Неточные совпадения
— Простите великодушно за
то, что заставил столько ждать. Но слуга Смердяков, посланный батюшкою, на настойчивый мой вопрос о времени, ответил мне два раза самым решительным тоном, что назначено в
час. Теперь я вдруг узнаю…
Федор Павлович ложился по ночам очень поздно,
часа в три, в четыре утра, а до
тех пор все, бывало, ходит по комнате или сидит в креслах и думает.
Ты мне вот что скажи, ослица: пусть ты пред мучителями прав, но ведь ты сам-то в себе все же отрекся от веры своей и сам же говоришь, что в
тот же
час был анафема проклят, а коли раз уж анафема, так тебя за эту анафему по головке в аду не погладят.
А коли я именно в
тот же самый момент это все и испробовал и нарочно уже кричал сей горе: подави сих мучителей, — а
та не давила,
то как же, скажите, я бы в
то время не усомнился, да еще в такой страшный
час смертного великого страха?
Монастырь он обошел кругом и через сосновую рощу прошел прямо в скит. Там ему отворили, хотя в этот
час уже никого не впускали. Сердце у него дрожало, когда он вошел в келью старца: «Зачем, зачем он выходил, зачем
тот послал его „в мир“? Здесь тишина, здесь святыня, а там — смущенье, там мрак, в котором сразу потеряешься и заблудишься…»
В
тот же
час, конечно, «чудо» стало известно всему монастырю и многим даже пришедшим в монастырь к литургии светским.
Тем не менее очень был рад, когда отворившая ему калитку Марфа Игнатьевна (Григорий, оказалось, расхворался и лежал во флигеле) сообщила ему на его вопрос, что Иван Федорович уже два
часа как вышел-с.
— Потому, Lise, что если б он не растоптал, а взял эти деньги,
то, придя домой, чрез
час какой-нибудь и заплакал бы о своем унижении, вот что вышло бы непременно.
Теперь же, может быть, они в эту самую минуту в трактире этом сидят с братцем Иваном Федоровичем, так как Иван Федорович домой обедать не приходили, а Федор Павлович отобедали
час тому назад одни и теперь почивать легли.
Потом он с великим недоумением припоминал несколько раз в своей жизни, как мог он вдруг, после
того как расстался с Иваном, так совсем забыть о брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько
часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без
того, хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в монастырь.
И до
того с каждым днем и с каждым
часом все дальше серчают оба-с, что думаю иной
час от страху сам жизни себя лишить-с.
— Длинный припадок такой-с, чрезвычайно длинный-с. Несколько часов-с али, пожалуй, день и другой продолжается-с. Раз со мной продолжалось это дня три, упал я с чердака тогда. Перестанет бить, а потом зачнет опять; и я все три дня не мог в разум войти. За Герценштубе, за здешним доктором, тогда Федор Павлович посылали-с, так
тот льду к темени прикладывал да еще одно средство употребил… Помереть бы мог-с.
Библию же одну никогда почти в
то время не развертывал, но никогда и не расставался с нею, а возил ее повсюду с собой: воистину берег эту книгу, сам
того не ведая, «на день и
час, на месяц и год».
Все же
то, что изречено было старцем собственно в сии последние
часы жизни его, не определено в точности, а дано лишь понятие о духе и характере и сей беседы, если сопоставить с
тем, что приведено в рукописи Алексея Федоровича из прежних поучений.
Но еще не минуло и трех
часов пополудни, как совершилось нечто, о чем упомянул я еще в конце прошлой книги, нечто, до
того никем у нас не ожиданное и до
того вразрез всеобщему упованию, что, повторяю, подробная и суетная повесть о сем происшествии даже до сих пор с чрезвычайною живостию вспоминается в нашем городе и по всей нашей окрестности.
Дело в
том, что от гроба стал исходить мало-помалу, но чем далее,
тем более замечаемый тлетворный дух, к трем же
часам пополудни уже слишком явственно обнаружившийся и все постепенно усиливавшийся.
Несомненно
то, что именно после трех
часов прилив посетителей светских весьма усилился, и именно вследствие соблазнительного известия.
Он же в эти два дня буквально метался во все стороны, «борясь с своею судьбой и спасая себя», как он потом выразился, и даже на несколько
часов слетал по одному горячему делу вон из города, несмотря на
то, что страшно было ему уезжать, оставляя Грушеньку хоть на минутку без глаза над нею.
