Неточные совпадения
В одном сатирическом английском романе прошлого столетия некто Гулливер, возвратясь из страны лилипутов, где люди были всего в какие-нибудь два вершка росту, до
того приучился считать себя между ними великаном, что, и ходя по улицам Лондона, невольно
кричал прохожим и экипажам, чтоб они пред ним сворачивали и остерегались, чтоб он как-нибудь их не раздавил, воображая, что он всё еще великан, а они маленькие.
Он стал говорить о городских новостях, о приезде губернаторши «с новыми разговорами», об образовавшейся уже в клубе оппозиции, о
том, что все
кричат о новых идеях и как это ко всем пристало, и пр., и пр.
—
То есть это капитан Лебядкин
кричит в пьяном виде на весь город, ну, а ведь это не всё ли равно, что вся площадь
кричит?
А помните ваши рассказы о
том, как Колумб открывал Америку и как все
закричали: «Земля, земля!» Няня Алена Фроловна говорит, что я после
того ночью бредила и во сне
кричала: «Земля, земля!» А помните, как вы мне историю принца Гамлета рассказывали?
Но, голубчик Степан Трофимович, стало быть, вы опять несчастны, коли среди улицы
кричите о
том, кто вас успокоит?
— Но, mon cher, не давите же меня окончательно, не
кричите на меня; я и
то весь раздавлен, как… как таракан, и, наконец, я думаю, что всё это так благородно. Предположите, что там что-нибудь действительно было… en Suisse [в Швейцарии (фр.).]… или начиналось. Должен же я спросить сердца их предварительно, чтобы… enfin, чтобы не помешать сердцам и не стать столбом на их дороге… Я единственно из благородства.
— И это точь-в-точь так, — опять громко и без церемонии обратился ко мне Шатов, — она его третирует совсем как лакея; сам я слышал, как она
кричала ему: «Лебядкин, подай воды», и при этом хохотала; в
том только разница, что он не бежит за водой, а бьет ее за это; но она нисколько его не боится.
— Ах, ты всё про лакея моего! — засмеялась вдруг Марья Тимофеевна. — Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на
ту пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то
кричит: «Не виноват, за чужую вину терплю!» Так, веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху…
— Если вы, тетя, меня не возьмете,
то я за вашею каретой побегу и
закричу, — быстро и отчаянно прошептала она совсем на ухо Варваре Петровне; хорошо еще, что никто не слыхал. Варвара Петровна даже на шаг отшатнулась и пронзительным взглядом посмотрела на сумасшедшую девушку. Этот взгляд всё решил: она непременно положила взять с собой Лизу!
Варвара Петровна, вся раскрасневшись, вскочила было с места и
крикнула Прасковье Ивановне: «Слышала, слышала ты, что он здесь ей сейчас говорил?» Но
та уж и отвечать не могла, а только пробормотала что-то, махнув рукой.
Да понимаешь ли,
кричу ему, понимаешь ли, что если у вас гильотина на первом плане и с таким восторгом,
то это единственно потому, что рубить головы всего легче, а иметь идею всего труднее! Vous êtes des paresseux! Votre drapeau est une guenille, une impuissance.
Пред ним Кириллов бросал о пол большой резиновый красный мяч; мяч отпрыгивал до потолка, падал опять, ребенок
кричал: «Мя, мя!» Кириллов ловил «мя» и подавал ему,
тот бросал уже сам своими неловкими ручонками, а Кириллов бежал опять подымать.
— Видишь ли, ты
кричишь и бранишься, как и в прошлый четверг, ты свою палку хотел поднять, а ведь я документ-то тогда отыскал. Из любопытства весь вечер в чемодане прошарил. Правда, ничего нет точного, можешь утешиться. Это только записка моей матери к
тому полячку. Но, судя по ее характеру…
— Ставрогин, — начала хозяйка, — до вас тут
кричали сейчас о правах семейства, — вот этот офицер (она кивнула на родственника своего, майора). И, уж конечно, не я стану вас беспокоить таким старым вздором, давно порешенным. Но откуда, однако, могли взяться права и обязанности семейства в смысле
того предрассудка, в котором теперь представляются? Вот вопрос. Ваше мнение?
— Нет, я понимаю, —
крикнул третий, — если да,
то руку вверх.
— Одним словом, будут или не будут деньги? — в злобном нетерпении и как бы властно
крикнул он на Ставрогина.
Тот оглядел его серьезно.
— Стой! Ни шагу! —
крикнул он, хватая его за локоть. Ставрогин рванул руку, но не вырвал. Бешенство овладело им: схватив Верховенского за волосы левою рукой, он бросил его изо всей силы об земь и вышел в ворота. Но он не прошел еще тридцати шагов, как
тот опять нагнал его.
