Неточные совпадения
Вот если вы не согласитесь с этим последним тезисом и ответите: «Не так» или «не всегда так», то я, пожалуй, и ободрюсь духом насчет значения героя моего Алексея Федоровича. Ибо не
только чудак «не всегда» частность и обособление, а напротив, бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи —
все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались…
Теперь же скажу об этом «помещике» (как его у нас называли, хотя он
всю жизнь совсем почти не жил в своем поместье) лишь то, что это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не
только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, — но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и
только, кажется, одни эти.
Ей, может быть, захотелось заявить женскую самостоятельность, пойти против общественных условий, против деспотизма своего родства и семейства, а услужливая фантазия убедила ее, положим, на один
только миг, что Федор Павлович, несмотря на свой чин приживальщика, все-таки один из смелейших и насмешливейших людей той, переходной ко
всему лучшему, эпохи, тогда как он был
только злой шут, и больше ничего.
Так что случай этот был, может быть, единственным в своем роде в жизни Федора Павловича, сладострастнейшего человека во
всю свою жизнь, в один миг готового прильнуть к какой угодно юбке,
только бы та его поманила.
Рассказывали, что молодая супруга выказала при том несравненно более благородства и возвышенности, нежели Федор Павлович, который, как известно теперь, подтибрил у нее тогда же, разом,
все ее денежки, до двадцати пяти тысяч,
только что она их получила, так что тысячки эти с тех пор решительно как бы канули для нее в воду.
Деревеньку же и довольно хороший городской дом, которые тоже пошли ей в приданое, он долгое время и изо
всех сил старался перевести на свое имя чрез совершение какого-нибудь подходящего акта и наверно бы добился того из одного, так сказать, презрения и отвращения к себе, которое он возбуждал в своей супруге ежеминутно своими бесстыдными вымогательствами и вымаливаниями, из одной ее душевной усталости,
только чтоб отвязался.
Во-первых, этот Дмитрий Федорович был один
только из трех сыновей Федора Павловича, который рос в убеждении, что он
все же имеет некоторое состояние и когда достигнет совершенных лет, то будет независим.
Лишь один
только младший сын, Алексей Федорович, уже с год пред тем как проживал у нас и попал к нам, таким образом, раньше
всех братьев.
Такие воспоминания могут запоминаться (и это
всем известно) даже и из более раннего возраста, даже с двухлетнего, но лишь выступая
всю жизнь как бы светлыми точками из мрака, как бы вырванным уголком из огромной картины, которая
вся погасла и исчезла, кроме этого
только уголочка.
Это он сам воздвиг ее над могилкой бедной «кликуши» и на собственное иждивение, после того когда Федор Павлович, которому он множество раз уже досаждал напоминаниями об этой могилке, уехал наконец в Одессу, махнув рукой не
только на могилы, но и на
все свои воспоминания.
Знаешь, в одном монастыре есть одна подгородная слободка, и уж
всем там известно, что в ней одни
только «монастырские жены» живут, так их там называют, штук тридцать жен, я думаю…
Просто повторю, что сказал уже выше: вступил он на эту дорогу потому
только, что в то время она одна поразила его и представила ему разом
весь идеал исхода рвавшейся из мрака к свету души его.
Хотя, к несчастию, не понимают эти юноши, что жертва жизнию есть, может быть, самая легчайшая изо
всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того
только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, — такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
Задумчивый он приехал к нам тогда, может быть,
только лишь посмотреть:
всё ли тут или и тут
только два рубля, и — в монастыре встретил этого старца…
Пораженный и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не
только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на
всей земле нет, да и не может быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
Если кто из этих тяжущихся и пререкающихся мог смотреть серьезно на этот съезд, то, без сомнения, один
только брат Дмитрий; остальные же
все придут из целей легкомысленных и для старца, может быть, оскорбительных — вот что понимал Алеша.
Дмитрий задумался, потому что ничего не мог припомнить, что бы такое ему обещал, ответил
только письмом, что изо
всех сил себя сдержит «пред низостью», и хотя глубоко уважает старца и брата Ивана, но убежден, что тут или какая-нибудь ему ловушка, или недостойная комедия.
— Да еще же бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть
все их здешние обычаи. Я одним
только затрудняюсь, именно тем, что я теперь с вами, Федор Павлович…
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — заметил он. —
Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг на друга смотрят и капусту едят. И ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так.
Только как же я слышал, что старец дам принимает? — обратился он вдруг к монашку.
— Значит,
все же лазеечка к барыням-то из скита проведена. Не подумайте, отец святой, что я что-нибудь, я
только так. Знаете, на Афоне, это вы слышали ль, не
только посещения женщин не полагается, но и совсем не полагается женщин и никаких даже существ женского рода, курочек, индюшечек, телушечек…
Я шут коренной, с рождения,
все равно, ваше преподобие, что юродивый; не спорю, что и дух нечистый, может, во мне заключается, небольшого, впрочем, калибра, поважнее-то другую бы квартиру выбрал,
только не вашу, Петр Александрович, и вы ведь квартира неважная.
— Я вам, господа, зато
всю правду скажу: старец великий! простите, я последнее, о крещении-то Дидерота, сам сейчас присочинил, вот сию
только минуточку, вот как рассказывал, а прежде никогда и в голову не приходило.
Ведь если б я
только был уверен, когда вхожу, что
все меня за милейшего и умнейшего человека сейчас же примут, — Господи! какой бы я тогда был добрый человек!
