Неточные совпадения
Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «Не
так» или «не всегда
так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает
так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной
раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи — все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…
Рассказывали, что молодая супруга выказала при том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который, как известно теперь, подтибрил у нее тогда же,
разом, все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что она их получила,
так что тысячки эти с тех пор решительно как бы канули для нее в воду.
Кажется, родитель ему и тогда не понравился; пробыл он у него недолго и уехал поскорей, успев лишь получить от него некоторую сумму и войдя с ним в некоторую сделку насчет дальнейшего получения доходов с имения, которого (факт достопримечательный) ни доходности, ни стоимости он в тот
раз от Федора Павловича
так и не добился.
Вот это и начал эксплуатировать Федор Павлович, то есть отделываться малыми подачками, временными высылками, и в конце концов
так случилось, что когда, уже года четыре спустя, Митя, потеряв терпение, явился в наш городок в другой
раз, чтобы совсем уж покончить дела с родителем, то вдруг оказалось, к его величайшему изумлению, что у него уже ровно нет ничего, что и сосчитать даже трудно, что он перебрал уже деньгами всю стоимость своего имущества у Федора Павловича, может быть еще даже сам должен ему; что по таким-то и таким-то сделкам, в которые сам тогда-то и тогда пожелал вступить, он и права не имеет требовать ничего более, и проч., и проч.
Как характерную черту сообщу, что слуга Григорий, мрачный, глупый и упрямый резонер, ненавидевший прежнюю барыню Аделаиду Ивановну, на этот
раз взял сторону новой барыни, защищал и бранился за нее с Федором Павловичем почти непозволительным для слуги образом, а однажды
так даже разогнал оргию и всех наехавших безобразниц силой.
О житье-бытье ее «Софьи» все восемь лет она имела из-под руки самые точные сведения и, слыша, как она больна и какие безобразия ее окружают,
раза два или три произнесла вслух своим приживалкам: «
Так ей и надо, это ей Бог за неблагодарность послал».
Впрочем, лишь в самое только последнее время ему удалось случайно обратить на себя вдруг особенное внимание в гораздо большем круге читателей,
так что его весьма многие
разом тогда отметили и запомнили.
Когда же церковь хоронила тело его, уже чтя его как святого, то вдруг при возгласе диакона: «Оглашенные, изыдите!» — гроб с лежащим в нем телом мученика сорвался с места и был извергнут из храма, и
так до трех
раз.
Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может быть
такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания,
раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
Точно
так же поступил и Федор Павлович, на этот
раз как обезьяна совершенно передразнив Миусова.
Раз, много лет уже тому назад, говорю одному влиятельному даже лицу: «Ваша супруга щекотливая женщина-с», — в смысле то есть чести,
так сказать нравственных качеств, а он мне вдруг на то: «А вы ее щекотали?» Не удержался, вдруг, дай, думаю, полюбезничаю: «Да, говорю, щекотал-с» — ну тут он меня и пощекотал…
А что до Дидерота,
так я этого «рече безумца»
раз двадцать от здешних же помещиков еще в молодых летах моих слышал, как у них проживал; от вашей тетеньки, Петр Александрович, Мавры Фоминишны тоже, между прочим, слышал.
— О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, — вскричала мамаша. — Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие — где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были
так добры, что допустили нас сегодня еще
раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый
раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я
так страдаю, и
так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… — И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
— Отрезав это, Дмитрий Федорович еще
раз поклонился, затем, вдруг обернувшись в сторону своего «батюшки», сделал и тому
такой же почтительный и глубокий поклон.
По какой-то одной черте
так и захватил его
разом всего.
Да и высказать-то его грамотно не сумел, тем более что на этот
раз никто в келье старца на коленях не стоял и вслух не исповедовался,
так что Федор Павлович ничего не мог подобного сам видеть и говорил лишь по старым слухам и сплетням, которые кое-как припомнил.
