Неточные совпадения
Иные утверждали, что он положительно сумасшедший,
хотя и находили, что в сущности это еще
не такой важный недостаток, что многие из почетных членов города готовы всячески обласкать Александра Петровича, что он мог бы даже
быть полезным, писать просьбы и проч.
Попробуй кто
не из каторжных упрекнуть арестанта его преступлением, выбранить его (
хотя, впрочем,
не в русском духе попрекать преступника) — ругательствам
не будет конца.
Этих как-то невольно уважали; они же, с своей стороны,
хотя часто и очень ревнивы
были к своей славе, но вообще старались
не быть другим в тягость, в пустые ругательства
не вступали, вели себя с необыкновенным достоинством,
были рассудительны и почти всегда послушны начальству —
не из принципа послушания,
не из сознания обязанностей, а так, как будто по какому-то контракту, сознав взаимные выгоды.
Не понимаю, как мог он кончить благополучно; он вышел в отставку жив и здоров,
хотя, впрочем, и
был отдан под суд.
Этот арестант, возможно,
был прототипом Петрова, он пришел на каторгу «за сорвание с ротного командира эполет».] в этот раз
не захочет лечь под розги и что майору пришел конец.
Это
был взбалмошный, легкомысленный, нерассудительный в высшей степени человек,
хотя совсем
не глупец.
И начальство знало об этом, и арестанты
не роптали на наказания,
хотя такая жизнь похожа
была на жизнь поселившихся на горе Везувии.
Наконец,
был еще один доход,
хотя не обогащавший арестантов, но постоянный и благодетельный.
Общее сожительство, конечно,
есть и в других местах; но в острог-то приходят такие люди, что
не всякому хотелось бы сживаться с ними, и я уверен, что всякий каторжный чувствовал эту муку,
хотя, конечно, большею частью бессознательно.
Оба впились глазами друг в друга. Толстяк ждал ответа и сжал кулаки, как будто
хотел тотчас же кинуться в драку. Я и вправду думал, что
будет драка. Для меня все это
было так ново, и я смотрел с любопытством. Но впоследствии я узнал, что все подобные сцены
были чрезвычайно невинны и разыгрывались, как в комедии, для всеобщего удовольствия; до драки же никогда почти
не доходило. Все это
было довольно характерно и изображало нравы острога.
Был он очень неглуп и как-то странно откровенен,
хотя отнюдь
не болтлив.
Он
был всегда весел, приветлив ко всем, работал безропотно, спокоен и ясен,
хотя часто с негодованием смотрел на гадость и грязь арестантской жизни и возмущался до ярости всяким воровством, мошенничеством, пьянством и вообще всем, что
было нечестно; но ссор
не затевал и только отворачивался с негодованием.
Но он избегал ссор и брани,
хотя был вообще
не из таких, которые бы дали себя обидеть безнаказанно, и умел за себя постоять.
Раз, уже довольно долго после моего прибытия в острог, я лежал на нарах и думал о чем-то очень тяжелом. Алей, всегда работящий и трудолюбивый, в этот раз ничем
не был занят,
хотя еще
было рано спать. Но у них в это время
был свой мусульманский праздник, и они
не работали. Он лежал, заложив руки за голову, и тоже о чем-то думал. Вдруг он спросил меня...
Он замолчал и в этот вечер уже больше
не сказал ни слова. Но с этих пор он искал каждый раз говорить со мной,
хотя сам из почтения, которое он неизвестно почему ко мне чувствовал, никогда
не заговаривал первый. Зато очень
был рад, когда я обращался к нему. Я расспрашивал его про Кавказ, про его прежнюю жизнь. Братья
не мешали ему со мной разговаривать, и им даже это
было приятно. Они тоже, видя, что я все более и более люблю Алея, стали со мной гораздо ласковее.
Я лег на голых нарах, положив в голову свое платье (подушки у меня еще
не было), накрылся тулупом, но долго
не мог заснуть,
хотя и
был весь измучен и изломан от всех чудовищных и неожиданных впечатлений этого первого дня.
Осип
был один из четырех поваров, назначаемых арестантами по выбору в наши две кухни,
хотя, впрочем, оставлялось вполне и на их волю принять или
не принять такой выбор; а приняв, можно
было хоть завтра же опять отказаться.
Сушилов
был очень жалкий малый, вполне безответный и приниженный, даже забитый,
хотя его и никто у нас
не бил, а так уж от природы забитый.
