Неточные совпадения
Уверяли, что Виргинский, при объявлении ему женой отставки, сказал ей: «Друг мой, до сих
пор я только любил тебя, теперь уважаю», но вряд ли в самом деле произнесено
было такое древнеримское изречение; напротив, говорят, навзрыд плакал.
Липутин тотчас же согласился, но заметил, что покривить душой и похвалить мужичков все-таки
было тогда необходимо для направления; что даже дамы высшего общества заливались слезами, читая «Антона Горемыку», а некоторые из них так даже из Парижа написали в Россию своим управляющим, чтоб от сей
поры обращаться с крестьянами как можно гуманнее.
А так как мы никогда не
будем трудиться, то и мнение иметь за нас
будут те, кто вместо нас до сих
пор работал, то
есть всё та же Европа, все те же немцы — двухсотлетние учителя наши.
У Липутина же в доме до сих
пор еще не
был, хотя с ним самим и встречался.
Да, действительно, до сих
пор, до самого этого дня, он в одном только оставался постоянно уверенным, несмотря на все «новые взгляды» и на все «перемены идей» Варвары Петровны, именно в том, что он всё еще обворожителен для ее женского сердца, то
есть не только как изгнанник или как славный ученый, но и как красивый мужчина.
В голове его мелькнула одна удивительно красивая мысль: когда приедет Петруша, вдруг благородно выложить на стол самый высший maximum цены, то
есть даже пятнадцать тысяч, без малейшего намека на высылавшиеся до сих
пор суммы, и крепко-крепко, со слезами, прижать к груди се cher fils, [этого дорогого сына (фр.).] чем и покончить все счеты.
Как бы там ни
было, но до сих
пор о Петруше доходили к нам всё такие странные слухи.
У нас до сих
пор никогда еще не бывало амазонок; естественно, что появление Лизаветы Николаевны, прогуливавшейся верхом и еще не сделавшей визитов, должно
было оскорблять общество.
Превосходный миниатюрный портрет акварелью двенадцатилетней Лизы
был выслан Дроздовыми Степану Трофимовичу из Петербурга еще лет девять назад. С тех
пор он постоянно висел у него на стене.
— Ах, простите, пожалуйста, я совсем не то слово сказала; вовсе не смешное, а так… (Она покраснела и сконфузилась.) Впрочем, что же стыдиться того, что вы прекрасный человек? Ну,
пора нам, Маврикий Николаевич! Степан Трофимович, через полчаса чтобы вы у нас
были. Боже, сколько мы
будем говорить! Теперь уж я ваш конфидент, и обо всем, обо всем,понимаете?
Я воспользовался промежутком и рассказал о моем посещении дома Филиппова, причем резко и сухо выразил мое мнение, что действительно сестра Лебядкина (которую я не видал) могла
быть когда-то какой-нибудь жертвой Nicolas, в загадочную
пору его жизни, как выражался Липутин, и что очень может
быть, что Лебядкин почему-нибудь получает с Nicolas деньги, но вот и всё.
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до сих
пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если он
будет опять продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так как вы там живете, то я и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
— Ах, ты всё про лакея моего! — засмеялась вдруг Марья Тимофеевна. — Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то на ту
пору на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то кричит: «Не виноват, за чужую вину терплю!» Так, веришь ли, все мы как
были, так и покатились со смеху…
И вот во время уже проповеди подкатила к собору одна дама на легковых извозчичьих дрожках прежнего фасона, то
есть на которых дамы могли сидеть только сбоку, придерживаясь за кушак извозчика и колыхаясь от толчков экипажа, как полевая былинка от ветра. Эти ваньки в нашем городе до сих
пор еще разъезжают. Остановясь у угла собора, — ибо у врат стояло множество экипажей и даже жандармы, — дама соскочила с дрожек и подала ваньке четыре копейки серебром.
Одним словом, всему городу вдруг ясно открылось, что это не Юлия Михайловна пренебрегала до сих
пор Варварой Петровной и не сделала ей визита, а сама Варвара Петровна, напротив, «держала в границах Юлию Михайловну, тогда как та пешком бы, может, побежала к ней с визитом, если бы только
была уверена, что Варвара Петровна ее не прогонит». Авторитет Варвары Петровны поднялся до чрезвычайности.
