Неточные совпадения
Они повергались пред ним, плакали, целовали ноги его, целовали землю,
на которой он стоит,
вопили, бабы протягивали к нему детей своих, подводили больных кликуш.
— Дмитрий Федорович! —
завопил вдруг каким-то не своим голосом Федор Павлович, — если бы только вы не мой сын, то я в ту же минуту вызвал бы вас
на дуэль…
на пистолетах,
на расстоянии трех шагов… через платок! через платок! — кончил он, топая обеими ногами.
—
На дуэль! —
завопил опять старикашка, задыхаясь и брызгая с каждым словом слюной. — А вы, Петр Александрович Миусов, знайте, сударь, что, может быть, во всем вашем роде нет и не было выше и честнее — слышите, честнее — женщины, как эта, по-вашему, тварь, как вы осмелились сейчас назвать ее! А вы, Дмитрий Федорович,
на эту же «тварь» вашу невесту променяли, стало быть, сами присудили, что и невеста ваша подошвы ее не стоит, вот какова эта тварь!
— Вот и он, вот и он! —
завопил Федор Павлович, вдруг страшно обрадовавшись Алеше. — Присоединяйся к нам, садись, кофейку — постный ведь, постный, да горячий, да славный! Коньячку не приглашаю, ты постник, а хочешь, хочешь? Нет, я лучше тебе ликерцу дам, знатный! Смердяков, сходи в шкаф,
на второй полке направо, вот ключи, живей!
— Держи, держи его! —
завопил он и ринулся вслед за Дмитрием Федоровичем. Григорий меж тем поднялся с полу, но был еще как бы вне себя. Иван Федорович и Алеша побежали вдогонку за отцом. В третьей комнате послышалось, как вдруг что-то упало об пол, разбилось и зазвенело: это была большая стеклянная ваза (не из дорогих)
на мраморном пьедестале, которую, пробегая мимо, задел Дмитрий Федорович.
«Ату его!» —
вопит генерал и бросает
на него всю стаю борзых собак.
— Зачем тебе столько, к чему это? Стой! —
завопил Петр Ильич. — Это что за ящик? С чем? Неужели тут
на четыреста рублей?
Способствовал тому страшный эпилептический
вопль Смердякова, лежавшего в соседней комнатке без сознания, — тот
вопль, которым всегда начинались его припадки падучей и которые всегда, во всю жизнь, страшно пугали Марфу Игнатьевну и действовали
на нее болезненно.
Дорогою Марья Кондратьевна успела припомнить, что давеча, в девятом часу, слышала страшный и пронзительный
вопль на всю окрестность из их сада — и это именно был, конечно, тот самый крик Григория, когда он, вцепившись руками в ногу сидевшего уже
на заборе Дмитрия Федоровича, прокричал: «Отцеубивец!» «
Завопил кто-то один и вдруг перестал», — показывала, бежа, Марья Кондратьевна.
— Прыгай, Перезвон, служи! Служи! —
завопил Коля, вскочив с места, и собака, став
на задние лапы, вытянулась прямо пред постелькой Илюши. Произошло нечто никем не ожиданное: Илюша вздрогнул и вдруг с силой двинулся весь вперед, нагнулся к Перезвону и, как бы замирая, смотрел
на него.
— Сумасшедший! —
завопил он и, быстро вскочив с места, откачнулся назад, так что стукнулся спиной об стену и как будто прилип к стене, весь вытянувшись в нитку. Он в безумном ужасе смотрел
на Смердякова. Тот, нимало не смутившись его испугом, все еще копался в чулке, как будто все силясь пальцами что-то в нем ухватить и вытащить. Наконец ухватил и стал тащить. Иван Федорович видел, что это были какие-то бумаги или какая-то пачка бумаг. Смердяков вытащил ее и положил
на стол.
— Уверенный в вашем согласии, я уж знал бы, что вы за потерянные эти три тысячи, возвратясь,
вопля не подымете, если бы почему-нибудь меня вместо Дмитрия Федоровича начальство заподозрило али с Дмитрием Федоровичем в товарищах; напротив, от других защитили бы… А наследство получив, так и потом когда могли меня наградить, во всю следующую жизнь, потому что все же вы через меня наследство это получить изволили, а то, женимшись
на Аграфене Александровне, вышел бы вам один только шиш.
Он встал с очевидным намерением пройтись по комнате. Он был в страшной тоске. Но так как стол загораживал дорогу и мимо стола и стены почти приходилось пролезать, то он только повернулся
на месте и сел опять. То, что он не успел пройтись, может быть, вдруг и раздражило его, так что он почти в прежнем исступлении вдруг
завопил...
Он мог очнуться и встать от глубокого сна (ибо он был только во сне: после припадков падучей болезни всегда нападает глубокий сон) именно в то мгновение, когда старик Григорий, схватив за ногу
на заборе убегающего подсудимого,
завопил на всю окрестность: «Отцеубивец!» Крик-то этот необычайный, в тиши и во мраке, и мог разбудить Смердякова, сон которого к тому времени мог быть и не очень крепок: он, естественно, мог уже час тому как начать просыпаться.
На хорах, наверху, в самом заднем углу раздался пронзительный женский
вопль: это была Грушенька.
Неточные совпадения
— Что с ними толковать!
на раскат их! —
вопил Толковников и его единомышленники.
На этот призыв выходит из толпы парень и с разбега бросается в пламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма; шапка и полушубок
на нем затлелись, в руках ничего нет. Слышится
вопль:"Матренка! Матренка! где ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями, что, вероятно, Матренка с испуга убежала
на огород…
Мужчины и женщины, дети впопыхах мчались к берегу, кто в чем был; жители перекликались со двора в двор, наскакивали друг
на друга,
вопили и падали; скоро у воды образовалась толпа, и в эту толпу стремительно вбежала Ассоль.
— Лжешь ты все! —
завопил Раскольников, уже не удерживаясь, — лжешь, полишинель [Полишинель — шут, паяц (от фр. polichinelle).] проклятый! — и бросился
на ретировавшегося к дверям, но нисколько не струсившего Порфирия.
И, накинув
на голову тот самый зеленый драдедамовый платок, о котором упоминал в своем рассказе покойный Мармеладов, Катерина Ивановна протеснилась сквозь беспорядочную и пьяную толпу жильцов, все еще толпившихся в комнате, и с
воплем и со слезами выбежала
на улицу — с неопределенною целью где-то сейчас, немедленно и во что бы то ни стало найти справедливость.