Неточные совпадения
— Это он отца, отца! Что же с прочими? Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной
капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду, сохранив всю свою честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его за бороду, вытащил за эту самую бороду на улицу
и на улице всенародно избил,
и все за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
Я узнал
и знаю теперь достоверно, что Грушеньке этой был этим штабс-капитаном, отцовским поверенным, вексель на меня передан, чтобы взыскала, чтоб я унялся
и кончил.
Рассердившись почему-то на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду
и при всех вывел в этом унизительном виде на улицу
и на улице еще долго вел,
и говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще ребенок, увидав это, бежал все подле
и плакал вслух
и просил за отца
и бросался ко всем
и просил, чтобы защитили, а все смеялись.
Я бросила взгляд на вас… то есть я думала — я не знаю, я как-то путаюсь, — видите, я хотела вас просить, Алексей Федорович, добрейший мой Алексей Федорович, сходить к нему, отыскать предлог, войти к ним, то есть к этому штабс-капитану, — о Боже! как я сбиваюсь —
и деликатно, осторожно — именно как только вы один сумеете сделать (Алеша вдруг покраснел) — суметь отдать ему это вспоможение, вот, двести рублей.
Алеша решил зайти к нему во всяком случае прежде, чем к штабс-капитану, хоть
и предчувствовал, что не застанет брата.
В поручении Катерины Ивановны промелькнуло одно обстоятельство, чрезвычайно тоже его заинтересовавшее: когда Катерина Ивановна упомянула о маленьком мальчике, школьнике, сыне того штабс-капитана, который бежал, плача в голос, подле отца, то у Алеши
и тогда уже вдруг мелькнула мысль, что этот мальчик есть, наверное, тот давешний школьник, укусивший его за палец, когда он, Алеша, допрашивал его, чем он его обидел.
Он знал, однако, со слов Катерины Ивановны, что отставной штабс-капитан человек семейный: «Или спят все они, или, может быть, услыхали, что я пришел,
и ждут, пока я отворю; лучше я снова постучусь к ним», —
и он постучал.
— Отменно умею понимать-с, — тотчас же отрезал господин, давая знать, что ему
и без того известно, кто он такой. — Штабс я капитан-с Снегирев-с, в свою очередь; но все же желательно узнать, что именно побудило…
— В таком случае вот
и стул-с, извольте взять место-с. Это в древних комедиях говорили: «Извольте взять место»… —
и штабс-капитан быстрым жестом схватил порожний стул (простой мужицкий, весь деревянный
и ничем не обитый)
и поставил его чуть не посредине комнаты; затем, схватив другой такой же стул для себя, сел напротив Алеши, по-прежнему к нему в упор
и так, что колени их почти соприкасались вместе.
— Николай Ильич Снегирев-с, русской пехоты бывший штабс-капитан-с, хоть
и посрамленный своими пороками, но все же штабс-капитан. Скорее бы надо сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирев, ибо лишь со второй половины жизни стал говорить словоерсами. Словоерс приобретается в унижении.
И бедная вдруг разрыдалась, слезы брызнули ручьем. Штабс-капитан стремительно подскочил к ней.
Вошла в него эта истина-с
и пришибла его навеки-с, — горячо
и опять как бы в исступлении произнес штабс-капитан
и при этом ударил правым своим кулаком в левую ладонь, как бы желая наяву выразить, как пришибла его Илюшу «истина».
Кредитки произвели, казалось, на штабс-капитана страшное впечатление: он вздрогнул, но сначала как бы от одного удивления: ничего подобного ему
и не мерещилось,
и такого исхода он не ожидал вовсе.
— Стойте, Алексей Федорович, стойте, — схватился опять за новую, вдруг представившуюся ему мечту штабс-капитан
и опять затараторил исступленною скороговоркой, — да знаете ли вы, что мы с Илюшкой, пожалуй,
и впрямь теперь мечту осуществим: купим лошадку да кибитку, да лошадку-то вороненькую, он просил непременно чтобы вороненькую, да
и отправимся, как третьего дня расписывали.
— Алексей Федорович… я… вы… — бормотал
и срывался штабс-капитан, странно
и дико смотря на него в упор с видом решившегося полететь с горы,
и в то же время губами как бы
и улыбаясь, — я-с… вы-с… А не хотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! — вдруг прошептал он быстрым, твердым шепотом, речь уже не срывалась более.
Беги к воротам, отвори
и огляди кругом, нет ли где капитана-то?
Восторженный ли вид
капитана, глупое ли убеждение этого «мота
и расточителя», что он, Самсонов, может поддаться на такую дичь, как его «план», ревнивое ли чувство насчет Грушеньки, во имя которой «этот сорванец» пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, — не знаю, что именно побудило тогда старика, но в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его ноги,
и бессмысленно восклицал, что он пропал, — в ту минуту старик посмотрел на него с бесконечною злобой
и придумал над ним посмеяться.