— О, это мой характер! Я узнаю себя в Nicolas. Я узнаю эту молодость, эту возможность бурных, грозных
порывов… И если мы когда-нибудь сблизимся с вами, Петр Степанович, чего я с моей стороны желаю так искренно, тем более что вам уже так обязана, то вы, может
быть, поймете тогда…
— Вы поймете тогда тот
порыв, по которому в этой слепоте благородства вдруг берут человека даже недостойного себя во всех отношениях, человека, глубоко не понимающего вас, готового вас измучить при всякой первой возможности, и такого-то человека, наперекор всему, воплощают вдруг в какой-то идеал, в свою мечту, совокупляют на нем все надежды свои, преклоняются пред ним, любят его всю жизнь, совершенно не зная за что, — может
быть, именно за то, что он недостоин того…
— Но вы не можете вообразить, какие здесь начались интриги! — они измучили даже нашу бедную Прасковью Ивановну — а ее-то уж по какой причине? Я, может
быть, слишком виновата пред тобой сегодня, моя милая Прасковья Ивановна, — прибавила она в великодушном
порыве умиления, но не без некоторой победоносной иронии.
— Где ж ты
был, Nicolas, до сих
пор, все эти два часа с лишком? — подошла она. — Поезд приходит в десять часов.
Затем, прежде всех криков, раздался один страшный крик. Я видел, как Лизавета Николаевна схватила
было свою мама за плечо, а Маврикия Николаевича за руку и раза два-три рванула их за собой, увлекая из комнаты, но вдруг вскрикнула и со всего росту упала на пол в обмороке. До сих
пор я как будто еще слышу, как стукнулась она о ковер затылком.
Я пришел, чтобы
быть с этих
пор всегда откровенным.
— Тактики нет. Теперь во всем ваша полная воля, то
есть хотите сказать да, а хотите — скажете нет.Вот моя новая тактика. А о нашемделе не заикнусь до тех самых
пор, пока сами не прикажете. Вы смеетесь? На здоровье; я и сам смеюсь. Но я теперь серьезно, серьезно, серьезно, хотя тот, кто так торопится, конечно, бездарен, не правда ли? Всё равно, пусть бездарен, а я серьезно, серьезно.
— То
есть в каком же смысле? Тут нет никаких затруднений; свидетели брака здесь. Всё это произошло тогда в Петербурге совершенно законным и спокойным образом, а если не обнаруживалось до сих
пор, то потому только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и, наконец, сам Лебядкин (которого я имею удовольствие считать теперь моим родственником) дали тогда слово молчать.
— Я не встал с первого вашего слова, не закрыл разговора, не ушел от вас, а сижу до сих
пор и смирно отвечаю на ваши вопросы и… крики, стало
быть, не нарушил еще к вам уважения.
— Чтобы по приказанию, то этого не было-с ничьего, а я единственно человеколюбие ваше знамши, всему свету известное. Наши доходишки, сами знаете, либо сена клок, либо вилы в бок. Я вон в пятницу натрескался пирога, как Мартын мыла, да с тех
пор день не
ел, другой погодил, а на третий опять не
ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел… Так вот не
будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей не являйся.
До сих
пор он говорил как-то двусмысленно, так что Лебядкин, искусившийся в роли шута, до последнего мгновения все-таки
был капельку неуверен: сердится ли его барин в самом деле или только подшучивает, имеет ли в самом деле дикую мысль объявить о браке или только играет?
— Садитесь, прошу вас, подле меня, чтобы можно
было мне потом вас разглядеть, — произнесла она довольно твердо, с явною и какою-то новою целью. — А теперь не беспокойтесь, я и сама не
буду глядеть на вас, а
буду вниз смотреть. Не глядите и вы на меня до тех
пор, пока я вас сама не попрошу. Садитесь же, — прибавила она даже с нетерпением.
Нам не случилось до сих
пор упомянуть о его наружности. Это
был человек большого роста, белый, сытый, как говорит простонародье, почти жирный, с белокурыми жидкими волосами, лет тридцати трех и, пожалуй, даже с красивыми чертами лица. Он вышел в отставку полковником, и если бы дослужился до генерала, то в генеральском чине
был бы еще внушительнее и очень может
быть, что вышел бы хорошим боевым генералом.
— Не извольте беспокоиться, ошибки не
будет. Через меня до сих
пор и происходили посещения; всегда к содействию моему обращались.
