Неточные совпадения
Варвара Петровна
на этот раз не
крикнула: «Вздор, вздор!», как повадилась в последнее время покрикивать очень часто
на Степана Трофимовича, а, напротив, очень прислушалась, велела растолковать себе подробнее, сама взяла Шекспира и с чрезвычайным вниманием прочла бессмертную хронику.
— Никакого тут деликатнейшего дела нет, и даже это стыдно, а я не вам
кричал, что «вздор», а Липутину, зачем он прибавляет. Извините меня, если
на свое имя приняли. Я Шатова знаю, а жену его совсем не знаю… совсем не знаю!
— То есть это капитан Лебядкин
кричит в пьяном виде
на весь город, ну, а ведь это не всё ли равно, что вся площадь
кричит?
Стало быть,
кричит Лебядкин, девица семьсот рублей у меня утащила, и вытребовать хочет чуть не полицейским порядком, по крайней мере угрожает и
на весь город стучит…
— Это ты про Лебядкина? Он мой лакей. И совсем мне всё равно, тут он или нет. Я ему
крикну: «Лебядкин, принеси воды, Лебядкин, подавай башмаки», — он и бежит; иной раз согрешишь, смешно
на него станет.
— Ах, ты всё про лакея моего! — засмеялась вдруг Марья Тимофеевна. — Боишься! Ну, прощайте, добрые гости; а послушай одну минутку, что я скажу. Давеча пришел это сюда этот Нилыч с Филипповым, с хозяином, рыжая бородища, а мой-то
на ту пору
на меня налетел. Как хозяин-то схватит его, как дернет по комнате, а мой-то
кричит: «Не виноват, за чужую вину терплю!» Так, веришь ли, все мы как были, так и покатились со смеху…
— Если вы, тетя, меня не возьмете, то я за вашею каретой побегу и
закричу, — быстро и отчаянно прошептала она совсем
на ухо Варваре Петровне; хорошо еще, что никто не слыхал. Варвара Петровна даже
на шаг отшатнулась и пронзительным взглядом посмотрела
на сумасшедшую девушку. Этот взгляд всё решил: она непременно положила взять с собой Лизу!
— Не ответил «почему?». Ждете ответа
на «почему»? — переговорил капитан подмигивая. — Это маленькое словечко «почему» разлито во всей вселенной с самого первого дня миросоздания, сударыня, и вся природа ежеминутно
кричит своему творцу: «Почему?» — и вот уже семь тысяч лет не получает ответа. Неужто отвечать одному капитану Лебядкину, и справедливо ли выйдет, сударыня?
Да понимаешь ли,
кричу ему, понимаешь ли, что если у вас гильотина
на первом плане и с таким восторгом, то это единственно потому, что рубить головы всего легче, а иметь идею всего труднее! Vous êtes des paresseux! Votre drapeau est une guenille, une impuissance.
— Я нарочно
крикнул изо всей силы, чтобы вы успели приготовиться, — торопливо, с удивительною наивностью прошептал Петр Степанович, подбегая к столу, и мигом уставился
на пресс-папье и
на угол письма.
— Знаете, вы не
кричите, — очень серьезно остановил его Николай Всеволодович, — этот Верховенский такой человечек, что, может быть, нас теперь подслушивает, своим или чужим ухом, в ваших же сенях, пожалуй. Даже пьяница Лебядкин чуть ли не обязан был за вами следить, а вы, может быть, за ним, не так ли? Скажите лучше: согласился теперь Верховенский
на ваши аргументы или нет?
— Я уважения прошу к себе, требую! —
кричал Шатов, — не к моей личности, — к черту ее, — а к другому,
на это только время, для нескольких слов…
Послушайте, — обратился он ко мне опять, — он рубля
на меня не истратил всю жизнь, до шестнадцати лет меня не знал совсем, потом здесь ограбил, а теперь
кричит, что болел обо мне сердцем всю жизнь, и ломается предо мной, как актер.
— Вот данные! —
крикнул он, бросив ее
на стол. Лембке развернул; оказалось, что записка писана, с полгода назад, отсюда куда-то за границу, коротенькая, в двух словах...