— Какой вздор, и
все это вздор, — бормотал он. — Я действительно, может быть, говорил когда-то…
только не вам. Мне самому говорили. Я это в Париже слышал, от одного француза, что будто бы у нас в Четьи-Минеи это за обедней читают… Это очень ученый человек, который специально изучал статистику России… долго жил в России… Я сам Четьи-Минеи не читал… да и не стану читать… Мало ли что болтается за обедом?.. Мы тогда обедали…
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога,
только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я
только взглянула на него лишь разочек,
только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась,
только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?»
Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик,
всего бы
только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется,
только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Только бы покаяние не оскудевало в тебе — и
все Бог простит.
Любовь такое бесценное сокровище, что на нее
весь мир купить можешь, и не
только свои, но и чужие грехи еще выкупишь.
Ну что, думаю, я
всю жизнь верила — умру, и вдруг ничего нет, и
только «вырастет лопух на могиле», как прочитала я у одного писателя.
Я стою и кругом вижу, что
всем все равно, почти
всем, никто об этом теперь не заботится, а я одна
только переносить этого не могу.
Тут действительно доходит до того, что даже и жизнь отдают,
только бы не продлилось долго, а поскорей совершилось, как бы на сцене, и чтобы
все глядели и хвалили.
Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на
все ваши усилия, вы не
только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, — в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас
все время любившего и
все время таинственно руководившего.
—
Все эти ссылки в работы, а прежде с битьем, никого не исправляют, а главное, почти никакого преступника и не устрашают, и число преступлений не
только не уменьшается, а чем далее, тем более нарастает.
Во многих случаях, казалось бы, и у нас то же; но в том и дело, что, кроме установленных судов, есть у нас, сверх того, еще и церковь, которая никогда не теряет общения с преступником, как с милым и
все еще дорогим сыном своим, а сверх того, есть и сохраняется, хотя бы даже
только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и не деятельный, но
все же живущий для будущего, хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый.
Справедливо и то, что было здесь сейчас сказано, что если бы действительно наступил суд церкви, и во
всей своей силе, то есть если бы
все общество обратилось лишь в церковь, то не
только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, может быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю.
Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит
весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не
только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь.
Засадить же вы меня хотите
только потому, что меня к ней же ревнуете, потому что сами вы приступать начали к этой женщине со своею любовью, и мне это опять-таки
все известно, и опять-таки она смеялась, — слышите, — смеясь над вами, пересказывала.
Но так как он оскорбил сию минуту не
только меня, но и благороднейшую девицу, которой даже имени не смею произнести всуе из благоговения к ней, то и решился обнаружить
всю его игру публично, хотя бы он и отец мой!..
Ваше преподобие, поверьте, что я
всех обнаруженных здесь подробностей в точности не знал, не хотел им верить и
только теперь в первый раз узнаю…
Есть у старых лгунов,
всю жизнь свою проактерствовавших, минуты, когда они до того зарисуются, что уже воистину дрожат и плачут от волнения, несмотря на то, что даже в это самое мгновение (или секунду
только спустя) могли бы сами шепнуть себе: «Ведь ты лжешь, старый бесстыдник, ведь ты актер и теперь, несмотря на
весь твой „святой“ гнев и „святую“ минуту гнева».
Дмитрий Федорович стоял несколько мгновений как пораженный: ему поклон в ноги — что такое? Наконец вдруг вскрикнул: «О Боже!» — и, закрыв руками лицо, бросился вон из комнаты. За ним повалили гурьбой и
все гости, от смущения даже не простясь и не откланявшись хозяину. Одни
только иеромонахи опять подошли под благословение.
И однако,
все шли. Монашек молчал и слушал. Дорогой через песок он
только раз лишь заметил, что отец игумен давно уже ожидают и что более получаса опоздали. Ему не ответили. Миусов с ненавистью посмотрел на Ивана Федоровича.
— А чего ты
весь трясешься? Знаешь ты штуку? Пусть он и честный человек, Митенька-то (он глуп, но честен); но он — сладострастник. Вот его определение и
вся внутренняя суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие. Ведь я
только на тебя, Алеша, дивлюсь: как это ты девственник? Ведь и ты Карамазов! Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят… с ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а ты, пожалуй, четвертый.
И чем
только этот Иван прельстил вас
всех, что вы
все пред ним благоговеете?
Но Иван Федорович, усевшийся уже на место, молча и изо
всей силы вдруг отпихнул в грудь Максимова, и тот отлетел на сажень. Если не упал, то
только случайно.
Впрочем, ничему не помешал,
только все две недели, как жил болезненный мальчик, почти не глядел на него, даже замечать не хотел и большею частью уходил из избы.
Отворив баню, он увидал зрелище, пред которым остолбенел: городская юродивая, скитавшаяся по улицам и известная
всему городу, по прозвищу Лизавета Смердящая, забравшись в их баню,
только что родила младенца.
Утверждали и у нас иные из господ, что
все это она делает лишь из гордости, но как-то это не вязалось: она и говорить-то ни слова не умела и изредка
только шевелила что-то языком и мычала — какая уж тут гордость.
Вот в эту-то пору Григорий энергически и изо
всех сил стал за своего барина и не
только защищал его против
всех этих наговоров, но вступал за него в брань и препирательства и многих переуверил.
Но
весь этот случай и
все эти толки не
только не отвратили общей симпатии от бедной юродивой, но ее еще пуще стали
все охранять и оберегать.
Алеша уверен был, что его и на
всем свете никто и никогда обидеть не захочет, даже не
только не захочет, но и не может.