Она в ту
пору уже очень начала себе чувствовать цену, даже, может
быть, немного и слишком.
— Но ведь этот слух
был еще летом, — прокламации, фальшивые ассигнации, мало ли что, однако до сих
пор не доставили ни одной. Кто вам сказал?
Я не знаю, что она хотела этим сказать; но она требовала настойчиво, неумолимо, точно
была в припадке. Маврикий Николаевич растолковывал, как увидим ниже, такие капризные
порывы ее, особенно частые в последнее время, вспышками слепой к нему ненависти, и не то чтоб от злости, — напротив, она чтила, любила и уважала его, и он сам это знал, — а от какой-то особенной бессознательной ненависти, с которою она никак не могла справиться минутами.
Это
была их первая супружеская ссора, и случилась она тотчас после свадьбы, в самые первые медовые дни, когда вдруг обнаружился пред нею Блюм, до тех
пор тщательно от нее припрятанный, с обидною тайной своего к ней родства.
Решено
было только, что родство
будет скрываемо еще тщательнее, чем до сих
пор, если только это возможно, и что даже имя и отчество Блюма
будут изменены, потому что его тоже почему-то звали Андреем Антоновичем.
Минуя разговоры — потому что не тридцать же лет опять болтать, как болтали до сих
пор тридцать лет, — я вас спрашиваю, что вам милее: медленный ли путь, состоящий в сочинении социальных романов и в канцелярском предрешении судеб человеческих на тысячи лет вперед на бумаге, тогда как деспотизм тем временем
будет глотать жареные куски, которые вам сами в рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решения скорого, в чем бы оно ни состояло, но которое наконец развяжет руки и даст человечеству на просторе самому социально устроиться, и уже на деле, а не на бумаге?
Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих
пор не
было цинизма, хоть он и ругался скверными словами.
Я догадался уже по виду его, что он хочет сообщить мне наконец что-то чрезвычайное, но что до сих
пор он, стало
быть, удерживался сообщить.
Другие до сих
пор у нас отвергают выбор, утверждая, что семидесяти человек слишком
было бы много для выборных, а что просто эта толпа состояла из наиболее обиженных и приходили они просить лишь сами за себя, так что общего фабричного «бунта», о котором потом так прогремели, совсем никакого не
было.
Одним словом,
было ли тут чье влияние или подговор — до сих
пор в точности неизвестно.
— Вспомните, что мы виделись с вами в последний раз в Москве, на обеде в честь Грановского, и что с тех
пор прошло двадцать четыре года… — начал
было очень резонно (а стало
быть, очень не в высшем тоне) Степан Трофимович.
— Но надеюсь, что он не
будет иметь ни малейшего влияния на мою просьбу, — опять подхватила Юлия Михайловна, — я надеюсь, что вы, невзирая на эту несчастную неприятность, о которой я не имею до сих
пор понятия, не обманете наших лучших ожиданий и не лишите нас наслаждения услышать ваше чтение на литературном утре.
— Позвольте, мы, напротив, вам же намерены
были сейчас заявить о той степени деспотизма и неравенства, с которыми принята
была, помимо членов, такая серьезная и вместе с тем странная мера, — почти с негодованием заявил молчавший до сих
пор Виргинский.
Но
была особая причина такой чуткости и поспешности: Лямшин трепетал весь вечер и до сих
пор еще не мог заснуть от волнения вследствие заседания у наших; ему всё мерещилось посещение некоторых незваных и уже совсем нежеланных гостей.
— Это что же, комплимент? А впрочем, и чай холодный, — значит, всё вверх дном. Нет, тут происходит нечто неблагонадежное. Ба! Да я что-то примечаю там на окне, на тарелке (он подошел к окну). Ого, вареная с рисом курица!.. Но почему ж до сих
пор не початая? Стало
быть, мы находились в таком настроении духа, что даже и курицу…
— Наконец-то догадался. Неужели вы до сих
пор не понимали, Кириллов, с вашим умом, что все одни и те же, что нет ни лучше, ни хуже, а только умнее и глупее, и что если все подлецы (что, впрочем, вздор), то, стало
быть, и не должно
быть неподлеца?
Человек потому и
был до сих
пор так несчастен и беден, что боялся заявить самый главный пункт своеволия и своевольничал с краю, как школьник.