Неточные совпадения
—
Правда, вы не мне рассказывали; но вы рассказывали в компании, где и я находился, четвертого года это дело было. Я потому и упомянул, что рассказом сим смешливым вы потрясли
мою веру, Петр Александрович. Вы не знали о сем, не ведали, а я воротился домой с потрясенною верой и с тех пор все более и более сотрясаюсь. Да, Петр Александрович, вы великого падения были причиной! Это уж не Дидерот-с!
— А почему ты теперь спрашиваешь и
моего ответа вперед боишься? Значит, сам соглашаешься, что я
правду сказал.
— Да ведь и
моя, я думаю, мать его мать была, как вы полагаете? — вдруг с неудержимым гневным презрением прорвался Иван. Старик вздрогнул от его засверкавшего взгляда. Но тут случилось нечто очень странное,
правда на одну секунду: у старика действительно, кажется, выскочило из ума соображение, что мать Алеши была и матерью Ивана…
Леша, утоли ты
мое сердце, будь ангелом, скажи
правду!
— Да я и сам не знаю… У меня вдруг как будто озарение… Я знаю, что я нехорошо это говорю, но я все-таки все скажу, — продолжал Алеша тем же дрожащим и пересекающимся голосом. — Озарение
мое в том, что вы брата Дмитрия, может быть, совсем не любите… с самого начала… Да и Дмитрий, может быть, не любит вас тоже вовсе… с самого начала… а только чтит… Я, право, не знаю, как я все это теперь смею, но надо же кому-нибудь
правду сказать… потому что никто здесь
правды не хочет сказать…
—
Правда.
Мой старец меня в мир посылает.
Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?» Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце
мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни — а надо всем-то
правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
«Матушка, кровинушка ты
моя, воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если б узнали — сейчас был бы рай!» «Господи, да неужто же и это неправда, — плачу я и думаю, — воистину я за всех, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете людей!» И представилась мне вдруг вся
правда, во всем просвещении своем: что я иду делать?
— Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был во аде. Пострадать хочу. Приму страдание и жить начну. Неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься. Теперь не только ближнего
моего, но и детей
моих любить не смею. Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне страдание
мое, и не осудят меня! Господь не в силе, а в
правде.
— Да нужно ли? — воскликнул, — да надо ли? Ведь никто осужден не был, никого в каторгу из-за меня не сослали, слуга от болезни помер. А за кровь пролиянную я мучениями был наказан. Да и не поверят мне вовсе, никаким доказательствам
моим не поверят. Надо ли объявлять, надо ли? За кровь пролитую я всю жизнь готов еще мучиться, только чтобы жену и детей не поразить. Будет ли справедливо их погубить с собою? Не ошибаемся ли мы? Где тут
правда? Да и познают ли
правду эту люди, оценят ли, почтут ли ее?
Вопрос их был легкомысленный, а ответ
мой неясный, но мыслю, что была в нем и некая
правда.
Юноша брат
мой у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь
правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь — в другом конце мира отдается.
— Деньги, господа? Извольте, понимаю, что надо. Удивляюсь даже, как раньше не полюбопытствовали.
Правда, никуда бы не ушел, на виду сижу. Ну, вот они,
мои деньги, вот считайте, берите, все, кажется.
Такова
моя фантазия, и баста, не
правда ли?
— Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две недели четырнадцать, — так и вспыхнул он, — а во-вторых, совершенно не понимаю, к чему тут
мои лета? Дело в том, каковы
мои убеждения, а не который мне год, не
правда ли?
— Ни одной минуты не принимаю тебя за реальную
правду, — как-то яростно даже вскричал Иван. — Ты ложь, ты болезнь
моя, ты призрак. Я только не знаю, чем тебя истребить, и вижу, что некоторое время надобно прострадать. Ты
моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем,
моей стороны…
моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых. С этой стороны ты мог бы быть даже мне любопытен, если бы только мне было время с тобой возиться…
Нет, пока не открыт секрет, для меня существуют две
правды: одна тамошняя, ихняя, мне пока совсем неизвестная, а другая
моя.
В ваших руках судьба
моего клиента, в ваших руках и судьба нашей
правды русской.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я — признаюсь, это
моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы были немножко ниже ростом, не
правда ли?
Хлестаков. По
моему мнению, что нужно? Нужно только, чтобы тебя уважали, любили искренне, — не
правда ли?
Хлестаков. Ах да, это
правда: это точно Загоскина; а есть другой «Юрий Милославский», так тот уж
мой.
Потупился, задумался, // В тележке сидя, поп // И молвил: — Православные! // Роптать на Бога грех, // Несу
мой крест с терпением, // Живу… а как? Послушайте! // Скажу вам правду-истину, // А вы крестьянским разумом // Смекайте! — // «Начинай!»
Так вот как, благодетели, // Я жил с
моею вотчиной, // Не
правда ль, хорошо?..» // — Да, было вам, помещикам, // Житье куда завидное, // Не надо умирать!