Неточные совпадения
И вы
тоже, Степан Трофимович,
я вас нисколько не исключаю, даже на ваш счет и говорил, знайте это!
Поразило
меня тоже его лицо: волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец что-то уж слишком ярок и чист, зубы как жемчужины, губы как коралловые, — казалось бы, писаный красавец, а в то же время как будто и отвратителен.
Прибавлю
тоже, что четыре года спустя Николай Всеволодович на мой осторожный вопрос насчет этого прошедшего случая в клубе ответил нахмурившись: «Да,
я был тогда не совсем здоров».
Вы будете получать от
меня ежегодно по тысяче двести рублей содержания, а с экстренными тысячу пятьсот, кроме квартиры и стола, которые
тоже от
меня будут, точно так, как и теперь он пользуется.
Неужели
тоже от сентиментальности?»
Я не знаю, есть ли правда в этом замечании Степана Трофимовича;
я знаю только, что Петруша имел некоторые сведения о продаже рощи и о прочем, а Степан Трофимович знал, что тот имеет эти сведения.
Мне случалось
тоже читать и Петрушины письма к отцу; писал он до крайности редко, раз в год и еще реже.
Я тоже, может быть, с вами поеду…
— Так.
Я еще посмотрю… А впрочем, всё так будет, как
я сказала, и не беспокойтесь,
я сама ее приготовлю. Вам совсем незачем. Всё нужное будет сказано и сделано, а вам туда незачем. Для чего? Для какой роли? И сами не ходите и писем не пишите. И ни слуху ни духу, прошу вас.
Я тоже буду молчать.
Ведь
я тоже могу терпение потерять и… не захотеть!
—
Я тоже совсем не знаю русского народа и… вовсе нет времени изучать! — отрезал опять инженер и опять круто повернулся на диване. Степан Трофимович осекся на половине речи.
— Молчите и начинайте!
Я вас очень прошу, господин Кириллов,
тоже воротиться и присутствовать, очень прошу! Садитесь. А вы, Липутин, начинайте прямо, просто… и без малейших отговорок!
Мне известно
тоже, что он и прежде несколько раз с вами разговаривал.
— Знаю, знаю, — сказала она, —
я очень рада. Мама об вас
тоже много слышала. Познакомьтесь и с Маврикием Николаевичем, это прекрасный человек.
Я об вас уже составила смешное понятие: ведь вы конфидент Степана Трофимовича?
— Да чего вы! — вскричала она в изумлении. — Ба, да ведь и правда, что они скрывают!
Я верить не хотела. Дашу
тоже скрывают. Тетя давеча
меня не пустила к Даше, говорит, что у ней голова болит.
Мне было подумалось, не толкнуться ли вниз, к капитану Лебядкину, чтобы спросить о Шатове; но тут было
тоже заперто, и ни слуху, ни свету оттуда, точно пустое место.
—
Я…
я еще мало знаю… два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая, другая очень большая, Но и маленькая
тоже очень большая.
— О друг мой, поверьте, что всё это с таким благородством.
Я уведомил ее, что
я написал к Nicolas, еще дней пять назад, и
тоже с благородством.
Мы вошли почти вместе;
я тоже явился сделать мой первый визит.
— Это господин Шатов, про которого
я вам говорила, а это вот господин Г — в, большой друг
мне и Степану Трофимовичу. Маврикий Николаевич вчера
тоже познакомился.
—
Мне и Николай Всеволодович о вас
тоже много говорил…
—
Я знаю. Там
тоже, говорят, кажется какой-то капитан живет подле вас, господин Лебядкин? — всё по-прежнему торопилась Лиза.
Я тоже за Маврикием Николаевичем подошел к столу.
—
Я никогда не видал ее, но
я слышал, что она хромая, вчера еще слышал, — лепетал
я с торопливою готовностию и
тоже шепотом.
Эксплуататор-хозяин нас при расчете обсчитал, вместо тридцати долларов по условию заплатил
мне восемь, а ему пятнадцать;
тоже и бивали нас там не раз.
— Гадаю-то
я гадаю, Шатушка, да не то как-то выходит, — подхватила вдруг Марья Тимофеевна, расслышав последнее словцо, и, не глядя, протянула левую руку к булке (
тоже, вероятно, расслышав и про булку).
Только сижу
я это назавтра вечером за чаем у мать-игуменьи (княжеского рода она у нас), сидит у ней какая-то
тоже барыня заезжая, большая мечтательница, и сидит один захожий монашек афонский, довольно смешной человек, по моему мнению.
— И maman
тоже скажите, чтобы сейчас же приезжала за
мной к тете; maman непременно, непременно хотела заехать, она давеча сама говорила,
я забыла вас предуведомить, — трещала Лиза, — виновата, не сердитесь, Julie… chère cousine… тетя,
я готова!
— Мама,
я вас
тоже очень прошу быть умереннее, — проговорила вдруг Лизавета Николаевна.
Она так побледнела, что произошло даже смятение. Степан Трофимович бросился к ней первый;
я тоже приблизился; даже Лиза встала с места, хотя и осталась у своего кресла; но всех более испугалась сама Прасковья Ивановна: она вскрикнула, как могла приподнялась и почти завопила плачевным голосом...
