Неточные совпадения
— Во всяком случае,
у вас очень забавное настроение мыслей, — продолжал Nicolas, — а про Агафью я, разумеется,
понимаю, что вы ее обругать меня присылали.
— Ах, простите, пожалуйста, я совсем не то слово сказала; вовсе не смешное, а так… (Она покраснела и сконфузилась.) Впрочем, что же стыдиться того, что вы прекрасный человек? Ну, пора нам, Маврикий Николаевич! Степан Трофимович, через полчаса чтобы вы
у нас были. Боже, сколько мы будем говорить! Теперь уж я ваш конфидент, и обо всем, обо всем,
понимаете?
— Когда
у ней ноги распухнут, она всегда такая, вы
понимаете, больная, — шепнула она Шатову, продолжая рассматривать его всё с тем же чрезвычайным любопытством и особенно его вихор на голове.
Да
понимаешь ли, кричу ему,
понимаешь ли, что если
у вас гильотина на первом плане и с таким восторгом, то это единственно потому, что рубить головы всего легче, а иметь идею всего труднее! Vous êtes des paresseux! Votre drapeau est une guenille, une impuissance.
— Я ничего, ничего не думаю, — заторопился, смеясь, Петр Степанович, — потому что знаю, вы о своих делах сами наперед обдумали и что
у вас всё придумано. Я только про то, что я серьезно к вашим услугам, всегда и везде и во всяком случае, то есть во всяком,
понимаете это?
Там ведь
у нас три приятеля, vous comprenez? [вы
понимаете? (фр.)]
—
Понимаю,
понимаю, берегите слова. Мне жаль, что вы в жару;
у меня самое необходимое дело.
— Я не к себе просил
у вас уважения, начиная разговор; с вашим умом вы бы могли
понять это, — в негодовании пробормотал Шатов.
— А кто тебя знает, кто ты таков и откуда ты выскочил! Только сердце мое, сердце чуяло, все пять лет, всю интригу! А я-то сижу, дивлюсь: что за сова слепая подъехала? Нет, голубчик, плохой ты актер, хуже даже Лебядкина. Поклонись от меня графине пониже да скажи, чтобы присылала почище тебя. Наняла она тебя, говори?
У ней при милости на кухне состоишь? Весь ваш обман насквозь вижу, всех вас, до одного,
понимаю!
— Хуже, ты был приживальщиком, то есть лакеем добровольным. Лень трудиться, а на денежки-то
у нас аппетит. Всё это и она теперь
понимает; по крайней мере ужас, что про тебя рассказала. Ну, брат, как я хохотал над твоими письмами к ней; совестно и гадко. Но ведь вы так развращены, так развращены! В милостыне есть нечто навсегда развращающее — ты явный пример!
«Этот неуч, — в раздумье оглядывал его искоса Кармазинов, доедая последний кусочек и выпивая последний глоточек, — этот неуч, вероятно,
понял сейчас всю колкость моей фразы… да и рукопись, конечно, прочитал с жадностию, а только лжет из видов. Но может быть и то, что не лжет, а совершенно искренно глуп. Гениального человека я люблю несколько глупым. Уж не гений ли он какой
у них в самом деле, черт его, впрочем, дери».
Нет, в Европе еще этого не
поймут, а
у нас именно на это-то и набросятся.
— Нет, не прекрасно, потому что вы очень мямлите. Я вам не обязан никаким отчетом, и мыслей моих вы не можете
понимать. Я хочу лишить себя жизни потому, что такая
у меня мысль, потому что я не хочу страха смерти, потому… потому что вам нечего тут знать… Чего вы? Чай хотите пить? Холодный. Дайте я вам другой стакан принесу.
—
Понимаю, да ведь мы
у себя.
—
У вас никто не отнимает права вашего голоса, — резко оборвала уже сама хозяйка, — вас только приглашают не мямлить, потому что вас никто не может
понять.
— Охоты нет, так я и знал! — вскричал тот в порыве неистовой злобы. — Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барчонок, не верю, аппетит
у вас волчий!..
Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного, как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал, на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего в голову!..
Между тем произошло
у нас приключение, меня удивившее, а Степана Трофимовича потрясшее. Утром в восемь часов прибежала от него ко мне Настасья, с известием, что барина «описали». Я сначала ничего не мог
понять: добился только, что «описали» чиновники, пришли и взяли бумаги, а солдат завязал в узел и «отвез в тачке». Известие было дикое. Я тотчас же поспешал к Степану Трофимовичу.
Теперь известно, что
у него не было никаких поручений, да и вряд ли сам он
понимал свое положение.
— Черт возьми, придется, — привстал Петр Степанович. — Однако все-таки рано. Послушайте, Кириллов,
у Мясничихи застану я того человека,
понимаете? Или и она наврала?
— Ты постой, Петр Степанович, постой, — щеголевато отчеканивая каждое слово, заговорил он, — ты первым долгом здесь должен
понимать, что ты на благородном визите
у господина Кириллова, Алексея Нилыча,
у которого всегда сапоги чистить можешь, потому он пред тобой образованный ум, а ты всего только — тьфу!
«“Ох, устала, ох, устала!” — припоминал он ее восклицания, ее слабый, надорванный голос. Господи! Бросить ее теперь, а
у ней восемь гривен; протянула свой портмоне, старенький, крошечный! Приехала места искать — ну что она
понимает в местах, что они
понимают в России? Ведь это как блажные дети, всё
у них собственные фантазии, ими же созданные; и сердится, бедная, зачем не похожа Россия на их иностранные мечтаньица! О несчастные, о невинные!.. И однако, в самом деле здесь холодно…»
— Ни слова не говорить нельзя, если вы сами не лишились рассудка; так я и
понимаю об вас в этом положении. По крайней мере надо о деле: скажите, заготовлено
у вас что-нибудь? Отвечайте вы, Шатов, ей не до того.
Marie лежала как без чувств, но через минуту открыла глаза и странно, странно поглядела на Шатова: совсем какой-то новый был этот взгляд, какой именно, он еще
понять был не в силах, но никогда прежде он не знал и не помнил
у ней такого взгляда.
Шатов то плакал, как маленький мальчик, то говорил бог знает что, дико, чадно, вдохновенно; целовал
у ней руки; она слушала с упоением, может быть и не
понимая, но ласково перебирала ослабевшею рукой его волосы, приглаживала их, любовалась ими.
Я ничего не
понимаю, в чем
у вас там фантазия себя умертвить.
Особенно много было туманного для бедной попавшейся Софьи Матвеевны, когда история перешла чуть не в целую диссертацию о том, как никто и никогда не мог
понять Степана Трофимовича и как «гибнут
у нас в России таланты».
Само собою, что ее в то же утро обеспокоили, как бывшую повитуху родильницы; но немногого добились: она очень дельно и хладнокровно рассказала всё, что сама видела и слышала
у Шатова, но о случившейся истории отозвалась, что ничего в ней не знает и не
понимает.