Окончательный процесс этого решения произошел с ним, так сказать, в самые последние
часы его жизни, именно с последнего свидания с Алешей, два дня
тому назад вечером, на дороге, после
того как Грушенька оскорбила Катерину Ивановну, а Митя, выслушав рассказ о
том от Алеши, сознался, что он подлец, и велел передать это Катерине Ивановне, «если это может сколько-нибудь ее облегчить».
Он не договорил
того, чем угрожал, но даже сын, часто видавший его во гневе, вздрогнул от страху. Целый
час спустя старик даже весь трясся от злобы, а к вечеру заболел и послал за «лекарем».
Батюшка отправился на кобылке, обрадованный, что наконец отвязался, но все же смятенно покачивая головой и раздумывая: не надо ли будет завтра заблаговременно уведомить о сем любопытном случае благодетеля Федора Павловича, «а
то, неровен
час, узнает, осердится и милости прекратит».
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее к Кузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно надо было идти «деньги считать», и когда Митя ее тотчас же проводил,
то, прощаясь с ним у ворот Кузьмы, взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом
часу, чтобы проводить ее обратно домой.
Ревнивец чрезвычайно скоро (разумеется, после страшной сцены вначале) может и способен простить, например, уже доказанную почти измену, уже виденные им самим объятия и поцелуи, если бы, например, он в
то же время мог как-нибудь увериться, что это было «в последний раз» и что соперник его с этого
часа уже исчезнет, уедет на край земли, или что сам он увезет ее куда-нибудь в такое место, куда уж больше не придет этот страшный соперник.
Разумеется, примирение произойдет лишь на
час, потому что если бы даже и в самом деле исчез соперник,
то завтра же он изобретет другого, нового и приревнует к новому.
— Сударыня, сударыня! — в каком-то беспокойном предчувствии прервал опять Дмитрий Федорович, — я весьма и весьма, может быть, последую вашему совету, умному совету вашему, сударыня, и отправлюсь, может быть, туда… на эти прииски… и еще раз приду к вам говорить об этом… даже много раз… но теперь эти три тысячи, которые вы так великодушно… О, они бы развязали меня, и если можно сегодня…
То есть, видите ли, у меня теперь ни
часу, ни
часу времени…
— А-ай! — закричала старушонка, но Мити и след простыл; он побежал что было силы в дом Морозовой. Это именно было
то время, когда Грушенька укатила в Мокрое, прошло не более четверти
часа после ее отъезда. Феня сидела со своею бабушкой, кухаркой Матреной, в кухне, когда вдруг вбежал «капитан». Увидав его, Феня закричала благим матом.
— Давеча уехала,
часа с два
тому, с Тимофеем, в Мокрое.
—
Часом только разве прежде нашего прибудут, да и
того не будет,
часом всего упредят! — поспешно отозвался Андрей. — Я Тимофея и снарядил, знаю, как поедут. Их езда не наша езда, Дмитрий Федорович, где им до нашего.
Часом не потрафят раньше! — с жаром перебил Андрей, еще не старый ямщик, рыжеватый, сухощавый парень в поддевке и с армяком на левой руке.
— За
час времени ручаемся, Дмитрий Федорович, эх, получасом не упредят, не
то что
часом!
Это была
та самая ночь, а может, и
тот самый
час, когда Алеша, упав на землю, «исступленно клялся любить ее во веки веков».
— Так вот, может, и не спят, коли в карты зачали. Думать надо, теперь всего одиннадцатый
час в исходе, не более
того.
— Ктура годзина, пане? (который
час?) — обратился со скучающим видом пан с трубкой к высокому пану на стуле.
Тот вскинул в ответ плечами:
часов у них у обоих не было.
—
То значи поздно, пани, поздно,
час поздний, — разъяснил пан на диване.
Какая-то смелость, какая-то неожиданная бодрость засверкала в лице его; совсем не с
тем лицом вошел он
час назад в эту комнату.
Заслышав такой неистовый стук в ворота, Феня, столь напуганная
часа два назад и все еще от волнения и «думы» не решавшаяся лечь спать, была испугана теперь вновь почти до истерики: ей вообразилось, что стучится опять Дмитрий Федорович (несмотря на
то, что сама же видела, как он уехал), потому что стучаться так «дерзко» никто не мог, кроме его.