— А-ай! — закричала старушонка, но Мити
и след простыл; он побежал что было силы в дом Морозовой. Это именно было то время, когда Грушенька укатила в Мокрое, прошло не более четверти часа после ее отъезда. Феня сидела со своею бабушкой, кухаркой Матреной, в кухне, когда вдруг вбежал «
капитан». Увидав его, Феня закричала благим матом.
Давеча Феня, тотчас по уходе его, бросилась к старшему дворнику Назару Ивановичу
и «Христом-Богом» начала молить его, чтоб он «не впускал уж больше
капитана ни сегодня, ни завтра».
Назар Иванович, выслушав, согласился, но на грех отлучился наверх к барыне, куда его внезапно позвали,
и на ходу, встретив своего племянника, парня лет двадцати, недавно только прибывшего из деревни, приказал ему побыть на дворе, но забыл приказать о
капитане.
— Говорите теперь, где это вас угораздило? Подрались, что ли, с кем? Не в трактире ли опять, как тогда? Не опять ли с
капитаном, как тогда, били его
и таскали? — как бы с укоризною припомнил Петр Ильич. — Кого еще прибили… али убили, пожалуй?
— Я ведь к тому, что охота же вам со всяким связываться… как тогда из пустяков с этим штабс-капитаном… Подрались
и кутить теперь мчитесь — весь ваш характер. Три дюжины шампанского — это куда же столько?
Кстати: я
и забыл упомянуть, что Коля Красоткин был тот самый мальчик, которого знакомый уже читателю мальчик Илюша, сын отставного штабс-капитана Снегирева, пырнул перочинным ножичком в бедро, заступаясь за отца, которого школьники задразнили «мочалкой».
Вдали на соборных часах пробило половину двенадцатого. Мальчики заспешили
и остальной довольно еще длинный путь до жилища штабс-капитана Снегирева прошли быстро
и почти уже не разговаривая. За двадцать шагов до дома Коля остановился
и велел Смурову пойти вперед
и вызвать ему сюда Карамазова.
В знакомой уже нам комнате, в которой обитало семейство известного нам отставного штабс-капитана Снегирева, было в эту минуту
и душно,
и тесно от многочисленной набравшейся публики.
Что же до штабс-капитана, то появление в его квартире детей, приходивших веселить Илюшу, наполнило душу его с самого начала восторженною радостью
и даже надеждой, что Илюша перестанет теперь тосковать
и, может быть, оттого скорее выздоровеет.
С тех пор рука ее не оскудевала, а сам штабс-капитан, подавленный ужасом при мысли, что умрет его мальчик, забыл свой прежний гонор
и смиренно принимал подаяние.
Но зато в этот день, то есть в это воскресенье утром, у штабс-капитана ждали одного нового доктора, приезжего из Москвы
и считавшегося в Москве знаменитостью.
Его нарочно выписала
и пригласила из Москвы Катерина Ивановна за большие деньги — не для Илюшечки, а для другой одной цели, о которой будет сказано ниже
и в своем месте, но уж так как он прибыл, то
и попросила его навестить
и Илюшечку, о чем штабс-капитан был заранее предуведомлен.
В то самое мгновение, когда Красоткин отворил дверь
и появился в комнате, все, штабс-капитан
и мальчики, столпились около постельки больного
и рассматривали только что принесенного крошечного меделянского щенка, вчера только родившегося, но еще за неделю заказанного штабс-капитаном, чтобы развлечь
и утешить Илюшечку, все тосковавшего об исчезнувшей
и, конечно, уже погибшей Жучке.
— Красоткин! — крикнул вдруг один из мальчиков, первый завидевший вошедшего Колю. Произошло видимое волнение, мальчики расступились
и стали по обе стороны постельки, так что вдруг открыли всего Илюшечку. Штабс-капитан стремительно бросился навстречу Коле.
Он тотчас же
и прежде всего обратился к сидевшей в своем кресле супруге штабс-капитана (которая как раз в ту минуту была ужасно как недовольна
и брюзжала на то, что мальчики заслонили собою постельку Илюши
и не дают ей поглядеть на новую собачку)
и чрезвычайно вежливо шаркнул пред нею ножкой, а затем, повернувшись к Ниночке, отдал
и ей, как даме, такой же поклон.
— Как же, мамочка, один-то на другом, как это так? — хоть
и ласково, но опасаясь немного за «мамочку», пролепетал штабс-капитан.
— С теленка, с настоящего теленка-с, — подскочил штабс-капитан, — я нарочно отыскал такого, самого-самого злющего,
и родители его тоже огромные
и самые злющие, вот этакие от полу ростом… Присядьте-с, вот здесь на кроватке у Илюши, а не то здесь на лавку. Милости просим, гость дорогой, гость долгожданный… С Алексеем Федоровичем изволили прибыть-с?
— Вы бы-с… — рванулся вдруг штабс-капитан с сундука у стенки, на котором было присел, — вы бы-с… в другое время-с… — пролепетал он, но Коля, неудержимо настаивая
и спеша, вдруг крикнул Смурову: «Смуров, отвори дверь!» —
и только что тот отворил, свистнул в свою свистульку. Перезвон стремительно влетел в комнату.
