Неточные совпадения
Он чуть
не спал с экземпляром доставленного ему сборника, а днем прятал его под тюфяк и даже
не пускал женщину перестилать постель, и хоть ждал
каждый день откуда-то какой-то телеграммы, но смотрел свысока.
Она охраняла его от
каждой пылинки, нянчилась с ним двадцать два года,
не спала бы целых ночей от заботы, если бы дело коснулось до его репутации поэта, ученого, гражданского деятеля.
Но, несмотря на мечту о галлюцинации, он
каждый день, всю свою жизнь, как бы ждал продолжения и, так сказать, развязки этого события. Он
не верил, что оно так и кончилось! А если так, то странно же он должен был иногда поглядывать на своего друга.
«В этой жизни
не будет ошибок», — сказала Варвара Петровна, когда девочке было еще двенадцать лет, и так как она имела свойство привязываться упрямо и страстно к
каждой пленившей ее мечте, к
каждому своему новому предначертанию, к
каждой мысли своей, показавшейся ей светлою, то тотчас же и решила воспитывать Дашу как родную дочь.
И все-таки к ней
не шел, хотя и
каждый день собирался.
Каждая птичка… просит жажды.
Рассказать, что пить я буду,
Пить…
не знаю, пить что буду.
Проговорила она теперь все свои ответы
не торопясь, тотчас же отвечая на
каждый вопрос с точностию, тихо, ровно, безо всякого следа первоначального внезапного своего волнения и без малейшего смущения, которое могло бы свидетельствовать о сознании хотя бы какой-нибудь за собою вины.
И напрасно сидит над ним зловещий волк, ежеминутно подливая и ожидая конца:
не проговорится Лебядкин, и на две бутылки вместо ожидаемого оказывается
каждый раз — Хитрость Лебядкина!
Я нимало
не забыл его; но, кажется, есть такие физиономии, которые всегда,
каждый раз, когда появляются, как бы приносят с собой нечто новое, еще
не примеченное в них вами, хотя бы вы сто раз прежде встречались.
— Мама, мама, милая ма, вы
не пугайтесь, если я в самом деле обе ноги сломаю; со мной это так может случиться, сами же говорите, что я
каждый день скачу верхом сломя голову. Маврикий Николаевич, будете меня водить хромую? — захохотала она опять. — Если это случится, я никому
не дам себя водить, кроме вас, смело рассчитывайте. Ну, положим, что я только одну ногу сломаю… Ну будьте же любезны, скажите, что почтете за счастье.
Помню, что когда мы остались одни, без дам (кроме одной Дарьи Павловны,
не тронувшейся с места), Николай Всеволодович обошел нас и перездоровался с
каждым, кроме Шатова, продолжавшего сидеть в своем углу и еще больше, чем давеча, наклонившегося в землю.
— А? Что? Вы, кажется, сказали «всё равно»? — затрещал Петр Степанович (Николай Всеволодович вовсе ничего
не говорил). — Конечно, конечно; уверяю вас, что я вовсе
не для того, чтобы вас товариществом компрометировать. А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою и веселою душой, а вы
каждое мое словцо в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом
не заговорю, слово даю, и на все ваши условия заранее согласен!
Никогда еще
не было, чтоб у всех или у многих народов был один общий бог, но всегда и у
каждого был особый.
Хотите, всю жизнь
не буду говорить с вами, хотите, рассказывайте мне
каждый вечер, как тогда в Петербурге в углах, ваши повести.
— Я вовсе
не объявлял, что
каждый раз буду вверх стрелять! — вскричал Ставрогин, уже совсем теряя терпение. — Вы вовсе
не знаете, что у меня на уме и как я опять сейчас выстрелю… я ничем
не стесняю дуэли.
Толстому же монаху с кружкой из монастыря почему-то
не поднесли вовсе, хотя тот до сих пор
каждый день получал свой стакан.
— Вы ужасно любите восклицать, Степан Трофимович. Нынче это совсем
не в моде. Они говорят грубо, но просто. Дались вам наши двадцать лет! Двадцать лет обоюдного самолюбия, и больше ничего.
Каждое письмо ваше ко мне писано
не ко мне, а для потомства. Вы стилист, а
не друг, а дружба — это только прославленное слово, в сущности: взаимное излияние помой…
Но, от избытка ли поэзии, от долгих ли грустных неудач первой молодости, она вдруг, с переменой судьбы, почувствовала себя как-то слишком уж особенно призванною, чуть ли
не помазанною, «над коей вспыхнул сей язык», а в языке-то этом и заключалась беда; все-таки ведь он
не шиньон, который может накрыть
каждую женскую голову.
— Однако же у вас
каждое слово на крюк привешено, хе-хе! осторожный человек! — весело заметил вдруг Петр Степанович. — Слушайте, отец родной, надо же было с вами познакомиться, ну вот потому я в моем стиле и говорил. Я
не с одним с вами, а со многими так знакомлюсь. Мне, может, ваш характер надо было распознать.
— Нет,
не болен, но боюсь стать больным в этом климате, — ответил писатель своим крикливым голосом, впрочем нежно скандируя
каждое слово и приятно, по-барски, шепелявя, — я вас ждал еще вчера.
— Н-нет,
не совсем потому, — продолжал господин Кармазинов, благодушно скандируя свои фразы и при
каждом обороте из угла в другой угол бодро дрыгая правою ножкой, впрочем чуть-чуть.
— Нет. Из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней и самой полной,
каждое мгновение сверкает любовь и… безумие… самая искренняя и безмерная любовь и — безумие! Напротив, из-за любви, которую она ко мне чувствует, тоже искренно,
каждое мгновение сверкает ненависть, — самая великая! Я бы никогда
не мог вообразить прежде все эти… метаморфозы.