— Этого уж
я не знаю-с; до
меня тоже доходило, что господин Лебядкин говорил про
меня вслух, будто
я не всё ему доставила; но
я этих слов не понимаю. Было триста рублей,
я и переслала триста рублей.
— Если… если
я… — залепетал он в жару, краснея, обрываясь и заикаясь, — если
я тоже слышал самую отвратительную повесть или, лучше сказать, клевету, то… в совершенном негодовании… enfin, c’est un homme perdu et quelque chose comme un forçat évadé… [словом, это погибший человек и что-то вроде беглого каторжника… (фр.)]
Но так как ты уже начала сама, то скажу тебе, что и
я получила дней шесть тому назад
тоже анонимное, шутовское письмо.
–…Представьте же, Варвара Петровна, — сыпал он как бисером, —
я вхожу и думаю застать его здесь уже с четверть часа; он полтора часа как приехал; мы сошлись у Кириллова; он отправился, полчаса тому, прямо сюда и велел
мне тоже сюда приходить через четверть часа…
— Ах, Лизавета Николаевна, как
я рад, что встречаю вас с первого же шагу, очень рад пожать вашу руку, — быстро подлетел он к ней, чтобы подхватить протянувшуюся к нему ручку весело улыбнувшейся Лизы, — и, сколько замечаю, многоуважаемая Прасковья Ивановна
тоже не забыла, кажется, своего «профессора» и даже на него не сердится, как всегда сердилась в Швейцарии.
Ах, Варвара Петровна,
я ведь вот уверен, что вы, пожалуй, осуждаете
меня теперь, и именно
тоже за слог-с…
— Пожалуйста, Степан Трофимович, ради бога, ничего не говорите, — начала она горячею скороговоркой, с болезненным выражением лица и поспешно протягивая ему руку, — будьте уверены, что
я вас всё так же уважаю… и всё так же ценю и… думайте обо
мне тоже хорошо, Степан Трофимович, и
я буду очень, очень это ценить…
Все-таки он слыл же когда-то заграничным революционером, правда ли, нет ли, участвовал в каких-то заграничных изданиях и конгрессах, «что можно даже из газет доказать», как злобно выразился
мне при встрече Алеша Телятников, теперь, увы, отставной чиновничек, а прежде
тоже обласканный молодой человек в доме старого губернатора.
Тоже и без вестей пробыть не мог во всё время; но лишь только
я, оставляя факты? переходил к сути дела и высказывал какие-нибудь предположения, то он тотчас же начинал махать на
меня руками, чтоб
я перестал.
Иногда, впрочем, он и не махал на
меня руками. Иногда
тоже казалось
мне, что принятая таинственная решимость как бы оставляла его и что он начинал бороться с каким-то новым соблазнительным наплывом идей. Это было мгновениями, но
я отмечаю их.
Я подозревал, что ему очень бы хотелось опять заявить себя, выйдя из уединения, предложить борьбу, задать последнюю битву.
Я промолчал. Он
тоже очень долго молчал.
— Кстати, — подхватил он, как бы не расслышав и поскорей заминая, —
я ведь по два, по три раза являлся к многоуважаемой Варваре Петровне и
тоже много принужден был говорить.
Я, конечно, поощряю; Юлия Михайловна во главе, Гаганов
тоже…
— Нет,
меня же и привез сюда давеча утром, мы вместе воротились, — проговорил Петр Степанович, как бы совсем не заметив мгновенного волнения Николая Всеволодовича. — Что это,
я книгу уронил, — нагнулся он поднять задетый им кипсек. — «Женщины Бальзака», с картинками, — развернул он вдруг, — не читал. Лембке
тоже романы пишет.
— Говорил. От
меня не прячется. На всё готовая личность, на всё; за деньги разумеется, но есть и убеждения, в своем роде конечно. Ах да, вот и опять кстати: если вы давеча серьезно о том замысле, помните, насчет Лизаветы Николаевны, то возобновляю вам еще раз, что и
я тоже на всё готовая личность, во всех родах, каких угодно, и совершенно к вашим услугам… Что это, вы за палку хватаетесь? Ах нет, вы не за палку… Представьте,
мне показалось, что вы палку ищете?
— Если вам
тоже понадобится что-нибудь насчет господина Гаганова, — брякнул вдруг Петр Степанович, уж прямехонько кивая на пресс-папье, — то, разумеется,
я могу всё устроить и убежден, что вы
меня не обойдете.
—
Я потому так, — прокричал он скороговоркой, — что ведь Шатов, например,
тоже не имел права рисковать тогда жизнью в воскресенье, когда к вам подошел, так ли?
Я бы желал, чтобы вы это заметили.
Я ответил ему тотчас же,
тоже письмом, и совершенно откровенно высказал, что, вероятно, он на
меня сердится за происшествие с его отцом, четыре года назад, здесь в клубе, и что
я с моей стороны готов принести ему всевозможные извинения на том основании, что поступок мой был неумышленный и произошел в болезни.
— Умею. У
меня есть пистолеты;
я дам слово, что вы из них не стреляли. Его секундант
тоже слово про свои; две пары, и мы сделаем чет и нечет, его или нашу?
—
Я слишком долго вас ждал, — как-то весь чуть не затрясся Шатов и привстал было с места, — говорите ваше дело,
я тоже скажу… потом…
— Потому что
я тоже принадлежу к ним, как и вы, и такой же член их общества, как и вы.