Неточные совпадения
Не смущало его нисколько, что этот старец все-таки стоит пред ним единицей: «Все равно, он свят, в его сердце
тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и будут все святы, и будут любить друг друга, и
не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как дети Божии и наступит настоящее царство Христово».
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и
не в той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем
не такой, как он,
не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все
тайны, но все же из преданности допускал бы это все,
не противился, главное —
не укорял и ничем бы
не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
На пакете же написано: «Ангелу моему Грушеньке, коли захочет прийти»; сам нацарапал, в тишине и в
тайне, и никто-то
не знает, что у него деньги лежат, кроме лакея Смердякова, в честность которого он верит, как в себя самого.
Вот я написала вам любовное письмо, Боже мой, что я сделала! Алеша,
не презирайте меня, и если я что сделала очень дурное и вас огорчила, то извините меня. Теперь
тайна моей, погибшей навеки может быть, репутации в ваших руках.
«Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из
тайн того мира, из которого ты пришел? — спрашивает его мой старик и сам отвечает ему за него, — нет,
не имеешь, чтобы
не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы
не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда был на земле.
Ты знал, ты
не мог
не знать эту основную
тайну природы человеческой, но ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось тебе, чтобы заставить всех преклониться пред тобою бесспорно, — знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и хлеба небесного.
Ибо
тайна бытия человеческого
не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить.
Но если так, то тут
тайна и нам
не понять ее.
А если
тайна, то и мы вправе были проповедовать
тайну и учить их, что
не свободное решение сердец их важно и
не любовь, а
тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести.
Может быть, ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы
не с тобой, а с ним, вот наша
тайна!
И
не будет у них никаких от нас
тайн.
— К кому примкнул, к каким умным людям? — почти в азарте воскликнул Алеша. — Никакого у них нет такого ума и никаких таких
тайн и секретов… Одно только разве безбожие, вот и весь их секрет. Инквизитор твой
не верует в Бога, вот и весь его секрет!
Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и
не случайно вовсе, а существует как согласие, как
тайный союз, давно уже устроенный для хранения
тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми.
И
не спим мы только оба, я да юноша этот, и разговорились мы о красе мира сего Божьего и о великой
тайне его.
Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчелка золотая, все-то до изумления знают путь свой,
не имея ума,
тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами, и, вижу я, разгорелось сердце милого юноши.
Не сочтите вопрос мой за легкомыслие; напротив, имею, задавая таковой вопрос, свою
тайную цель, которую, вероятно, и объясню вам впоследствии, если угодно будет Богу сблизить нас еще короче».
Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам
тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств
не здесь, а в мирах иных.
Говорят о пламени адском материальном:
не исследую
тайну сию и страшусь, но мыслю, что если б и был пламень материальный, то воистину обрадовались бы ему, ибо, мечтаю так, в мучении материальном хоть на миг позабылась бы ими страшнейшая сего мука духовная.
Ибо хотя покойный старец и привлек к себе многих, и
не столько чудесами, сколько любовью, и воздвиг кругом себя как бы целый мир его любящих, тем
не менее, и даже тем более, сим же самым породил к себе и завистников, а вслед за тем и ожесточенных врагов, и явных и
тайных, и
не только между монастырскими, но даже и между светскими.
Могло все это происходить косвенно и как бы бессознательно даже от
тайных мук его совести за воровски присвоенные им деньги Катерины Ивановны: «Пред одной подлец и пред другой тотчас же выйду опять подлец, — думал он тогда, как сам потом признавался, — да Грушенька коли узнает, так и сама
не захочет такого подлеца».
Хозяева и допрежь сего были посвящены во многие его
тайны, потому-то и смотрели на него как на своего человека, совсем
не гордого барина.
Что означало это битье себя по груди по этому месту и на что он тем хотел указать — это была пока еще
тайна, которую
не знал никто в мире, которую он
не открыл тогда даже Алеше, но в
тайне этой заключался для него более чем позор, заключались гибель и самоубийство, он так уж решил, если
не достанет тех трех тысяч, чтоб уплатить Катерине Ивановне и тем снять с своей груди, «с того места груди» позор, который он носил на ней и который так давил его совесть.
Значит, месяц, целый месяц это дело велось в глубокой от него
тайне до самого теперешнего приезда этого нового человека, а он-то и
не думал о нем!
Вы хоть и облечены, я понимаю это, но это дело мое, мое внутреннее дело, интимное, но… так как я уж
не скрывал моих чувств прежде… в трактире, например, и говорил всем и каждому, то… то
не сделаю и теперь из этого
тайны.
— Хорошо! — воскликнул он вдруг, — я открою вам мою
тайну, открою, откуда взял деньги!.. Открою позор, чтобы
не винить потом ни вас, ни себя…
Я объяснюсь точнее: вы объявили нам наконец вашу
тайну, по словам вашим столь «позорную», хотя в сущности — то есть, конечно, лишь относительно говоря — этот поступок, то есть именно присвоение чужих трех тысяч рублей, и, без сомнения, лишь временное, — поступок этот, на мой взгляд по крайней мере, есть лишь в высшей степени поступок легкомысленный, но
не столь позорный, принимая, кроме того, во внимание и ваш характер…
— Да велите завтра площадь выместь, может, найдете, — усмехнулся Митя. — Довольно, господа, довольно, — измученным голосом порешил он. — Вижу ясно: вы мне
не поверили! Ни в чем и ни на грош! Вина моя, а
не ваша,
не надо было соваться. Зачем, зачем я омерзил себя признанием в
тайне моей! А вам это смех, я по глазам вашим вижу. Это вы меня, прокурор, довели! Пойте себе гимн, если можете… Будьте вы прокляты, истязатели!
Видишь, тут дело совести, дело высшей совести —
тайна столь важная, что я справиться сам
не смогу и все отложил до тебя.
Бог видит, — поднял Иван руку кверху, — может быть, и я был виновен, может быть, действительно я имел
тайное желание, чтоб… умер отец, но, клянусь тебе, я
не столь был виновен, как ты думаешь, и, может быть,
не подбивал тебя вовсе.