Неточные совпадения
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж
ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то
его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на
него лишь разочек, только один разочек на
него мне бы опять поглядеть, и не
подошла бы
к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать
его, как
он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как
он по комнате своими ножками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я
его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Приезжая дама помещица, взирая на всю сцену разговора с простонародьем и благословения
его, проливала тихие слезы и утирала
их платочком. Это была чувствительная светская дама и с наклонностями во многом искренно добрыми. Когда старец
подошел наконец и
к ней, она встретила
его восторженно...
Затем молча, общим поклоном откланявшись всем бывшим в комнате, Дмитрий Федорович своими большими и решительными шагами
подошел к окну, уселся на единственный оставшийся стул неподалеку от отца Паисия и, весь выдвинувшись вперед на стуле, тотчас приготовился слушать продолжение
им прерванного разговора.
Что у
них тут наготовлено? —
подошел он к столу.
Алеша
подошел и, обратясь
к одному курчавому, белокурому, румяному мальчику в черной курточке, заметил, оглядев
его...
Скоро
подошел он к дому госпожи Хохлаковой,
к дому каменному, собственному, двухэтажному, красивому, из лучших домов в нашем городке.
— Не мудрено, Lise, не мудрено… от твоих же капризов и со мной истерика будет, а впрочем, она так больна, Алексей Федорович, она всю ночь была так больна, в жару, стонала! Я насилу дождалась утра и Герценштубе.
Он говорит, что ничего не может понять и что надо обождать. Этот Герценштубе всегда придет и говорит, что ничего не может понять. Как только вы
подошли к дому, она вскрикнула и с ней случился припадок, и приказала себя сюда в свою прежнюю комнату перевезть…
Ободрите ее, как вы всегда прелестно это сумеете сделать. Lise, — крикнула она,
подходя к ее двери, — вот я привела
к тебе столь оскорбленного тобою Алексея Федоровича, и
он нисколько не сердится, уверяю тебя, напротив, удивляется, как ты могла подумать!
Известие страшно потрясло Алешу.
Он пустился
к трактиру. В трактир
ему входить было в
его одежде неприлично, но осведомиться на лестнице и вызвать
их, это было возможно. Но только что
он подошел к трактиру, как вдруг отворилось одно окно и сам брат Иван закричал
ему из окна вниз...
Поманил
он меня, увидав,
подошел я
к нему, взял
он меня обеими руками за плечи, глядит мне в лицо умиленно, любовно; ничего не сказал, только поглядел так с минуту: «Ну, говорит, ступай теперь, играй, живи за меня!» Вышел я тогда и пошел играть.
Он подошел к столу, взял бокал, выпил залпом и налил себе другой.
— Она быстрыми шагами
подошла к столу, отворила ящик, вынула портмоне, а из
него двадцатипятирублевую кредитку.
Да,
к нему,
к нему подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уж нет, и
он в той же одежде, как и вчера сидел с
ними, когда собрались
к нему гости. Лицо все открытое, глаза сияют. Как же это,
он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак в Кане Галилейской…
— Трагедия! — проговорил
он, скрежеща зубами, машинально
подошел к спящему и стал смотреть на
его лицо.
Тихо
подошел он к лавке, взял свое пальто, молча надел
его и вышел из избы.
Тихо, раздельными неслышными шагами
подошел он к окну и поднялся на цыпочки.
Федор Павлович стоял близ окна, по-видимому, в задумчивости, вдруг
он вздернул голову, чуть-чуть прислушался и, ничего не услыхав,
подошел к столу, налил из графина полрюмочки коньячку и выпил.
Когда Митя с Петром Ильичом
подошли к лавке, то у входа нашли уже готовую тройку, в телеге, покрытой ковром, с колокольчиками и бубенчиками и с ямщиком Андреем, ожидавшим Митю. В лавке почти совсем успели «сладить» один ящик с товаром и ждали только появления Мити, чтобы заколотить и уложить
его на телегу. Петр Ильич удивился.
Подойдя к воротам,
он постучался, и раздавшийся в тишине ночи стук опять как бы вдруг отрезвил и обозлил
его.
— Скотина? А ты в какие карты сейчас играл? Я подал тебе колоду, а ты мои спрятал! Ты в поддельные карты играл! Я тебя за поддельные карты в Сибирь могу упрятать, знаешь ты это, потому
оно все одно что бумажки поддельные… — И,
подойдя к дивану,
он засунул пальцы между спинкой и подушкой дивана и вытащил оттуда нераспечатанную колоду карт.
