Неточные совпадения
По глубочайшему тогдашнему моему убеждению, обнаружение этой
тайны, этой главной заботы Степана Трофимовича,
не прибавило бы ему чести, и потому я, как человек еще молодой, несколько негодовал на грубость чувств его и на некрасивость некоторых его подозрений.
Я
не хочу краснеть, я
не хочу лгать, я
не хочу
тайн, я
не допущу
тайн в этом деле!
—
Тайны, секреты! Откуда у нас вдруг столько
тайн и секретов явилось! —
не сдерживая себя, восклицал Степан Трофимович.
— Я еще его
не поил-с, да и денег таких он
не стоит, со всеми его
тайнами, вот что они для меня значат,
не знаю, как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда как двенадцать дней назад ко мне приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а
не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет, то и я его напою, и именно чтобы разузнать, и может, и разузнаю-с… секретики все ваши-с, — злобно отгрызнулся Липутин.
— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот
тайну обмана узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя, тот бог. Теперь всякий может сделать, что бога
не будет и ничего
не будет. Но никто еще ни разу
не сделал.
Пуще всего она
не могла выносить
тайных, прячущихся обвинений и всегда предпочитала войну открытую.
— Но брак под спудом, Николай Всеволодович, брак под спудом, роковая
тайна. Я получаю от вас деньги, и вдруг мне задают вопрос: за что эти деньги? Я связан и
не могу отвечать, во вред сестре, во вред фамильному достоинству.
Факт этот он от меня тогда утаил; но теперь, только что вбежал Петр Степанович, с своею всегдашнею усмешкой, столь наивно высокомерною, и с неприятно любопытным, шныряющим по углам взглядом, как тотчас же Степан Трофимович сделал мне
тайный знак, чтоб я
не оставлял комнату.
— То есть это вот что, — рванулся Петр Степанович, — значит, что он написал здесь, полгода назад, эти стихи, но здесь
не мог отпечатать, ну, в
тайной типографии какой-нибудь — и потому просит напечатать за границей… Кажется, ясно?
— Он был лишь доцентом, всего лишь доцентом, и по чину всего только коллежский асессор при отставке, — ударял он себя рукой в грудь, — знаков отличия
не имеет, уволен из службы по подозрению в замыслах против правительства. Он состоял под
тайным надзором и, несомненно, еще состоит. И ввиду обнаружившихся теперь беспорядков вы, несомненно, обязаны долгом. Вы же, наоборот, упускаете ваше отличие, потворствуя настоящему виновнику.
— Нет,
не ревизором; ревизором будете
не вы; но вы член-учредитель из-за границы, которому известны важнейшие
тайны, — вот ваша роль. Вы, конечно, станете говорить?
— Агентом
тайной полиции никогда
не бывал-с, — скривился тот еще более.
— Конечно-с, но ведь это гражданский случай, а тут донос политический. Агентом
тайной полиции
не бывал-с.
— Степан Трофимович, скажите мне как другу, — вскричал я, — как истинному другу, я вас
не выдам: принадлежите вы к какому-нибудь
тайному обществу или нет?
И вот, к удивлению моему, он и тут был
не уверен: участвует он или нет в каком-нибудь
тайном обществе.
Конечно, никто
не вправе требовать от меня как от рассказчика слишком точных подробностей касательно одного пункта: тут
тайна, тут женщина; но я знаю только одно: ввечеру вчерашнего дня она вошла в кабинет Андрея Антоновича и пробыла с ним гораздо позже полуночи.
«
Не может быть, чтоб тут ничего больше
не было», — говорит себе всякий и ищет секрета, видит
тайну, хочет прочесть между строчками — эффект достигнут!
Но вот какое совпадение обстоятельств: я из своих (слышите, из своих, ваших
не было ни рубля, и, главное, вы это сами знаете) дал этому пьяному дурачине Лебядкину двести тридцать рублей, третьего дня, еще с вечера, — слышите, третьего дня, а
не вчера после «чтения», заметьте это: это весьма важное совпадение, потому что я ведь ничего
не знал тогда наверно, поедет или нет к вам Лизавета Николаевна; дал же собственные деньги единственно потому, что вы третьего дня отличились, вздумали всем объявить вашу
тайну.
— Перехватают
не только как подстрекателей в поджоге, но и как пятерку. Доносчику известна вся
тайна сети. Вот что вы напрокудили!
—
Тайна появления нового существа, великая
тайна и необъяснимая, Арина Прохоровна, и как жаль, что вы этого
не понимаете!
— Эк напорол! Просто дальнейшее развитие организма, и ничего тут нет, никакой
тайны, — искренно и весело хохотала Арина Прохоровна. — Этак всякая муха
тайна. Но вот что: лишним людям
не надо бы родиться. Сначала перекуйте так всё, чтоб они
не были лишние, а потом и родите их. А то вот его в приют послезавтра тащить… Впрочем, это так и надо.
— Всем узнавать; все узнают. Ничего нет
тайного, что бы
не сделалось явным. Вот Онсказал.
— Давай перо! — вдруг совсем неожиданно крикнул Кириллов в решительном вдохновении. — Диктуй, всё подпишу. И что Шатова убил, подпишу. Диктуй, пока мне смешно.
Не боюсь мыслей высокомерных рабов! Сам увидишь, что всё
тайное станет явным! А ты будешь раздавлен… Верую! Верую!
Его гениальность
не должна была более оставаться для нее
тайною…
Закончил он о Ставрогине, тоже спеша и без спросу, видимо нарочным намеком, что тот чуть ли
не чрезвычайно важная птица, но что в этом какой-то секрет; что проживал он у нас, так сказать, incognito, что он с поручениями и что очень возможно, что и опять пожалует к нам из Петербурга (Лямшин уверен был, что Ставрогин в Петербурге), но только уже совершенно в другом виде и в другой обстановке и в свите таких лиц, о которых, может быть, скоро и у нас услышат, и что всё это он слышал от Петра Степановича, «
тайного врага Николая Всеволодовича».
Неточные совпадения
А то, признаюсь, уже Антон Антонович думали,
не было ли
тайного доноса; я сам тоже перетрухнул немножко.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую
тайну, дабы
не волновать народ и
не поселить в нем несбыточных мечтаний.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им
тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает
не кара, а похвала.
А он все маршировал по прямой линии, заложив руки за спину, и никому
не объявлял своей
тайны.
Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть в
тайну построения миров и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что мир
не мог быть сотворен в шесть дней.