Догадавшись, что сглупил свыше меры, — рассвирепел до ярости и
закричал, что «не позволит отвергать бога»; что он разгонит ее «беспардонный салон без веры»; что градоначальник даже обязан верить в бога, «а стало быть, и жена его»; что молодых людей он не потерпит; что «вам, вам, сударыня, следовало бы из собственного достоинства позаботиться о муже и стоять за его ум, даже если б он был и с плохими способностями (а я вовсе не с плохими способностями!), а между
тем вы-то и есть причина, что все меня здесь презирают, вы-то их всех и настроили!..» Он
кричал, что женский вопрос уничтожит, что душок этот выкурит, что нелепый праздник по подписке для гувернанток (черт их дери!) он завтра же запретит и разгонит; что первую встретившуюся гувернантку он завтра же утром выгонит из губернии «с казаком-с!».
И когда обиженный человек все-таки продолжал обижаться и
закричал,
то с чрезвычайною досадой заметил ему: «Ведь говорю же вам, что это недоразумение, чего же вы еще
кричите!»
О боже! — всплеснул он руками, — десять лет назад я точно так же
кричал в Петербурге, с эстрады, точно
то же и
теми словами, и точно так же они не понимали ничего, смеялись и шикали, как теперь; коротенькие люди, чего вам недостает, чтобы понять?
— Арестовать первую! —
крикнул тот, грозно наводя на нее свой перст. — Обыскать первую! Бал устроен с целью поджога…
Но во всяком случае, хоть там теперь и
кричат во все трубы, что Ставрогину надо было жену сжечь, для
того и город сгорел, но…
Он до
того струсил, увидав Шатова, что тотчас же захлопнул форточку и убежал на кровать. Шатов стал неистово стучать и
кричать.
— Мальчишка! —
крикнула та в ответ, увертывая ребенка.
— Вы, может быть. Вы бы уж лучше молчали, Липутин, вы только так говорите, по привычке. Подкупленные, господа, все
те, которые трусят в минуту опасности. Из страха всегда найдется дурак, который в последнюю минуту побежит и
закричит: «Ай, простите меня, а я всех продам!» Но знайте, господа, что вас уже теперь ни за какой донос не простят. Если и спустят две степени юридически,
то все-таки Сибирь каждому, и, кроме
того, не уйдете и от другого меча. А другой меч повострее правительственного.
Виргинский до
того испугался, что сам
закричал, как безумный, и в каком-то остервенении, до
того злобном, что от Виргинского и предположить нельзя было, начал дергаться из рук Лямшина, царапая и колотя его сколько мог достать сзади руками.
Так как Толкаченко целую половину пути не догадался помочь придержать камень,
то Петр Степанович наконец с ругательством
закричал на него.
А, это ты! —
крикнула она, увидав Софью Матвеевну, как раз в
ту самую минуту показавшуюся на пороге из второй комнаты.
Она только
кричала, что «коли
тот убит, так и муж убит; они вместе были!» К полудню она впала в беспамятство, из которого уж и не выходила, и скончалась дня через три.
Неточные совпадения
(
Кричит до
тех пор, пока не опускается занавес.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (
Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до
тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Ой! ночка, ночка пьяная! // Не светлая, а звездная, // Не жаркая, а с ласковым // Весенним ветерком! // И нашим добрым молодцам // Ты даром не прошла! // Сгрустнулось им по женушкам, // Оно и правда: с женушкой // Теперь бы веселей! // Иван
кричит: «Я спать хочу», // А Марьюшка: — И я с тобой! — // Иван
кричит: «Постель узка», // А Марьюшка: — Уляжемся! — // Иван
кричит: «Ой, холодно», // А Марьюшка: — Угреемся! — // Как вспомнили
ту песенку, // Без слова — согласилися // Ларец свой попытать.
В канаве бабы ссорятся, // Одна
кричит: «Домой идти // Тошнее, чем на каторгу!» // Другая: — Врешь, в моем дому // Похуже твоего! // Мне старший зять ребро сломал, // Середний зять клубок украл, // Клубок плевок, да дело в
том — // Полтинник был замотан в нем, // А младший зять все нож берет, //
Того гляди убьет, убьет!..
Под песню
ту удалую // Раздумалась, расплакалась // Молодушка одна: // «Мой век — что день без солнышка, // Мой век — что ночь без месяца, // А я, млада-младешенька, // Что борзый конь на привязи, // Что ласточка без крыл! // Мой старый муж, ревнивый муж, // Напился пьян, храпом храпит, // Меня, младу-младешеньку, // И сонный сторожит!» // Так плакалась молодушка // Да с возу вдруг и спрыгнула! // «Куда?» —
кричит ревнивый муж, // Привстал — и бабу за косу, // Как редьку за вихор!