели
не вставала.
Генерал кивнул головою и минуты через
две вышел из острога. Арестанты, конечно, были ослеплены и озадачены, но все-таки остались в некотором недоумении. Ни о какой претензии на майора, разумеется,
не могло быть и речи. Да и майор был совершенно в этом уверен еще заранее.
Наконец, арестанты точно вспомнили о нем, и хоть никто
не заботился, никто и
не поминал о нем месяца
два, но вдруг во всех точно явилось к нему сочувствие.
— А,
не имеют! — проговорил он
двумя тонами ниже, видимо обрадованный. — Все равно, всех сюда!
Сначала он многим интересовался из того, что в эти
два года случилось на свете и об чем он
не имел понятия, сидя в остроге; расспрашивал меня, слушал, волновался.
Всех больше мне было жаль Коллера: он всё потерял, последние надежды свои, прошел больше всех, кажется
две тысячи, и отправлен был куда-то арестантом, только
не в наш острог.