Даже
так случалось, что Федор Павлович много
раз в продолжение своей карьеры мог быть бит, и больно бит, и всегда выручал Григорий, хотя каждый
раз прочитывал ему после того наставление.
Это были почти болезненные случаи: развратнейший и в сладострастии своем часто жестокий, как злое насекомое, Федор Павлович вдруг ощущал в себе иной
раз, пьяными минутами, духовный страх и нравственное сотрясение, почти,
так сказать, даже физически отзывавшееся в душе его.
Важный и величественный Григорий обдумывал все свои дела и заботы всегда один,
так что Марфа Игнатьевна
раз навсегда давно уже поняла, что в советах ее он совсем не нуждается.
Раз случилось, что новый губернатор нашей губернии, обозревая наездом наш городок, очень обижен был в своих лучших чувствах, увидав Лизавету, и хотя понял, что это «юродивая», как и доложили ему, но все-таки поставил на вид, что молодая девка, скитающаяся в одной рубашке, нарушает благоприличие, а потому чтобы сего впредь не было.
Дело-то ведь в том, что старикашка хоть и соврал об обольщении невинностей, но в сущности, в трагедии моей, это
так ведь и было, хотя
раз только было, да и то не состоялось.
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы знаете, что я на сей счет могила, а вот что хотел я вам только на сей счет тоже в виде,
так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется,
так чем под суд-то, а потом в солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как
раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Раз, брат, меня фаланга укусила, я две недели от нее в жару пролежал; ну
так вот и теперь вдруг за сердце, слышу, укусила фаланга, злое-то насекомое, понимаешь?
Как
раз пред тем, как я Грушеньку пошел бить, призывает меня в то самое утро Катерина Ивановна и в ужасном секрете, чтобы покамест никто не знал (для чего, не знаю, видно,
так ей было нужно), просит меня съездить в губернский город и там по почте послать три тысячи Агафье Ивановне, в Москву; потому в город, чтобы здесь и не знали.
Как
раз случилось
так, что через неделю у него объявилась падучая болезнь в первый
раз в жизни, не покидавшая его потом во всю жизнь.
Зато прибыл к нам из Москвы в хорошем платье, в чистом сюртуке и белье, очень тщательно вычищал сам щеткой свое платье неизменно по два
раза в день, а сапоги свои опойковые, щегольские, ужасно любил чистить особенною английскою ваксой
так, чтоб они сверкали как зеркало.
Ты мне вот что скажи, ослица: пусть ты пред мучителями прав, но ведь ты сам-то в себе все же отрекся от веры своей и сам же говоришь, что в тот же час был анафема проклят, а коли
раз уж анафема,
так тебя за эту анафему по головке в аду не погладят.
— А убирайтесь вы, иезуиты, вон, — крикнул он на слуг. — Пошел, Смердяков. Сегодня обещанный червонец пришлю, а ты пошел. Не плачь, Григорий, ступай к Марфе, она утешит, спать уложит. Не дают, канальи, после обеда в тишине посидеть, — досадливо отрезал он вдруг, когда тотчас же по приказу его удалились слуги. — Смердяков за обедом теперь каждый
раз сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его
так заласкал? — прибавил он Ивану Федоровичу.
— И верю, что веришь и искренно говоришь. Искренно смотришь и искренно говоришь. А Иван нет. Иван высокомерен… А все-таки я бы с твоим монастырьком покончил. Взять бы всю эту мистику да
разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А серебра-то, золота сколько бы на монетный двор поступило!
— Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это
так смеется над человеком? Иван? В последний
раз и решительно: есть Бог или нет? Я в последний
раз!
— Ну что ж, я пожалуй. Ух, голова болит. Убери коньяк, Иван, третий
раз говорю. — Он задумался и вдруг длинно и хитро улыбнулся: — Не сердись, Иван, на старого мозгляка. Я знаю, что ты не любишь меня, только все-таки не сердись. Не за что меня и любить-то. В Чермашню съездишь, я к тебе сам приеду, гостинцу привезу. Я тебе там одну девчоночку укажу, я ее там давно насмотрел. Пока она еще босоножка. Не пугайся босоножек, не презирай — перлы!..
