Неточные совпадения
А если говорить всю правду, то настоящею причиной перемены карьеры было еще прежнее
и снова возобновившееся деликатнейшее предложение ему от Варвары Петровны Ставрогиной, супруги генерал-лейтенанта
и значительной богачки, принять на себя воспитание
и всё умственное развитие ее единственного сына, в качестве высшего педагога
и друга, не говоря уже о блистательном вознаграждении.
(У самого генерал-лейтенанта было всего только полтораста душ
и жалованье, кроме того знатность
и связи; а всё богатство
и Скворешники принадлежали Варваре Петровне, единственной дочери одного очень богатого откупщика.)
Престарелый
генерал Иван Иванович Дроздов, прежний друг
и сослуживец покойного
генерала Ставрогина, человек достойнейший (но в своем роде)
и которого все мы здесь знаем, до крайности строптивый
и раздражительный, ужасно много евший
и ужасно боявшийся атеизма, заспорил на одном из вечеров Варвары Петровны с одним знаменитым юношей.
Тот ему первым словом: «Вы, стало быть,
генерал, если так говорите», то есть в том смысле, что уже хуже
генерала он
и брани не мог найти.
Иван Иванович вспылил чрезвычайно: «Да, сударь, я
генерал,
и генерал-лейтенант,
и служил государю моему, а ты, сударь, мальчишка
и безбожник!» Произошел скандал непозволительный.
На другой день случай был обличен в печати,
и начала собираться коллективная подписка против «безобразного поступка» Варвары Петровны, не захотевшей тотчас же прогнать
генерала.
Денег у матери он не просил; у него было свое именьице — бывшая деревенька
генерала Ставрогина, которое хоть что-нибудь да давало же доходу
и которое, по слухам, он сдал в аренду одному саксонскому немцу.
Дроздовы были тоже помещики нашей губернии, но служба
генерала Ивана Ивановича (бывшего приятеля Варвары Петровны
и сослуживца ее мужа) постоянно мешала им навестить когда-нибудь их великолепное поместье.
По смерти же
генерала, приключившейся в прошлом году, неутешная Прасковья Ивановна отправилась с дочерью за границу, между прочим
и с намерением употребить виноградное лечение, которое
и располагала совершить в Vernex-Montreux во вторую половину лета.
Чрезвычайное впечатление производили на меня тогда частые встречи мои с нею, разумеется на улице, — когда она выезжала прогуливаться верхом, в амазонке
и на прекрасном коне, в сопровождении так называемого родственника ее, красивого офицера, племянника покойного
генерала Дроздова.
Нам не случилось до сих пор упомянуть о его наружности. Это был человек большого роста, белый, сытый, как говорит простонародье, почти жирный, с белокурыми жидкими волосами, лет тридцати трех
и, пожалуй, даже с красивыми чертами лица. Он вышел в отставку полковником,
и если бы дослужился до
генерала, то в генеральском чине был бы еще внушительнее
и очень может быть, что вышел бы хорошим боевым
генералом.
Именно надеялись на вышеупомянутого
генерала,
и не ошиблись.
Генерал почмокал губами
и вдруг провозгласил, вертя между пальцами золотую, жалованную табатерку...
Эта наклонность к стишкам свела его с одним мрачным
и как бы забитым чем-то товарищем, сыном какого-то бедного
генерала, из русских,
и который считался в заведении великим будущим литератором.
Он в то время вздыхал по пятой дочке
генерала,
и ему, кажется, отвечали взаимностью.
Генерал устроил нарочно интимный вечерок, театр вынесли напоказ, все пять генеральских дочек с новобрачною Амалией, ее заводчик
и многие барышни
и барыни со своими немцами внимательно рассматривали
и хвалили театр; затем танцевали.
— В богадельне? В богадельню нейдут с тремя тысячами дохода. Ах, припоминаю, — усмехнулась она, — в самом деле, Петр Степанович как-то расшутился раз о богадельне. Ба, это действительно особенная богадельня, о которой стоит подумать. Это для самых почтенных особ, там есть полковники, туда даже теперь хочет один
генерал. Если вы поступите со всеми вашими деньгами, то найдете покой, довольство, служителей. Вы там будете заниматься науками
и всегда можете составить партию в преферанс…
Но так как фабричным приходилось в самом деле туго, — а полиция, к которой они обращались, не хотела войти в их обиду, — то что же естественнее было их мысли идти скопом к «самому
генералу», если можно, то даже с бумагой на голове, выстроиться чинно перед его крыльцом
и, только что он покажется, броситься всем на колени
и возопить как бы к самому провидению?
По-моему, тут не надо ни бунта, ни даже выборных, ибо это средство старое, историческое; русский народ искони любил разговор с «самим
генералом», собственно из одного уж удовольствия
и даже чем бы сей разговор ни оканчивался.
Какие-то Лямшины, Телятниковы, помещики Тентетниковы, доморощенные сопляки Радищевы, скорбно, но надменно улыбающиеся жидишки, хохотуны заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления
и таланта в поддевках
и смазных сапогах, майоры
и полковники, смеющиеся над бессмысленностию своего звания
и за лишний рубль готовые тотчас же снять свою шпагу
и улизнуть в писаря на железную дорогу;
генералы, перебежавшие в адвокаты; развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос, — всё это вдруг у нас взяло полный верх,
и над кем же?
Над клубом, над почтенными сановниками, над
генералами на деревянных ногах, над строжайшим
и неприступнейшим нашим дамским обществом.
Из бесспорных сановников нашего города очутился тут на бале лишь один — тот самый важный отставной
генерал, которого я уже раз описывал
и который у предводительши после дуэли Ставрогина с Гагановым «отворил дверь общественному нетерпению».
А
генерал не отставал
и все болтал без умолку.
Отворились боковые двери Белой залы, до тех пор запертые,
и вдруг появилось несколько масок. Публика с жадностью их обступила. Весь буфет до последнего человека разом ввалился в залу. Маски расположились танцевать. Мне удалось протесниться на первый план,
и я пристроился как раз сзади Юлии Михайловны, фон Лембке
и генерала. Тут подскочил к Юлии Михайловне пропадавший до сих пор Петр Степанович.
— Да по наивности-с, — мигом отрезала бойкая дама
и вся так
и всполохнулась (ужасно желая сцепиться); но
генерал стал между ними...
Я, князь
и генерал бросились на помощь; были
и другие, которые нам помогли в эту трудную минуту, даже из дам.
Я прождал у нее целый час, князь тоже;
генерал в припадке великодушия (хотя
и очень перепугался сам) хотел не отходить всю ночь от «постели несчастной», но через десять минут заснул в зале, еще в ожидании доктора, в креслах, где мы его так
и оставили.