Неточные совпадения
«Ты откуда приехал,
капитан? — важно спросила Ассоль воображенное лицо
и, отвечая сама себе, сказала: — Я приехал… приехал… приехал я из Китая.
Только что
капитан приготовился смиренно ответить, что он пошутил
и что готов показать слона, как вдруг тихий отбег береговой струи повернул яхту носом к середине ручья,
и, как настоящая, полным ходом покинув берег, она ровно поплыла вниз.
«
Капитан испугался», — подумала она
и побежала за уплывающей игрушкой, надеясь, что ее где-нибудь прибьет к берегу.
Если Цезарь находил, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, то Артур Грэй мог не завидовать Цезарю в отношении его мудрого желания. Он родился
капитаном, хотел быть им
и стал им.
Завернутые полы его кафтана трепались ветром; белая коса
и черная шпага вытянуто рвались в воздух; богатство костюма выказывало в нем
капитана, танцующее положение тела — взмах вала; без шляпы, он был, видимо, поглощен опасным моментом
и кричал — но что?
Такое представление о
капитане, такой образ
и такая истинная действительность его положения заняли, по праву душевных событий, главное место в блистающем сознании Грэя.
В отчаянном желании Грэя он видел лишь эксцентрическую прихоть
и заранее торжествовал, представляя, как месяца через два Грэй скажет ему, избегая смотреть в глаза: «
Капитан Гоп, я ободрал локти, ползая по снастям; у меня болят бока
и спина, пальцы не разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся.
Между тем внушительный диалог приходил на ум
капитану все реже
и реже, так как Грэй шел к цели с стиснутыми зубами
и побледневшим лицом.
Однажды
капитан Гоп, увидев, как он мастерски вяжет на рею парус, сказал себе: «Победа на твоей стороне, плут». Когда Грэй спустился на палубу, Гоп вызвал его в каюту
и, раскрыв истрепанную книгу, сказал...
И он стал читать — вернее, говорить
и кричать — по книге древние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией
и бухгалтерией.
Капитан Гоп подавал ему руку
и говорил: «Мы».
Грэй пробыл в замке семь дней; на восьмой день, взяв крупную сумму денег, он вернулся в Дубельт
и сказал
капитану Гопу: «Благодарю.
Грэй свистнул; огонь трубки двинулся
и поплыл к нему; скоро
капитан увидел во тьме руки
и лицо вахтенного.
Капитан молчал. Матрос знал, что в это молчание нельзя вставлять слова,
и поэтому, замолчав, сам стал сильно грести.
— Простите,
капитан, — ответил матрос, переводя дух. — Разрешите закусить этим… — Он отгрыз сразу половину цыпленка
и, вынув изо рта крылышко, продолжал: — Я знаю, что вы любите хинную. Только было темно, а я торопился. Имбирь, понимаете, ожесточает человека. Когда мне нужно подраться, я пью имбирную.
Пока
капитан ел
и пил, матрос искоса посматривал на него, затем, не удержавшись, сказал...
Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась
и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты.
Капитан выбрался на открытое место, заросшее пестрой травой,
и увидел здесь спящую молодую девушку.
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще сидел в той же малоудобной позе. Все спало на девушке: спали темные волосы, спало платье
и складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплую подмывающую волну
и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: «
Капитан, где вы?» — но
капитан не слышал его.
Хотя распоряжения
капитана были вполне толковы, помощник вытаращил глаза
и беспокойно помчался с тарелкой к себе в каюту, бормоча: «Пантен, тебя озадачили. Не хочет ли он попробовать контрабанды? Не выступаем ли мы под черным флагом пирата?» Но здесь Пантен запутался в самых диких предположениях. Пока он нервически уничтожал рыбу, Грэй спустился в каюту, взял деньги
и, переехав бухту, появился в торговых кварталах Лисса.
Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый
и розовый темный; густые закипи вишневых, оранжевых
и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил
и значений, различные в своем мнимом родстве, подобно словам: «очаровательно» — «прекрасно» — «великолепно» — «совершенно»; в складках таились намеки, недоступные языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего
капитана; что приносил лавочник, было хорошо, но не вызывало ясного
и твердого «да».