Арестанты смеялись над Сушиловым —
не за то, что он сменился (
хотя к сменившимся на более тяжелую работу с легкой вообще питают презрение, как ко всяким попавшимся впросак дуракам), а за то, что он взял только красную рубаху и рубль серебром: слишком уж ничтожная плата. Обыкновенно меняются за большие суммы, опять-таки судя относительно. Берут даже и по нескольку десятков рублей. Но Сушилов
был так безответен, безличен и для всех ничтожен, что над ним и смеяться-то как-то
не приходилось.
Наш майор, кажется, действительно верил, что А-в
был замечательный художник, чуть
не Брюллов, [Брюллов К. П. (1799–1852) — русский художник, выдающийся портретист.] о котором и он слышал, но все-таки считал себя вправе лупить его по щекам, потому, дескать, что теперь ты хоть и тот же художник, но каторжный, и хоть
будь ты разбрюллов, а я все-таки твой начальник, а стало
быть, что
захочу, то с тобою и сделаю.
Я
был удивлен и смущен, точно и
не подозревал прежде ничего этого и
не слыхал ни о чем,
хотя и знал и слышал.
Но тулупы крепки,
хотя и
не редкость
было на ком-нибудь видеть к концу третьего года, то
есть срока выноски, тулуп, заплатанный простою холстиной.
«Всё это моя среда, мой теперешний мир, — думал я, — с которым,
хочу не хочу, а должен жить…» Я пробовал
было расспрашивать и разузнавать об них у Акима Акимыча, с которым очень любил
пить чай, чтоб
не быть одному.
— Ну, да черт с тобой и с дядюшкой,
не стоит и говорить! А хорошее
было слово
хотел сказать. Ну, так вот, братцы, как это случилось, что недолго я нажил в Москве; дали мне там напоследок пятнадцать кнутиков, да и отправили вон. Вот я…
Я очень хорошо видел теперь, что они презирают меня за то, что я
хотел работать, как и они,
не нежился и
не ломался перед ними; и хоть я наверно знал, что потом они принуждены
будут переменить обо мне свое мнение, но все-таки мысль, что теперь они как будто имеют право презирать меня, думая, что я на работе заискивал перед ними, — эта мысль ужасно огорчала меня.
Любопытно, что такие же отношения продолжались между нами
не только в первые дни, но и в продолжение нескольких лет сряду и почти никогда
не становились короче,
хотя он действительно
был мне предан.
И странное дело: несколько лет сряду я знал потом Петрова, почти каждый день говорил с ним; всё время он
был ко мне искренно привязан (хоть и решительно
не знаю за что), — и во все эти несколько лет,
хотя он и жил в остроге благоразумно и ровно ничего
не сделал ужасного, но я каждый раз, глядя на него и разговаривая с ним, убеждался, что М.
был прав и что Петров, может
быть, самый решительный, бесстрашный и
не знающий над собою никакого принуждения человек.
Его действительно все как будто даже любили и никто
не обижал,
хотя почти все
были ему должны. Сам он
был незлобив, как курица, и, видя всеобщее расположение к себе, даже куражился, но с таким простодушным комизмом, что ему тотчас же это прощалось. Лучка, знавший на своем веку много жидков, часто дразнил его и вовсе
не из злобы, а так, для забавы, точно так же, как забавляются с собачкой, попугаем, учеными зверьками и проч. Исай Фомич очень хорошо это знал, нисколько
не обижался и преловко отшучивался.
Я
было хотел отвечать, что могу вымыть и сам, но уж
не противоречил ему и совершенно отдался в его волю.
Но прошлого года на Рождестве майор
был не в духе: где-то проигрался, да и в остроге к тому же нашалили, вот он и запретил со зла, а теперь, может
быть,
не захочет стеснять.
Я
было сначала того да сего, а она мне: «Нет, этого
не моги, Саша, потому я
хочу всю невинность свою сохранить, чтоб тебе же достойной женой
быть», и только ласкается, смеется таково звонко… да чистенькая такая
была, я уж и
не видал таких, кроме нее.
Уважение к торжественному дню переходило у арестантов даже в какую-то форменность; немногие гуляли; все
были серьезны и как будто чем-то заняты,
хотя у многих совсем почти
не было дела.
