Неточные совпадения
И это
там, где сам же он скопил себе «домишко», где во второй раз женился и взял за женой деньжонки, где, может быть, на сто верст кругом
не было ни одного человека, начиная с него первого, хоть бы с виду только похожего на будущего члена «всемирно-общечеловеческой социальной республики и гармонии».
Вместо того чтобы благородно стоять свидетельством, продолжать собою пример, вы окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные привычки, вы одряхлели, вы
не можете обойтись без вина и без карт, вы читаете одного только Поль де Кока и ничего
не пишете, тогда как все они
там пишут; всё ваше время уходит на болтовню.
Накануне вы с нею переговорите, если надо будет; а на вашем вечере мы
не то что объявим или
там сговор какой-нибудь сделаем, а только так намекнем или дадим знать, безо всякой торжественности.
— Извозчики? извозчики всего ближе отсюда… у собора стоят,
там всегда стоят, — и вот я чуть было
не повернулся бежать за извозчиком. Я подозреваю, что он именно этого и ждал от меня. Разумеется, я тотчас же опомнился и остановился, но движение мое он заметил очень хорошо и следил за мною всё с тою же скверною улыбкой. Тут случилось то, чего я никогда
не забуду.
— Но, mon cher,
не давите же меня окончательно,
не кричите на меня; я и то весь раздавлен, как… как таракан, и, наконец, я думаю, что всё это так благородно. Предположите, что
там что-нибудь действительно было… en Suisse [в Швейцарии (фр.).]… или начиналось. Должен же я спросить сердца их предварительно, чтобы… enfin, чтобы
не помешать сердцам и
не стать столбом на их дороге… Я единственно из благородства.
— Это письмо я получила вчера, — покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, — я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; и до сих пор еще
не показала maman, чтобы
не расстроить ее еще более. Но если он будет опять продолжать, то я
не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, — обратилась она к Шатову, — и так как вы
там живете, то я и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.
Эксплуататор-хозяин нас при расчете обсчитал, вместо тридцати долларов по условию заплатил мне восемь, а ему пятнадцать; тоже и бивали нас
там не раз.
А Лизавета эта блаженная в ограде у нас вделана в стену, в клетку в сажень длины и в два аршина высоты, и сидит она
там за железною решеткой семнадцатый год, зиму и лето в одной посконной рубахе и всё аль соломинкой, али прутиком каким ни на есть в рубашку свою, в холстину тычет, и ничего
не говорит, и
не чешется, и
не моется семнадцать лет.
Степан Трофимович привстал было протянуть ему руку, но Шатов, посмотрев на нас обоих внимательно, поворотил в угол, уселся
там и даже
не кивнул нам головой.
— Николай Всеволодович, — повторила она, отчеканивая слова твердым голосом, в котором зазвучал грозный вызов, — прошу вас, скажите сейчас же,
не сходя с этого места: правда ли, что эта несчастная, хромая женщина, — вот она, вон
там, смотрите на нее! — правда ли, что она… законная жена ваша?
Там вообще над нею смеялись, но прежде она вовсе
не замечала того.
Он угадал; через минуту все суетились, принесли воды. Лиза обнимала свою мама, горячо целовала ее, плакала на ее плече и тут же, опять откинувшись и засматривая ей в лицо, принималась хохотать. Захныкала, наконец, и мама. Варвара Петровна увела их обеих поскорее к себе, в ту самую дверь, из которой вышла к нам давеча Дарья Павловна. Но пробыли они
там недолго, минуты четыре,
не более…
Да они мне теперь всё простят уже за то одно, что мудрец, издававший
там прокламации, оказался здесь глупее их самих,
не так ли?
— Нет,
не воображайте, я просто говорил, что вы
не убьете, ну и
там прочие сладкие вещи. И вообразите: она на другой день уже знала, что я Марью Тимофеевну за реку переправил; это вы ей сказали?
— А, ну… да, конечно, — пролепетал Петр Степанович, как бы замявшись, —
там слухи о помолвке, вы знаете? Верно, однако. Но вы правы, она из-под венца прибежит, стоит вам только кликнуть. Вы
не сердитесь, что я так?
Но он вдруг сам открыл глаза и, по-прежнему
не шевелясь, просидел еще минут десять, как бы упорно и любопытно всматриваясь в какой-то поразивший его предмет в углу комнаты, хотя
там ничего
не было ни нового, ни особенного.
— Положим, вы жили на луне, — перебил Ставрогин,
не слушая и продолжая свою мысль, — вы
там, положим, сделали все эти смешные пакости… Вы знаете наверно отсюда, что
там будут смеяться и плевать на ваше имя тысячу лет, вечно, во всю луну. Но теперь вы здесь и смотрите на луну отсюда: какое вам дело здесь до всего того, что вы
там наделали и что тамошние будут плевать на вас тысячу лет,
не правда ли?
