Неточные совпадения
Как именно случилось, что девушка с приданым,
да еще красивая и, сверх того, из бойких умниц, столь нередких у нас в теперешнее поколение, но появлявшихся
уже и в прошлом, могла выйти замуж за такого ничтожного «мозгляка», как все его тогда называли, объяснять слишком не стану.
Да,
уже с год как проживал он тогда в нашем монастыре и, казалось, на всю жизнь готовился в нем затвориться.
Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет,
да и не может быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания, раз
уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
Я за ним, кричу: «
Да,
да, вы исправник, а не Направник!» — «Нет, говорит,
уж коль сказано, так, значит, я Направник».
Раз, много лет
уже тому назад, говорю одному влиятельному даже лицу: «Ваша супруга щекотливая женщина-с», — в смысле то есть чести, так сказать нравственных качеств, а он мне вдруг на то: «А вы ее щекотали?» Не удержался, вдруг, дай, думаю, полюбезничаю: «
Да, говорю, щекотал-с» — ну тут он меня и пощекотал…
— Правда, вы не мне рассказывали; но вы рассказывали в компании, где и я находился, четвертого года это дело было. Я потому и упомянул, что рассказом сим смешливым вы потрясли мою веру, Петр Александрович. Вы не знали о сем, не ведали, а я воротился домой с потрясенною верой и с тех пор все более и более сотрясаюсь.
Да, Петр Александрович, вы великого падения были причиной! Это
уж не Дидерот-с!
Многие из теснившихся к нему женщин заливались слезами умиления и восторга, вызванного эффектом минуты; другие рвались облобызать хоть край одежды его, иные что-то причитали. Он благословлял всех, а с иными разговаривал. Кликушу он
уже знал, ее привели не издалека, из деревни всего верст за шесть от монастыря,
да и прежде ее водили к нему.
Зашибаться он стал без меня, Никитушка-то мой, это наверно что так,
да и прежде того: чуть я отвернусь, а
уж он и ослабеет.
— На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя бывала, аль забыл? Не велика же в тебе память, коли
уж меня забыл. Сказали у нас, что ты хворый, думаю, что ж, я пойду его сама повидаю: вот и вижу тебя,
да какой же ты хворый? Еще двадцать лет проживешь, право, Бог с тобою!
Да и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?
— Кстати будет просьбица моя невеликая: вот тут шестьдесят копеек, отдай ты их, милый, такой, какая меня бедней. Пошла я сюда,
да и думаю: лучше
уж чрез него подам,
уж он знает, которой отдать.
— И то
уж много и хорошо, что ум ваш мечтает об этом, а не о чем ином. Нет-нет
да невзначай и в самом деле сделаете какое-нибудь доброе дело.
Я свои поступки не оправдываю;
да, всенародно признаюсь: я поступил как зверь с этим капитаном и теперь сожалею и собой гнушаюсь за зверский гнев, но этот ваш капитан, ваш поверенный, пошел вот к этой самой госпоже, о которой вы выражаетесь, что она обольстительница, и стал ей предлагать от вашего имени, чтоб она взяла имеющиеся у вас мои векселя и подала на меня, чтобы по этим векселям меня засадить, если я
уж слишком буду приставать к вам в расчетах по имуществу.
— Что ты?
Да неужто и ты
уж думал? — вскричал он.
— Извини меня ради Бога, я никак не мог предполагать, и притом какая она публичная? Разве она… такая? — покраснел вдруг Алеша. — Повторяю тебе, я так слышал, что родственница. Ты к ней часто ходишь и сам мне говорил, что ты с нею связей любви не имеешь… Вот я никогда не думал, что
уж ты-то ее так презираешь!
Да неужели она достойна того?
Сокровеннейшее ощущение его в этот миг можно было бы выразить такими словами: «Ведь
уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им еще наплюю до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас,
да и только!» Кучеру он велел подождать, а сам скорыми шагами воротился в монастырь и прямо к игумену.
Из той ватаги гулявших господ как раз оставался к тому времени в городе лишь один участник,
да и то пожилой и почтенный статский советник, обладавший семейством и взрослыми дочерьми и который
уж отнюдь ничего бы не стал распространять, если бы даже что и было; прочие же участники, человек пять, на ту пору разъехались.
