Неточные совпадения
Я совершенно согласен, что оно лишнее, но так
как оно уже написано, то пусть
и останется.
Теперь же скажу об этом «помещике» (
как его у нас называли, хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного
и развратного, но вместе с тем
и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки,
и только, кажется, одни эти.
Как именно случилось, что девушка с приданым, да еще красивая
и, сверх того, из бойких умниц, столь нередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся уже
и в прошлом, могла выйти замуж за такого ничтожного «мозгляка»,
как все его тогда называли, объяснять слишком не стану.
Ей, может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства
и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших
и насмешливейших людей той, переходной ко всему лучшему, эпохи, тогда
как он был только злой шут,
и больше ничего.
Рассказывали, что молодая супруга выказала при том несравненно более благородства
и возвышенности, нежели Федор Павлович, который,
как известно теперь, подтибрил у нее тогда же, разом, все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что она их получила, так что тысячки эти с тех пор решительно
как бы канули для нее в воду.
Главное, ему
как будто приятно было
и даже льстило разыгрывать пред всеми свою смешную роль обиженного супруга
и с прикрасами даже расписывать подробности о своей обиде.
Федор Павлович узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят, побежал по улице
и начал кричать, в радости воздевая руки к небу: «Ныне отпущаеши», а по другим — плакал навзрыд
как маленький ребенок,
и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все к нему отвращение.
Конечно, можно представить себе,
каким воспитателем
и отцом мог быть такой человек.
С ним
как с отцом именно случилось то, что должно было случиться, то есть он вовсе
и совершенно бросил своего ребенка, прижитого с Аделаидой Ивановной, не по злобе к нему или не из каких-нибудь оскорбленно-супружеских чувств, а просто потому, что забыл о нем совершенно.
Впрочем, если бы папаша о нем
и вспомнил (не мог же он в самом деле не знать о его существовании), то
и сам сослал бы его опять в избу, так
как ребенок все же мешал бы ему в его дебоширстве.
Превосходное имение его находилось сейчас же на выезде из нашего городка
и граничило с землей нашего знаменитого монастыря, с которым Петр Александрович, еще в самых молодых летах,
как только получил наследство, мигом начал нескончаемый процесс за право каких-то ловель в реке или порубок в лесу, доподлинно не знаю, но начать процесс с «клерикалами» почел даже своею гражданскою
и просвещенною обязанностью.
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о
каком таком ребенке идет дело,
и даже
как бы удивился, что у него есть где-то в доме маленький сын.
Но действительно Федор Павлович всю жизнь свою любил представляться, вдруг проиграть пред вами какую-нибудь неожиданную роль,
и, главное, безо всякой иногда надобности, даже в прямой ущерб себе,
как в настоящем, например, случае.
Митя действительно переехал к этому двоюродному дяде, но собственного семейства у того не было, а так
как сам он, едва лишь уладив
и обеспечив свои денежные получения с своих имений, немедленно поспешил опять надолго в Париж, то ребенка
и поручил одной из своих двоюродных теток, одной московской барыне.
Молодой человек был поражен, заподозрил неправду, обман, почти вышел из себя
и как бы потерял ум.
Как характерную черту сообщу, что слуга Григорий, мрачный, глупый
и упрямый резонер, ненавидевший прежнюю барыню Аделаиду Ивановну, на этот раз взял сторону новой барыни, защищал
и бранился за нее с Федором Павловичем почти непозволительным для слуги образом, а однажды так даже разогнал оргию
и всех наехавших безобразниц силой.
Когда она померла, мальчик Алексей был по четвертому году,
и хоть
и странно это, но я знаю, что он мать запомнил потом на всю жизнь, —
как сквозь сон, разумеется.
О житье-бытье ее «Софьи» все восемь лет она имела из-под руки самые точные сведения
и, слыша,
как она больна
и какие безобразия ее окружают, раза два или три произнесла вслух своим приживалкам: «Так ей
и надо, это ей Бог за неблагодарность послал».