Она ведь ничья была, она ведь была ничья! — пояснял он, быстро оборачиваясь к штабс-капитану, к супруге его, к Алеше
и потом опять к Илюше, — она была у Федотовых на задворках, прижилась было там, но те ее не кормили, а она беглая, она забеглая из деревни…
Илюша же
и говорить не мог. Он смотрел на Колю своими большими
и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом
и побледнев как полотно.
И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно
и убийственно могла влиять такая минута на здоровье больного мальчика, то ни за что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате понимал это, может быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился в самого маленького мальчика.
Штабс-капитан стремительно кинулся через сени в избу к хозяевам, где варилось
и штабс-капитанское кушанье. Коля же, чтобы не терять драгоценного времени, отчаянно спеша, крикнул Перезвону: «Умри!»
И тот вдруг завертелся, лег на спину
и замер неподвижно всеми четырьмя своими лапками вверх. Мальчики смеялись, Илюша смотрел с прежнею страдальческою своею улыбкой, но всех больше понравилось, что умер Перезвон, «маменьке». Она расхохоталась на собаку
и принялась щелкать пальцами
и звать...
Собака вскочила
и принялась прыгать, визжа от радости. Штабс-капитан вбежал с куском вареной говядины.
— Нет-с, я ничего-с, — подскочил вдруг с виноватым видом штабс-капитан. — Я, правда, говорил, что настоящий порох не так составляется, но это ничего-с, можно
и так-с.
— Ах, мы слышали
и про этот ваш пассаж! — воскликнул штабс-капитан, — как это вы там пролежали?
И неужели вы так ничего совсем не испугались, когда лежали под поездом. Страшно вам было-с?
— Неужто так
и сбили-с? — льстиво подхватил штабс-капитан. — Это про то, кто основал Трою-с? Это мы уже слышали, что сбили-с. Илюшечка мне тогда же
и рассказал-с…
Действительно, к воротам дома подъехала принадлежавшая госпоже Хохлаковой карета. Штабс-капитан, ждавший все утро доктора, сломя голову бросился к воротам встречать его. Маменька подобралась
и напустила на себя важности. Алеша подошел к Илюше
и стал оправлять ему подушку. Ниночка, из своих кресел, с беспокойством следила за тем, как он оправляет постельку. Мальчики торопливо стали прощаться, некоторые из них пообещались зайти вечером. Коля крикнул Перезвона,
и тот соскочил с постели.
Но уже доктор входил — важная фигура в медвежьей шубе, с длинными темными бакенбардами
и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив через порог, он вдруг остановился, как бы опешив: ему, верно, показалось, что он не туда зашел: «Что это? Где я?» — пробормотал он, не скидая с плеч шубы
и не снимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа, бедность комнаты, развешанное в углу на веревке белье сбили его с толку. Штабс-капитан согнулся перед ним в три погибели.
Доктор еще раз брезгливо оглядел комнату
и сбросил с себя шубу. Всем в глаза блеснул важный орден на шее. Штабс-капитан подхватил на лету шубу, а доктор снял фуражку.
Доктор выходил из избы опять уже закутанный в шубу
и с фуражкой на голове. Лицо его было почти сердитое
и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени
и при этом строго глянул на Алешу
и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру,
и карета, привезшая доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за доктором
и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
— Не от меня теперь за-ви-сит, — нетерпеливо проговорил доктор, —
и, однако же, гм, — приостановился он вдруг, — если б вы, например, могли… на-пра-вить… вашего пациента… сейчас
и нимало не медля (слова «сейчас
и нимало не медля» доктор произнес не то что строго, а почти гневно, так что штабс-капитан даже вздрогнул) в Си-ра-ку-зы, то… вследствие новых бла-го-приятных кли-ма-ти-ческих условий… могло бы, может быть, произойти…
Он сорвался с места
и, отворив дверь, быстро прошел в комнату. Перезвон бросился за ним. Доктор постоял было еще секунд пять как бы в столбняке, смотря на Алешу, потом вдруг плюнул
и быстро пошел к карете, громко повторяя: «Этта, этта, этта, я не знаю, что этта!» Штабс-капитан бросился его подсаживать. Алеша прошел в комнату вслед за Колей. Тот стоял уже у постельки Илюши. Илюша держал его за руку
и звал папу. Чрез минуту воротился
и штабс-капитан.
— Папа, папа, поди сюда… мы… — пролепетал было Илюша в чрезвычайном возбуждении, но, видимо не в силах продолжать, вдруг бросил свои обе исхудалые ручки вперед
и крепко, как только мог, обнял их обоих разом,
и Колю
и папу, соединив их в одно объятие
и сам к ним прижавшись. Штабс-капитан вдруг весь так
и затрясся от безмолвных рыданий, а у Коли задрожали губы
и подбородок.
— Непременно! О, как я кляну себя, что не приходил раньше, — плача
и уже не конфузясь, что плачет, пробормотал Коля. В эту минуту вдруг словно выскочил из комнаты штабс-капитан
и тотчас затворил за собою дверь. Лицо его было исступленное, губы дрожали. Он стал пред обоими молодыми людьми
и вскинул вверх обе руки.