— Ставрогин, — начала хозяйка, — до вас тут
кричали сейчас о правах семейства, — вот этот офицер (она кивнула
на родственника своего, майора). И, уж конечно, не я стану вас беспокоить таким старым вздором, давно порешенным. Но откуда, однако, могли взяться права и обязанности семейства в смысле того предрассудка, в котором теперь представляются? Вот вопрос. Ваше мнение?
— Я положительно за ход
на парах! —
крикнул в восторге гимназист.
— Вот и Ставрогин встает, Ставрогин тоже не отвечал
на вопрос, —
крикнула студентка.
— Позвольте, господа, позвольте, —
кричал хромой, — ведь и господин Верховенский не отвечал
на вопрос, а только его задавал.
— Одним словом, будут или не будут деньги? — в злобном нетерпении и как бы властно
крикнул он
на Ставрогина. Тот оглядел его серьезно.
«Знаете ли, знаете ли, —
кричал он, — что
на фабрике подговаривают людей ваши негодяи и что мне это известно?
Как назло себе, Андрей Антонович всю жизнь отличался ясностью характера и ни
на кого никогда не
кричал и не топал ногами; а с таковыми опаснее, если раз случится, что их санки почему-нибудь вдруг сорвутся с горы.
— Метил в ворону, а попал в корову, —
крикнул во всё горло какой-то дурак, должно быть пьяный, и
на него, уж конечно, не надо бы обращать внимания. Правда, раздался непочтительный смех.
— Негодяй! —
крикнул он, указывая
на Лямшина. — Схватить мерзавца, обернуть… обернуть его ногами… головой… чтоб голова вверху… вверху!
— Арестовать первую! —
крикнул тот, грозно наводя
на нее свой перст. — Обыскать первую! Бал устроен с целью поджога…
— Слезы погоревших утрут, но город сожгут. Это всё четыре мерзавца, четыре с половиной. Арестовать мерзавца! Он тут один, а четыре с половиной им оклеветаны. Он втирается в честь семейств. Для зажигания домов употребили гувернанток. Это подло, подло! Ай, что он делает! —
крикнул он, заметив вдруг
на кровле пылавшего флигеля пожарного, под которым уже прогорела крыша и кругом вспыхивал огонь. — Стащить его, стащить, он провалится, он загорится, тушите его… Что он там делает?
— Невероятно. Пожар в умах, а не
на крышах домов. Стащить его и бросить всё! Лучше бросить, лучше бросить! Пусть уж само как-нибудь! Ай, кто еще плачет? Старуха!
Кричит старуха, зачем забыли старуху?
— Да поймите же по крайней мере, что он сумасшедший теперь человек! —
кричал изо всей силы Петр Степанович. — Ведь все-таки жена его убита. Видите, как он бледен… Ведь он с вами же всю ночь пробыл, ни
на минуту не отходил, как же его подозревать?
Он до того струсил, увидав Шатова, что тотчас же захлопнул форточку и убежал
на кровать. Шатов стал неистово стучать и
кричать.
В руках у Арины Прохоровны
кричало и копошилось крошечными ручками и ножками маленькое, красное, сморщенное существо, беспомощное до ужаса и зависящее, как пылинка, от первого дуновения ветра, но кричавшее и заявлявшее о себе, как будто тоже имело какое-то самое полное право
на жизнь…
Петр Степанович
кричал, ругался, бил его по голове кулаками; наконец, кое-как вырвавшись, выхватил револьвер и наставил его прямо в раскрытый рот всё еще вопившего Лямшина, которого уже крепко схватили за руки Толкаченко, Эркель и Липутин; но Лямшин продолжал визжать, несмотря и
на револьвер.
А, это ты! —
крикнула она, увидав Софью Матвеевну, как раз в ту самую минуту показавшуюся
на пороге из второй комнаты.
Арина Прохоровна, не найдя
на месте Марьи Игнатьевны и младенца и смекнув, что худо, хотела было бежать домой, но остановилась у ворот и послала сиделку «спросить во флигеле, у господина, не у них ли Марья Игнатьевна и не знает ли он чего о ней?» Посланница воротилась, неистово
крича на всю улицу.
Говорят, он ползал
на коленях, рыдал и визжал, целовал пол,
крича, что недостоин целовать даже сапогов стоявших пред ним сановников.