Григорий снес эту пощечину
как преданный раб, не сгрубил ни слова,
и когда провожал старую барыню до кареты, то, поклонившись ей в пояс, внушительно произнес, что ей «за сирот Бог заплатит».
И если кому обязаны были молодые люди своим воспитанием
и образованием на всю свою жизнь, то именно этому Ефиму Петровичу, благороднейшему
и гуманнейшему человеку, из таких,
какие редко встречаются.
Впрочем, о старшем, Иване, сообщу лишь то, что он рос каким-то угрюмым
и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но
как бы еще с десяти лет проникнувшим в то, что растут они все-таки в чужой семье
и на чужих милостях
и что отец у них какой-то такой, о котором даже
и говорить стыдно,
и проч.,
и проч.
Этот мальчик очень скоро, чуть не в младенчестве (
как передавали по крайней мере), стал обнаруживать какие-то необыкновенные
и блестящие способности к учению.
Так
как Ефим Петрович плохо распорядился
и получение завещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячи уже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у нас формальностям
и проволочкам, то молодому человеку в первые его два года в университете пришлось очень солоно, так
как он принужден был все это время кормить
и содержать себя сам
и в то же время учиться.
Как бы там ни было, молодой человек не потерялся нисколько
и добился-таки работы, сперва уроками в двугривенный, а потом бегая по редакциям газет
и доставляя статейки в десять строчек об уличных происшествиях, за подписью «Очевидец».
Вообще судя, странно было, что молодой человек, столь ученый, столь гордый
и осторожный на вид, вдруг явился в такой безобразный дом, к такому отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его
и не помнил,
и хоть не дал бы, конечно, денег ни за что
и ни в
каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что
и сыновья, Иван
и Алексей, тоже когда-нибудь придут да
и попросят денег.
И вот молодой человек поселяется в доме такого отца, живет с ним месяц
и другой,
и оба уживаются
как не надо лучше.
Пить вино
и развратничать он не любит, а между тем старик
и обойтись без него не может, до того ужились!» Это была правда; молодой человек имел даже видимое влияние на старика; тот почти начал его иногда
как будто слушаться, хотя был чрезвычайно
и даже злобно подчас своенравен; даже вести себя начал иногда приличнее…
Лишь один только младший сын, Алексей Федорович, уже с год пред тем
как проживал у нас
и попал к нам, таким образом, раньше всех братьев.
Да, уже с год
как проживал он тогда в нашем монастыре
и, казалось, на всю жизнь готовился в нем затвориться.
Такие воспоминания могут запоминаться (
и это всем известно) даже
и из более раннего возраста, даже с двухлетнего, но лишь выступая всю жизнь
как бы светлыми точками из мрака,
как бы вырванным уголком из огромной картины, которая вся погасла
и исчезла, кроме этого только уголочка.
Так точно было
и с ним: он запомнил один вечер, летний, тихий, отворенное окно, косые лучи заходящего солнца (косые-то лучи
и запомнились всего более), в комнате в углу образ, пред ним зажженную лампадку, а пред образом на коленях рыдающую
как в истерике, со взвизгиваниями
и вскрикиваниями, мать свою, схватившую его в обе руки, обнявшую его крепко до боли
и молящую за него Богородицу, протягивающую его из объятий своих обеими руками к образу
как бы под покров Богородице…
и вдруг вбегает нянька
и вырывает его у нее в испуге.
В детстве
и юности он был мало экспансивен
и даже мало разговорчив, но не от недоверия, не от робости или угрюмой нелюдимости, вовсе даже напротив, а от чего-то другого, от какой-то
как бы внутренней заботы, собственно личной, до других не касавшейся, но столь для него важной, что он из-за нее
как бы забывал других.
Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий
и тонкий на обиду, сначала недоверчиво
и угрюмо его встретивший («много, дескать, молчит
и много про себя рассуждает»), скоро кончил, однако же, тем, что стал его ужасно часто обнимать
и целовать, не далее
как через две какие-нибудь недели, правда с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно
и глубоко
и так,
как никогда, конечно, не удавалось такому,
как он, никого любить…
Очутившись в доме своего благодетеля
и воспитателя, Ефима Петровича Поленова, он до того привязал к себе всех в этом семействе, что его решительно считали там
как бы за родное дитя.
А между тем он вступил в этот дом еще в таких младенческих летах, в
каких никак нельзя ожидать в ребенке расчетливой хитрости, пронырства или искусства заискать
и понравиться, уменья заставить себя полюбить.
Он, например, задумывался
и как бы отъединялся.
Может, по этому самому он никогда
и никого не боялся, а между тем мальчики тотчас поняли, что он вовсе не гордится своим бесстрашием, а смотрит
как будто
и не понимает, что он смел
и бесстрашен.
Случалось, что через час после обиды он отвечал обидчику или сам с ним заговаривал с таким доверчивым
и ясным видом,
как будто ничего
и не было между ними вовсе.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас же по смерти его, отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим все из особ женского пола, а Алеша попал в дом к каким-то двум дамам, которых он прежде никогда
и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима Петровича, но на
каких условиях, он сам того не знал.
Да
и вообще говоря, он
как бы вовсе не знал цены деньгам, разумеется не в буквальном смысле говоря.
Всего вероятнее, что он тогда
и сам не знал
и не смог бы ни за что объяснить: что именно такое
как бы поднялось вдруг из его души
и неотразимо повлекло его на какую-то новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу.
Федор Павлович не мог указать ему, где похоронил свою вторую супругу, потому что никогда не бывал на ее могиле, после того
как засыпали гроб, а за давностью лет
и совсем запамятовал, где ее тогда хоронили…
Безобразничать с женским полом любил не то что по-прежнему, а даже
как бы
и отвратительнее.
Кроме длинных
и мясистых мешочков под маленькими его глазами, вечно наглыми, подозрительными
и насмешливыми, кроме множества глубоких морщинок на его маленьком, но жирненьком личике, к острому подбородку его подвешивался еще большой кадык, мясистый
и продолговатый,
как кошелек, что придавало ему какой-то отвратительно сладострастный вид.
И вот довольно скоро после обретения могилы матери Алеша вдруг объявил ему, что хочет поступить в монастырь
и что монахи готовы допустить его послушником. Он объяснил при этом, что это чрезвычайное желание его
и что испрашивает он у него торжественное позволение
как у отца. Старик уже знал, что старец Зосима, спасавшийся в монастырском ските, произвел на его «тихого мальчика» особенное впечатление.
Да
и приличнее тебе будет у монахов, чем у меня, с пьяным старикашкой да с девчонками… хоть до тебя,
как до ангела, ничего не коснется.
Если же
и допустит его, то допустит
как факт естественный, но доселе лишь бывший ему неизвестным.
Старец этот,
как я уже объяснил выше, был старец Зосима; но надо бы здесь сказать несколько слов
и о том, что такое вообще «старцы» в наших монастырях,
и вот жаль, что чувствую себя на этой дороге не довольно компетентным
и твердым.
И во-первых, люди специальные
и компетентные утверждают, что старцы
и старчество появились у нас, по нашим русским монастырям, весьма лишь недавно, даже нет
и ста лет, тогда
как на всем православном Востоке, особенно на Синае
и на Афоне, существуют далеко уже за тысячу лет.
Возрождено же оно у нас опять с конца прошлого столетия одним из великих подвижников (
как называют его) Паисием Величковским
и учениками его, но
и доселе, даже через сто почти лет, существует весьма еще не во многих монастырях
и даже подвергалось иногда почти что гонениям,
как неслыханное по России новшество.