— Мы в первый
раз видимся, Алексей Федорович, — проговорила она в упоении, — я захотела узнать ее, увидать ее, я хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я
так и знала, что мы с ней все решим, все!
Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она, как ангел добрый, слетела сюда и принесла покой и радость…
— И не смейте говорить мне
такие слова, обаятельница, волшебница! Вами-то гнушаться? Вот я нижнюю губку вашу еще
раз поцелую. Она у вас точно припухла,
так вот чтоб она еще больше припухла, и еще, еще… Посмотрите, как она смеется, Алексей Федорович, сердце веселится, глядя на этого ангела… — Алеша краснел и дрожал незаметною малою дрожью.
И он вдруг удалился, на этот
раз уже совсем. Алеша пошел к монастырю. «Как же, как же я никогда его не увижу, что он говорит? — дико представлялось ему, — да завтра же непременно увижу и разыщу его, нарочно разыщу, что он
такое говорит!..»
—
Так вы сзади? Они правду, стало быть, говорят про вас, что вы нападаете исподтишка? — обернулся опять Алеша, но на этот
раз мальчишка с остервенением опять пустил в Алешу камнем и уже прямо в лицо, но Алеша успел заслониться вовремя, и камень ударил его в локоть.
— Я хоть вас совсем не знаю и в первый
раз вижу, — все
так же спокойно продолжал Алеша, — но не может быть, чтоб я вам ничего не сделал, — не стали бы вы меня
так мучить даром.
Так что же я сделал и чем я виноват пред вами, скажите?
— Какой же это встречи-с? Это уж не той ли самой-с? Значит, насчет мочалки, банной мочалки? — надвинулся он вдруг
так, что в этот
раз положительно стукнулся коленками в Алешу. Губы его как-то особенно сжались в ниточку.
Варвара-то Николавна уже стала ворчать: «Шуты, паяцы, разве может у вас что разумное быть?» — «
Так точно, говорю, Варвара Николавна, разве может у нас что разумное быть?» Тем на тот
раз и отделался.
Бежавший ни
разу не обернулся,
так и знал Алеша, что не обернется.
Это именно вот в
таком виде он должен был все это унижение почувствовать, а тут как
раз я эту ошибку сделал, очень важную: я вдруг и скажи ему, что если денег у него недостанет на переезд в другой город, то ему еще дадут, и даже я сам ему дам из моих денег сколько угодно.
— Ах, какое презрение! Алеша, милый, не будем ссориться с самого первого
раза, — я вам лучше всю правду скажу: это, конечно, очень дурно подслушивать, и, уж конечно, я не права, а вы правы, но только я все-таки буду подслушивать.
Он оглядел беседку, она показалась ему почему-то гораздо более ветхою, чем вчера, дрянною
такою показалась ему в этот
раз.
— А вы как изволили на сей
раз пройти,
так как ворота здешние уж час как на щеколду затворены? — спросил он, пристально смотря на Алешу.
Я спрашивал себя много
раз: есть ли в мире
такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет
такого, то есть опять-таки до тридцати этих лет, а там уж сам не захочу, мне
так кажется.
Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной
раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его сердцем.
И
так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто
раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником.
А я тебе, с своей стороны, за это тоже одно обещание дам: когда к тридцати годам я захочу «бросить кубок об пол», то, где б ты ни был, я
таки приду еще
раз переговорить с тобою… хотя бы даже из Америки, это ты знай.
До свидания, целуй меня еще
раз, вот
так, и ступай…
Потом он с великим недоумением припоминал несколько
раз в своей жизни, как мог он вдруг, после того как расстался с Иваном,
так совсем забыть о брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без того, хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в монастырь.
— Похоже на то, до того опротивел, и хоть сегодня я в последний
раз войду за этот скверный порог, а все-таки противно…» Но нет, и это не то.