— Знаю. Это очень
там верно; отчетливо и точно. Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше
не будет, потому что
не надо. Очень верная мысль.
— Высылкой денег; подождите, — остановил Шатов, поспешно выдвинул из стола ящик и вынул из-под бумаг радужный кредитный билет, — вот, возьмите, сто рублей, которые вы мне выслали; без вас я бы
там погиб. Я долго бы
не отдал, если бы
не ваша матушка: эти сто рублей подарила она мне девять месяцев назад на бедность, после моей болезни. Но продолжайте, пожалуйста…
А
там прошлого года чуть
не захватили, как я пятидесятирублевые французской подделки Короваеву передал; да, слава богу, Короваев как раз пьяный в пруду утонул к тому времени, и меня
не успели изобличить.
— Многого я вовсе
не знал, — сказал он, — разумеется, с вами всё могло случиться… Слушайте, — сказал он, подумав, — если хотите, скажите им, ну,
там кому знаете, что Липутин соврал и что вы только меня попугать доносом собирались, полагая, что я тоже скомпрометирован, и чтобы с меня таким образом больше денег взыскать… Понимаете?
Мой Лебядкин тоже отличился; я, чтобы
не рассмеяться, всё в потолок смотрела, хорошо
там потолок расписан.
— То есть они ведь вовсе в тебе
не так нуждаются. Напротив, это чтобы тебя обласкать и тем подлизаться к Варваре Петровне. Но, уж само собою, ты
не посмеешь отказаться читать. Да и самому-то, я думаю, хочется, — ухмыльнулся он, — у вас у всех, у старичья, адская амбиция. Но послушай, однако, надо, чтобы
не так скучно. У тебя
там что, испанская история, что ли? Ты мне дня за три дай просмотреть, а то ведь усыпишь, пожалуй.
— Все. То есть, конечно, где же их прочитать? Фу, сколько ты исписал бумаги, я думаю,
там более двух тысяч писем… А знаешь, старик, я думаю, у вас было одно мгновение, когда она готова была бы за тебя выйти? Глупейшим ты образом упустил! Я, конечно, говорю с твоей точки зрения, но все-таки ж лучше, чем теперь, когда чуть
не сосватали на «чужих грехах», как шута для потехи, за деньги.
— Ну еще же бы нет! Первым делом. То самое, в котором ты уведомлял, что она тебя эксплуатирует, завидуя твоему таланту, ну и
там об «чужих грехах». Ну, брат, кстати, какое, однако, у тебя самолюбие! Я так хохотал. Вообще твои письма прескучные; у тебя ужасный слог. Я их часто совсем
не читал, а одно так и теперь валяется у меня нераспечатанным; я тебе завтра пришлю. Но это, это последнее твое письмо — это верх совершенства! Как я хохотал, как хохотал!
Притом же это были и
не новые прокламации: такие же точно, как говорили потом, были недавно рассыпаны в X—ской губернии, а Липутин, ездивший месяца полтора назад в уезд и в соседнюю губернию, уверял, что уже тогда видел
там такие же точно листки.
И вот вдруг все стали вопить, что в ней-то и таится корень и рассадник болезни, что на самой фабрике и особенно в помещениях рабочих такая закоренелая нечистота, что если б и
не было совсем холеры, то она должна была бы
там сама зародиться.
Ну,
там в девятой, десятой, это всё про любовь,
не мое дело; эффектно, однако; за письмом Игренева чуть
не занюнил, хотя вы его так тонко выставили…
Вы поймете и сами покажете дело в настоящем виде, а
не как бог знает что, как глупую мечту сумасбродного человека… от несчастий, заметьте, от долгих несчастий, а
не как черт знает
там какой небывалый государственный заговор!..
Видите-с: я слишком ценю ее дружбу и высоко уважаю… ну и
там всё это… но я
не промахнусь.
Вникните сами: ведь мог бы я
не вам открыть первому два-то имени, а прямо тудамахнуть, то есть туда, где первоначальные объяснения давал; и уж если б я старался из-за финансов али
там из-за выгоды, то, уж конечно, вышел бы с моей стороны нерасчет, потому что благодарны-то будут теперь вам, а
не мне.
Я единственно за Шатова, — с благородством прибавил Петр Степанович, — за одного Шатова, по прежней дружбе… ну, а
там, пожалуй, когда возьмете перо, чтобы тудаотписать, ну похвалите меня, если хотите… противоречить
не стану, хе-хе!
— Разумеется, я вам рук
не связываю, да и
не смею.
Не можете же вы
не следить; только
не пугайте гнезда раньше времени, вот в чем я надеюсь на ваш ум и на опытность. А довольно у вас, должно быть, своих-то гончих припасено и всяких
там ищеек, хе-хе! — весело и легкомысленно (как молодой человек) брякнул Петр Степанович.