Если
та, думал он, ответит на вопрос: она ли дала три тысячи давеча, в таком-то
часу, Дмитрию Федоровичу,
то в случае отрицательного ответа он тут же и пойдет к исправнику, не заходя к Федору Павловичу; в противном же случае отложит все до завтра и воротится к себе домой.
Тут, конечно, прямо представляется, что в решении молодого человека идти ночью, почти в одиннадцать
часов, в дом к совершенно незнакомой ему светской барыне, поднять ее, может быть, с постели, с
тем чтобы задать ей удивительный по своей обстановке вопрос, заключалось, может быть, гораздо еще больше шансов произвести скандал, чем идти к Федору Павловичу.
Выслушав доклад девушки и удивившись, она, однако, раздражительно велела отказать, несмотря на
то, что неожиданное посещение в такой
час незнакомого ей «здешнего чиновника» чрезвычайно заинтересовало ее дамское любопытство.
— Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам даму в ее доме и в такой
час… и явиться к ней говорить о человеке, который здесь же, в этой самой гостиной, всего три
часа тому, приходил убить меня, стучал ногами и вышел как никто не выходит из порядочного дома.
Дорогою Марья Кондратьевна успела припомнить, что давеча, в девятом
часу, слышала страшный и пронзительный вопль на всю окрестность из их сада — и это именно был, конечно,
тот самый крик Григория, когда он, вцепившись руками в ногу сидевшего уже на заборе Дмитрия Федоровича, прокричал: «Отцеубивец!» «Завопил кто-то один и вдруг перестал», — показывала, бежа, Марья Кондратьевна.
— Успокойтесь, Дмитрий Федорович, — напомнил следователь, как бы, видимо, желая победить исступленного своим спокойствием. — Прежде чем будем продолжать допрос, я бы желал, если вы только согласитесь ответить, слышать от вас подтверждение
того факта, что, кажется, вы не любили покойного Федора Павловича, были с ним в какой-то постоянной ссоре… Здесь, по крайней мере, четверть
часа назад, вы, кажется, изволили произнести, что даже хотели убить его: «Не убил, — воскликнули вы, — но хотел убить!»
— Прекрасно-с. Благодарю вас. Но прежде чем перейдем к выслушанию вашего сообщения, вы бы позволили мне только констатировать еще один фактик, для нас очень любопытный, именно о
тех десяти рублях, которые вы вчера, около пяти
часов, взяли взаймы под заклад пистолетов ваших у приятеля вашего Петра Ильича Перхотина.
Продажа
часов за шесть рублей, чтобы добыть на дорогу денег, совсем еще не известная следователю и прокурору, возбудила тотчас же все чрезвычайное их внимание, и уже к безмерному негодованию Мити: нашли нужным факт этот в подробности записать, ввиду вторичного подтверждения
того обстоятельства, что у него и накануне не было уже ни гроша почти денег.
— Позвольте же повторить вопрос в таком случае, — как-то подползая, продолжал Николай Парфенович. — Откуда же вы могли разом достать такую сумму, когда, по собственному признанию вашему, еще в пять
часов того дня…
— Э, к черту пять
часов того дня и собственное признание мое, не в
том теперь дело! Эти деньги были мои, мои,
то есть краденые мои… не мои
то есть, а краденые, мною украденные, и их было полторы тысячи, и они были со мной, все время со мной…
А надо лишь
то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в
тот роковой
час моей жизни, когда я… ну, одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых трех тысяч,
то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.
Но знайте, что пока я носил, я в
то же время каждый день и каждый
час мой говорил себе: «Нет, Дмитрий Федорович, ты, может быть, еще и не вор».
— Да вот что вы сейчас сказали, — в удивлении смотрел на него Николай Парфенович, —
то есть что вы до самого последнего
часа все еще располагали идти к госпоже Верховцевой просить у нее эту сумму… Уверяю вас, что это очень важное для нас показание, Дмитрий Федорович,
то есть про весь этот случай… и особенно для вас, особенно для вас важное.
На дальнейшие любопытствующие вопросы прямо и с полною откровенностью заявила, что хотя он ей «
часами» и нравился, но что она не любила его, но завлекала из «гнусной злобы моей», равно как и
того «старичка», видела, что Митя ее очень ревновал к Федору Павловичу и ко всем, но
тем лишь тешилась.
Мать этим не смущалась и только дивилась иногда, как это мальчик, вместо
того чтоб идти играть, простаивает у шкапа по целым
часам над какою-нибудь книжкой.