Недалеко от него поместился и Кириллов, тоже очень молчаливый, но в землю
не смотрел, а, напротив, в упор рассматривал
каждого говорившего своим неподвижным взглядом без блеску и выслушивал всё без малейшего волнения или удивления.
— Если бы
каждый из нас знал о замышленном политическом убийстве, то пошел ли бы он донести, предвидя все последствия, или остался бы дома, ожидая событий? Тут взгляды могут быть разные. Ответ на вопрос скажет ясно — разойтись нам или оставаться вместе, и уже далеко
не на один этот вечер. Позвольте обратиться к вам первому, — обернулся он к хромому.
— Да вы его избалуете! — прокричал Петр Степанович, быстро вбегая в комнату. — Я только лишь взял его в руки, и вдруг в одно утро — обыск, арест, полицейский хватает его за шиворот, а вот теперь его убаюкивают дамы в салоне градоправителя! Да у него
каждая косточка ноет теперь от восторга; ему и во сне
не снился такой бенефис. То-то начнет теперь на социалистов доносить!
Во всякое переходное время подымается эта сволочь, которая есть в
каждом обществе, и уже
не только безо всякой цели, но даже
не имея и признака мысли, а лишь выражая собою изо всех сил беспокойство и нетерпение.
Комитет действительно сперва опасался, что по три рубля
не поедут барышни, и предлагал устроить как-нибудь билеты посемейные, а именно, чтобы
каждое семейство платило за одну лишь барышню, а все остальные барышни, принадлежащие к этой фамилии, хотя бы в числе десяти экземпляров, входили даром.
Один ничтожнейший секретарь привез всех своих семерых дочерей,
не считая, разумеется, супруги, и еще племянницу, и
каждая из этих особ держала в руке входной трехрублевый билет.
Тут огня ждали наверно, и жители вытаскивали имущество, но всё еще
не отходили от своих жилищ, а в ожидании сидели на вытащенных сундуках и перинах,
каждый под своими окнами.
— Вы в таком грустном настроении, что даже слов со мной
не находите. Но успокойтесь, вы сказали кстати: я всегда живу по календарю,
каждый мой шаг рассчитан по календарю. Вы удивляетесь?
— Вы ничего
не делаете, прочтите, — перебросил ему вдруг бумажку Петр Степанович. Липутин приблизился к свечке. Бумажка была мелко исписана, скверным почерком и с помарками на
каждой строке. Когда он осилил ее, Петр Степанович уже расплатился и уходил. На тротуаре Липутин протянул ему бумажку обратно.
— Но я знаю одно, — резко прибавил он вдруг, — что никакие предрассудки
не остановят
каждого из нас исполнить свою обязанность.
За перегородкой закипал самовар, но
не для Федьки, а сам Федька обязательно раздувал и наставлял его, вот уже с неделю или более,
каждую ночь для «Алексея Нилыча-с, ибо оченно привыкли, чтобы чай по ночам-с».
— Вы, может быть. Вы бы уж лучше молчали, Липутин, вы только так говорите, по привычке. Подкупленные, господа, все те, которые трусят в минуту опасности. Из страха всегда найдется дурак, который в последнюю минуту побежит и закричит: «Ай, простите меня, а я всех продам!» Но знайте, господа, что вас уже теперь ни за какой донос
не простят. Если и спустят две степени юридически, то все-таки Сибирь
каждому, и, кроме того,
не уйдете и от другого меча. А другой меч повострее правительственного.
Он мигом устроился за столом на другом конце дивана и с чрезвычайною жадностью накинулся на кушанье; но в то же время
каждый миг наблюдал свою жертву. Кириллов с злобным отвращением глядел на него неподвижно, словно
не в силах оторваться.
— Я всю жизнь
не хотел, чтоб это только слова. Я потому и жил, что всё
не хотел. Я и теперь
каждый день хочу, чтобы
не слова.
—
Не трусите ли и вы, Эркель? Я на вас больше, чем на всех их, надеюсь. Я теперь увидел, чего
каждый стоит. Передайте им все словесно сегодня же, я вам их прямо поручаю. Обегите их с утра. Письменную мою инструкцию прочтите завтра или послезавтра, собравшись, когда они уже станут способны выслушать… но поверьте, что они завтра же будут способны, потому что ужасно струсят и станут послушны, как воск… Главное, вы-то
не унывайте.
Деревня эта
не проезжая, а глухая, и что потому только и приезжают сюда, что здесь пароход останавливается, и что когда пароход
не приходит, потому чуть-чуть непогода, так он ни за что
не придет, — то наберется народу за несколько дней, и уж тут все избы по деревне заняты, а хозяева только того и ждут; потому за
каждый предмет в три цены берут, и хозяин здешний гордый и надменный, потому что уж очень по здешнему месту богат; у него невод один тысячу рублей стоит.
Потом он клялся, что «
не изменит»», что он к нейворотится (то есть к Варваре Петровне). «Мы будем подходить к ее крыльцу (то есть всё с Софьей Матвеевной)
каждый день, когда она садится в карету для утренней прогулки, и будем тихонько смотреть… О, я хочу, чтоб она ударила меня в другую щеку; с наслаждением хочу! Я подставлю ей мою другую щеку comme dans votre livre! [как в вашей книге (фр.).] Я теперь, теперь только понял, что значит подставить другую… “„ланиту”. Я никогда
не понимал прежде!»
Она
не ложилась спать всю ночь и едва дождалась утра. Лишь только больной открыл глаза и пришел в память (он всё пока был в памяти, хотя с
каждым часом ослабевал), приступила к нему с самым решительным видом...