Она вырвалась от
него из-за занавесок. Митя вышел за ней как пьяный. «Да пусть же, пусть, что бы теперь ни случилось — за минуту одну весь мир отдам», — промелькнуло в
его голове. Грушенька в самом деле выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле, на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова как будто укусило что-то за сердце, и
он подошел к ней.
Он подходил к ней, садился подле нее, глядел на нее, слушал ее…
«Верно,
он, сердечный, там», — подумала она,
подошла к калитке и вдруг явственно услышала, что ее зовет Григорий, кличет: «Марфа, Марфа!» — слабым, стенящим, страшным голосом.
Митя встал и
подошел к окну. Дождь так и сек в маленькие зеленоватые стекла окошек. Виднелась прямо под окном грязная дорога, а там дальше, в дождливой мгле, черные, бедные, неприглядные ряды изб, еще более, казалось, почерневших и победневших от дождя. Митя вспомнил про «Феба златокудрого» и как
он хотел застрелиться с первым лучом
его. «Пожалуй, в такое утро было бы и лучше», — усмехнулся
он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся
к «истязателям...
— Кто это мне под голову подушку принес? Кто был такой добрый человек! — воскликнул
он с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и бог знает какое благодеяние оказали
ему. Добрый человек так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить
ему подушку из сострадания, но вся душа
его как бы сотряслась от слез.
Он подошел к столу и объявил, что подпишет все что угодно.
Действительно,
к воротам дома подъехала принадлежавшая госпоже Хохлаковой карета. Штабс-капитан, ждавший все утро доктора, сломя голову бросился
к воротам встречать
его. Маменька подобралась и напустила на себя важности. Алеша
подошел к Илюше и стал оправлять
ему подушку. Ниночка, из своих кресел, с беспокойством следила за тем, как
он оправляет постельку. Мальчики торопливо стали прощаться, некоторые из
них пообещались зайти вечером. Коля крикнул Перезвона, и тот соскочил с постели.
Ну, все равно как
к старцу Зосиме на исповеди, и это самое верное, это очень
подходит: назвала же я вас давеча схимником, — ну так вот этот бедный молодой человек, ваш друг Ракитин (о Боже, я просто на
него не могу сердиться!
Он в волнении
подошел к Алеше и вдруг поцеловал
его. Глаза
его загорелись.
Он оглянулся во все стороны, быстро вплоть
подошел к стоявшему пред
ним Алеше и зашептал
ему с таинственным видом, хотя по-настоящему
их никто не мог слышать: старик сторож дремал в углу на лавке, а до караульных солдат ни слова не долетало.
— А вот, чтобы не забыть,
к тебе письмо, — робко проговорил Алеша и, вынув из кармана, протянул
к нему письмо Лизы.
Они как раз
подошли к фонарю. Иван тотчас же узнал руку.
— Конечно, надо было догадаться, — волновался Иван, — да я и догадывался об чем-нибудь мерзком с твоей стороны… Только ты врешь, опять врешь, — вскричал
он, вдруг припомнив. — Помнишь, как ты
к тарантасу тогда
подошел и мне сказал: «С умным человеком и поговорить любопытно». Значит, рад был, что я уезжаю, коль похвалил?
Побежал
он,
подошел к окну, свечку на окно поставил.
«Да вон она, говорю (
подошел я
к окну, сам весь высунулся), вон она в кусте-то, смеется вам, видите?» Поверил вдруг
он, так и затрясся, больно уж
они влюблены в нее были-с, да весь и высунулся в окно.
Он прямо
подошел к делу и начал с того, что хотя поприще
его и в Петербурге, но
он уже не первый раз посещает города России для защиты подсудимых, но таких, в невинности которых
он или убежден, или предчувствует ее заранее.
В
его голове болезненный чад, соображение еще дремлет, но вот
он в саду,
подходит к освещенным окнам и слышит страшную весть от барина, который, конечно,
ему обрадовался.
За обедней Снегирев как бы несколько попритих, хотя временами все-таки прорывалась в
нем та же бессознательная и как бы сбитая с толку озабоченность: то
он подходил к гробу оправлять покров, венчик, то, когда упала одна свечка из подсвечника, вдруг бросился вставлять ее и ужасно долго с ней провозился.