Фон Лембке объяснил, что письмо очутилось вчера в швейцарской, когда
там никого
не было.
Нет, в Европе еще
не так смелы:
там царство каменное,
там еще есть на чем опереться.
— О, пораньше, в половине седьмого. И знаете, вы можете войти, сесть и ни с кем
не говорить, сколько бы
там их ни было. Только, знаете,
не забудьте захватить с собою бумагу и карандаш.
Вас бы я, конечно,
не потащил туда, зная ваш теперешний образ мыслей… то есть в том смысле, чтобы вас
там не мучить, а
не из того, что мы думаем, что вы донесете.
— Нисколько
не смеюсь, — громко и весело отвечал Ставрогин, — напротив, убежден, что у вас
там самый серьезный народ.
— Превосходные слова! Золотые слова! — вскричал Ставрогин. — Прямо в точку попал! Право на бесчестье — да это все к нам прибегут, ни одного
там не останется! А слушайте, Верховенский, вы
не из высшей полиции, а?
— Какое мне дело, что бы вы
там ни таскали. Я вас тогда
не просила таскать, значит, вам, господин неучтивый офицер, самому тогда доставляло удовольствие. И позвольте мне заметить, что вы
не смеете говорить мне ты,если
не от гражданства, и я вам раз навсегда запрещаю.
— Видите-с. А так как при самых благоприятных обстоятельствах раньше пятидесяти лет, ну тридцати, такую резню
не докончишь, потому что ведь
не бараны же те-то, пожалуй, и
не дадут себя резать, — то
не лучше ли, собравши свой скарб, переселиться куда-нибудь за тихие моря на тихие острова и закрыть
там свои глаза безмятежно? Поверьте-с, — постучал он значительно пальцем по столу, — вы только эмиграцию такою пропагандой вызовете, а более ничего-с!
Ставрогин взглянул на него наконец и был поражен. Это был
не тот взгляд,
не тот голос, как всегда или как сейчас
там в комнате; он видел почти другое лицо. Интонация голоса была
не та: Верховенский молил, упрашивал. Это был еще
не опомнившийся человек, у которого отнимают или уже отняли самую драгоценную вещь.
— Ставрогин! — крикнул ему вслед Верховенский, — даю вам день… ну два… ну три; больше трех
не могу, а
там — ваш ответ!
— Cela date de Pétersbourg, [Это началось в Петербурге (фр.).] когда мы с нею хотели
там основать журнал. Вот где корень. Мы тогда ускользнули, и они нас забыли, а теперь вспомнили. Cher, cher, разве вы
не знаете! — воскликнул он болезненно. — У нас возьмут, посадят в кибитку, и марш в Сибирь на весь век, или забудут в каземате…
— Savez-vous, [Знаете ли (фр.).] — вырвалось у него вдруг, — я чувствую минутами, que je ferai là-bas quelque esclandre. [что я произведу
там какой-нибудь скандал (фр.).] О,
не уходите,
не оставляйте меня одного! Ma carrière est finie aujourd’hui, je le sens. [Мой жизненный путь сегодня закончен, я это чувствую (фр.).] Я, знаете, я, может быть, брошусь и укушу
там кого-нибудь, как тот подпоручик…
— Я вас одобряю, — сказал я нарочно как можно спокойнее, хотя очень за него боялся, — право, это лучше, чем сидеть в такой тоске, но я
не одобряю вашего настроения; посмотрите, на кого вы похожи и как вы пойдете туда. Il faut être digne et calme avec Lembke. [С Лембке нужно держать себя достойно и спокойно (фр.).] Действительно, вы можете теперь броситься и кого-нибудь
там укусить.
Манера Юлии Михайловны состояла в презрительном молчании, на час, на два, на сутки, и чуть ли
не на трое суток, — в молчании во что бы ни стало, что бы он
там ни говорил, что бы ни делал, даже если бы полез в окошко броситься из третьего этажа, — манера нестерпимая для чувствительного человека!
Наказывала ли Юлия Михайловна своего супруга за его промахи в последние дни и за ревнивую зависть его как градоначальника к ее административным способностям; негодовала ли на его критику ее поведения с молодежью и со всем нашим обществом, без понимания ее тонких и дальновидных политических целей; сердилась ли за тупую и бессмысленную ревность его к Петру Степановичу, — как бы
там ни было, но она решилась и теперь
не смягчаться, даже несмотря на три часа ночи и еще невиданное ею волнение Андрея Антоновича.
Я сам ходил справляться в их богадельню на кладбище: ни о какой Тарапыгиной
там и
не слыхивали; мало того, очень обиделись, когда я рассказал им ходивший слух.
—
Там, в Карльсруэ, я закрою глаза свои. Нам, великим людям, остается, сделав свое дело, поскорее закрывать глаза,
не ища награды. Сделаю так и я.