—
Да ты
уж это говорил, ты не расписывай, а докажи! — кричал Федор Павлович.
А коли я именно в тот же самый момент это все и испробовал и нарочно
уже кричал сей горе: подави сих мучителей, — а та не давила, то как же, скажите, я бы в то время не усомнился,
да еще в такой страшный час смертного великого страха?
Для меня мовешек не существовало:
уж одно то, что она женщина,
уж это одно половина всего…
да где вам это понять!
Да так
уж и быть, а затем пусть как Бог пошлет; может, я вам полная раба буду и во всем пожелаю вам рабски угодить.
— А знаете что, ангел-барышня, — вдруг протянула она самым
уже нежным и слащавейшим голоском, — знаете что, возьму я
да вашу ручку и не поцелую. — И она засмеялась маленьким развеселым смешком.
И он вдруг удалился, на этот раз
уже совсем. Алеша пошел к монастырю. «Как же, как же я никогда его не увижу, что он говорит? — дико представлялось ему, —
да завтра же непременно увижу и разыщу его, нарочно разыщу, что он такое говорит!..»
Да и не до того ему было: старец Зосима, почувствовавший вновь усталость и улегшийся опять в постель, вдруг, заводя
уже очи, вспомнил о нем и потребовал его к себе.
Вчера было глупость мне в голову пришла, когда я тебе на сегодня велел приходить: хотел было я через тебя узнать насчет Митьки-то, если б ему тысячку, ну другую, я бы теперь отсчитал, согласился ли бы он, нищий и мерзавец, отселева убраться совсем, лет на пять, а лучше на тридцать пять,
да без Грушки и
уже от нее совсем отказаться, а?
— Войдите, войдите ко мне сюда, — настойчиво и повелительно закричала она, — теперь
уж без глупостей! О Господи, что ж вы стояли и молчали такое время? Он мог истечь кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всего воды, воды! Надо рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы боль перестала, и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама, в полоскательную чашку.
Да скорее же, — нервно закончила она. Она была в совершенном испуге; рана Алеши страшно поразила ее.
— Совершенно могу,
да и боли я такой
уже теперь не чувствую.
—
Да как ни уверяйте его, что вам жалко в нем друга, а все-таки вы настаиваете ему в глаза, что счастье в том, что он уезжает… — проговорил как-то совсем
уже задыхаясь Алеша. Он стоял за столом и не садился.
—
Да полноте вы, наконец, паясничать, ваши выверты глупые показывать, которые ни к чему никогда не ведут!.. — совсем
уже озлившись, крикнула все из того угла Варвара Николаевна, даже ногой топнула.
Три дамы сидят-с, одна без ног слабоумная, другая без ног горбатая, а третья с ногами,
да слишком
уж умная, курсистка-с, в Петербург снова рвется, там на берегах Невы права женщины русской отыскивать.
Ветерок тогда начался, солнце затмилось, осенью повеяло,
да и смеркалось
уж, — идем, обоим нам грустно.
— Это мне-то, мне-с, это столько денег, двести рублей! Батюшки!
Да я
уж четыре года не видал таких денег, Господи! И говорит, что сестра… и вправду это, вправду?
—
Да что с вами, какой фокус? — прокричал тот
уж совсем в испуге.
Если б обрадовался,
да не очень, не показал этого, фасоны бы стал делать, как другие, принимая деньги, кривляться, ну тогда бы еще мог снести и принять, а то он
уж слишком правдиво обрадовался, а это-то и обидно.
—
Да, Lise, вот давеча ваш вопрос: нет ли в нас презрения к тому несчастному, что мы так душу его анатомируем, — этот вопрос мученический… видите, я никак не умею это выразить, но у кого такие вопросы являются, тот сам способен страдать. Сидя в креслах, вы
уж и теперь должны были много передумать…
—
Да будто они там у себя так
уж лучше наших? Я иного нашего щеголечка на трех молодых самых англичан не променяю, — нежно проговорила Марья Кондратьевна, должно быть, сопровождая в эту минуту слова свои самыми томными глазками.
—
Уж ты и спасаешь,
да я и не погибал, может быть! А в чем она, вторая твоя половина?