Весь этот бедный народ
хотел повеселиться, провесть весело великий праздник — и, господи! какой тяжелый и грустный
был этот день чуть
не для каждого.
— Старичку Александру Петровичу! — проговорил Варламов, с плутоватым смехом заглядывая мне в глаза, и чуть
не полез со мной целоваться. Он
был пьяненек. Выражение: «Старичку такому-то…», то
есть такому-то мое почтение, употребляется в простонародье по всей Сибири,
хотя бы относилось к человеку двадцати лет. Слово «старичок» означает что-то почетное, почтительное, даже льстивое.
Я думаю, он знал о театре,
не мог
не знать; но вмешиваться
не хотел, понимая, что может
быть хуже, если он запретит: арестанты начнут шалить, пьянствовать, так что гораздо лучше, если чем-нибудь займутся.
Я верить
не хочу, чтобы все, что я потом видел у нас, в нашем острожном театре,
было выдумано нашими же арестантами.
Положенной цены
не было: всякий давал, что мог или что
хотел.
Только немного позволили этим бедным людям пожить по-своему, повеселиться по-людски, прожить хоть час
не по-острожному — и человек нравственно меняется,
хотя бы то
было на несколько только минут…
И
хотя в палате, кроме тяжелого запаху, снаружи все
было по возможности чисто, но внутренней, так сказать подкладочной, чистотой у нас далеко
не щеголяли.
Не знаю, правда ли это,
хотя, впрочем, тут
есть некоторая вероятность.
— Видишь что, любезный, — говорит он, — накажу я тебя как следует, потому ты и стоишь того. Но вот что я для тебя, пожалуй, сделаю: к прикладам я тебя
не привяжу. Один пойдешь, только по-новому: беги что
есть силы через весь фрунт! Тут хоть и каждая палка ударит, да ведь дело-то
будет короче, как думаешь?
Хочешь испробовать?
Он
хотел было сначала наказать легко, но,
не слыша обычных «ваше благородие, отец родной, помилуйте, заставьте за себя вечно бога молить» и проч., рассвирепел и дал розог пятьдесят лишних, желая добиться и крику и просьб, — и добился.
Я испытал это, но
хотя и
было больно и досадно, но все-таки
не так же, чтоб
не удержаться и стонать.
— Так-с. И мы тоже-с. Тут у меня еще двое благоприятелей, говорит, тоже у генерала Кукушкина [То
есть в лесу, где
поет кукушка. Он
хочет сказать, что они тоже бродяги. (Примеч. автора.)] служат. Так вот смею спросить, мы вот подкутили маненько да и деньжонками пока
не разжились. Полштофика благоволите нам.
Я долго
не мог вникнуть, про что он рассказывает. Мне казалось тоже сначала, что он все отступает от темы и увлекается посторонним. Он, может
быть, и замечал, что Черевину почти дела нет до его рассказа, но, кажется,
хотел нарочно убедить себя, что слушатель его — весь внимание, и, может
быть, ему
было бы очень больно, если б он убедился в противном.
Наконец, в «Записках» сказано, что в остроге убийца
был постоянно в превосходнейшем, в веселейшем расположении духа; что это
был взбалмошный, легкомысленный, нерассудительный в высшей степени человек,
хотя отнюдь
не глупец, и что автор «Записок» никогда
не замечал в нем какой-нибудь особенной жестокости.
До всего чужого им
было дело,
хотя своей собственной души, своих собственных тайных дел и они никому
не выдавали напоказ.
Претензия во всяком случае вещь щекотливая, и
хотя жалоба арестантов в сущности и
не могла назваться претензией, потому что показывали ее
не высшему начальству, а самому же майору, но все-таки
было как-то неловко, нехорошо.
Некоторые из них
были присланы на долгие сроки, на десять, на двенадцать лет, а главное, они с глубоким предубеждением смотрели на всех окружающих, видели в каторжных одно только зверство и
не могли, даже
не хотели, разглядеть в них ни одной доброй черты, ничего человеческого, и что тоже очень
было понятно: на эту несчастную точку зренья они
были поставлены силою обстоятельств, судьбой.
Замечательно, впрочем, что никто из каторжных в продолжение всего времени, как я
был в остроге,
не упрекнул их ни в происхождении, ни в вере их, ни в образе мыслей, что встречается в нашем простонародье относительно иностранцев, преимущественно немцев,
хотя, впрочем, и очень редко.