— Досточтимый
капитан, — самодовольно возразил Циммер, — я играю на всем, что звучит
и трещит. В молодости я был музыкальным клоуном. Теперь меня тянет к искусству,
и я с горем вижу, что погубил незаурядное дарование. Поэтому-то я из поздней жадности люблю сразу двух: виолу
и скрипку. На виолончели играю днем, а на скрипке по вечерам, то есть как бы плачу, рыдаю о погибшем таланте. Не угостите ли винцом, э? Виолончель — это моя Кармен, а скрипка…
— Смотря по тому, сколько ты выпил с утра. Иногда — птица, иногда — спиртные пары.
Капитан, это мой компаньон Дусс; я говорил ему, как вы сорите золотом, когда пьете,
и он заочно влюблен в вас.
— Согласен! — вскричал Циммер, зная, что Грэй платит, как царь. — Дусс, кланяйся, скажи «да»
и верти шляпой от радости!
Капитан Грэй хочет жениться!
Вначале
капитан удивлял матросов капризами неожиданных рейсов, остановок — иногда месячных — в самых неторговых
и безлюдных местах, но постепенно они прониклись «грэизмом» Грэя.
— «Лети-ка, Летика», — сказал я себе, — быстро заговорил он, — когда я с кабельного мола увидел, как танцуют вокруг брашпиля наши ребята, поплевывая в ладони. У меня глаз, как у орла.
И я полетел; я так дышал на лодочника, что человек вспотел от волнения.
Капитан, вы хотели оставить меня на берегу?
— Не стоит говорить,
капитан; вот здесь все записано. Берите
и читайте. Я очень старался. Я уйду.
— Да, — сказал Атвуд, видя по улыбающимся лицам матросов, что они приятно озадачены
и не решаются говорить. — Так вот в чем дело,
капитан… Не нам, конечно, судить об этом. Как желаете, так
и будет. Я поздравляю вас.
— Благодарю! — Грэй сильно сжал руку боцмана, но тот, сделав невероятное усилие, ответил таким пожатием, что
капитан уступил. После этого подошли все, сменяя друг друга застенчивой теплотой взгляда
и бормоча поздравления. Никто не крикнул, не зашумел — нечто не совсем простое чувствовали матросы в отрывистых словах
капитана. Пантен облегченно вздохнул
и повеселел — его душевная тяжесть растаяла. Один корабельный плотник остался чем-то недоволен: вяло подержав руку Грэя, он мрачно спросил...
— Да,
капитан. — Пантен крякнул, вытерев усы аккуратно сложенным чистым платочком. — Я все понял. Вы меня тронули. Пойду я вниз
и попрошу прощения у Никса, которого вчера ругал за потопленное ведро.
И дам ему табаку — свой он проиграл в карты.
—
Капитан! — сказал, подыскивая слова, матрос. — Не знаю, понравился ли ему я, но впечатления мои нужно обдумать. Улей
и сад!
— Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей
и сад. Будьте счастливы,
капитан.
И пусть счастлива будет та, которую лучшим грузом я назову, лучшим призом «Секрета»!
Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца,
и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь,
капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
— потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря
и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!»
И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные,
капитаны, городничие, а ты себе
и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается
и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
На дороге обчистил меня кругом пехотный
капитан, так что трактирщик хотел уже было посадить в тюрьму; как вдруг, по моей петербургской физиономии
и по костюму, весь город принял меня за генерал-губернатора.
4) Урус-Кугуш-Кильдибаев, Маныл Самылович, капитан-поручик из лейб-кампанцев. [Лейб-кампанцы — гвардейские офицеры или солдаты, участники дворцовых переворотов XVIII века.] Отличался безумной отвагой
и даже брал однажды приступом город Глупов. По доведении о сем до сведения, похвалы не получил
и в 1745 году уволен с распубликованием.
Мало того, начались убийства,
и на самом городском выгоне поднято было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам, хотя
и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения, как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища головы.