— Браво! — завопил Иван в каком-то восторге, —
уж коли ты сказал, значит… Ай
да схимник! Так вот какой у тебя бесенок в сердечке сидит, Алешка Карамазов!
Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что
уже сказано тобой прежде.
—
Да стой, стой, — смеялся Иван, — как ты разгорячился. Фантазия, говоришь ты, пусть! Конечно, фантазия. Но позволь, однако: неужели ты в самом деле думаешь, что все это католическое движение последних веков есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ?
Уж не отец ли Паисий так тебя учит?
—
Да ведь это же вздор, Алеша, ведь это только бестолковая поэма бестолкового студента, который никогда двух стихов не написал. К чему ты в такой серьез берешь?
Уж не думаешь ли ты, что я прямо поеду теперь туда, к иезуитам, чтобы стать в сонме людей, поправляющих его подвиг? О Господи, какое мне дело! Я ведь тебе сказал: мне бы только до тридцати лет дотянуть, а там — кубок об пол!
— А, это ты подхватил вчерашнее словцо, которым так обиделся Миусов… и что так наивно выскочил и переговорил брат Дмитрий? — криво усмехнулся он. —
Да, пожалуй: «все позволено», если
уж слово произнесено. Не отрекаюсь.
Да и редакция Митенькина недурна.
А так как во всей вселенной о знаках этих знают всего лишь я
да они-с, так они безо всякого
уже сумления и нисколько не окликая (вслух окликать они очень боятся) и отопрут.
— Что за ахинея! И все это как нарочно так сразу и сойдется: и у тебя падучая, и те оба без памяти! — прокричал Иван Федорович, —
да ты сам
уж не хочешь ли так подвести, чтобы сошлось? — вырвалось у него вдруг, и он грозно нахмурил брови.
— Совершенно верно-с… — пробормотал
уже пресекшимся голосом Смердяков, гнусно улыбаясь и опять судорожно приготовившись вовремя отпрыгнуть назад. Но Иван Федорович вдруг, к удивлению Смердякова, засмеялся и быстро прошел в калитку, продолжая смеяться. Кто взглянул бы на его лицо, тот наверно заключил бы, что засмеялся он вовсе не оттого, что было так весело.
Да и сам он ни за что не объяснил бы, что было тогда с ним в ту минуту. Двигался и шел он точно судорогой.
Обещанию же этому,
да и всякому слову отходящего старца, отец Паисий веровал твердо, до того, что если бы видел его и совсем
уже без сознания и даже без дыхания, но имел бы его обещание, что еще раз восстанет и простится с ним, то не поверил бы, может быть, и самой смерти, все ожидая, что умирающий очнется и исполнит обетованное.
Этого
уж никто тогда у нас не мог понять, а он от радости плачет: «
Да, говорит, была такая Божия слава кругом меня: птички, деревья, луга, небеса, один я жил в позоре, один все обесчестил, а красы и славы не приметил вовсе».
И сколько тайн разрешенных и откровенных: восстановляет Бог снова Иова, дает ему вновь богатство, проходят опять многие годы, и вот у него
уже новые дети, другие, и любит он их — Господи: «
Да как мог бы он, казалось, возлюбить этих новых, когда тех прежних нет, когда тех лишился?
И увидит сам, что милостив народ наш и благодарен, отблагодарит во сто крат; помня радение иерея и умиленные слова его, поможет ему на ниве его добровольно, поможет и в дому его,
да и уважением воздаст ему большим прежнего — вот
уже и увеличится содержание его.
Тут
уж он и совсем обомлел: «Ваше благородие, батюшка барин,
да как вы…
да стою ли я…» — и заплакал вдруг сам, точно как давеча я, ладонями обеими закрыл лицо, повернулся к окну и весь от слез так и затрясся, я же выбежал к товарищу, влетел в коляску, «вези» кричу.
Кричат и секунданты, особенно мой: «Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить; если бы только я это знал!» Стал я тут пред ними пред всеми и
уже не смеюсь: «Господа мои, говорю, неужели так теперь для нашего времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся в своей глупости и повинился, в чем сам виноват, публично?» — «
Да не на барьере же», — кричит мой секундант опять.