Неточные совпадения
Скажу прямо:
всё разрешилось пламенным участием и драгоценною, так сказать классическою, дружбой к нему Варвары Петровны, если
только так можно о дружбе выразиться.
Он не
только ко мне прибегал, но неоднократно описывал
всё это ей самой в красноречивейших письмах и признавался ей, за своею полною подписью, что не далее как, например, вчера он рассказывал постороннему лицу, что она держит его из тщеславия, завидует его учености и талантам; ненавидит его и боится
только выказать свою ненависть явно, в страхе, чтоб он не ушел от нее и тем не повредил ее литературной репутации; что вследствие этого он себя презирает и решился погибнуть насильственною смертью, а от нее ждет последнего слова, которое
всё решит, и пр., и пр.,
всё в этом роде.
Только два раза во
всю свою жизнь сказала она ему: «Я вам этого никогда не забуду!» Случай с бароном был уже второй случай; но и первый случай в свою очередь так характерен и, кажется, так много означал в судьбе Степана Трофимовича, что я решаюсь и о нем упомянуть.
Она принялась было сама читать газеты и журналы, заграничные запрещенные издания и даже начавшиеся тогда прокламации (
всё это ей доставлялось); но у ней
только голова закружилась.
Иные (хотя и далеко не
все) являлись даже пьяные, но как бы сознавая в этом особенную, вчера
только открытую красоту.
На
всех лицах было написано, что они сейчас
только открыли какой-то чрезвычайно важный секрет.
Он со слезами вспоминал об этом девять лет спустя, — впрочем, скорее по художественности своей натуры, чем из благодарности. «Клянусь же вам и пари держу, — говорил он мне сам (но
только мне и по секрету), — что никто-то изо
всей этой публики знать не знал о мне ровнешенько ничего!» Признание замечательное: стало быть, был же в нем острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение, несмотря на
всё свое упоение; и, стало быть, не было в нем острого ума, если он даже девять лет спустя не мог вспомнить о том без ощущения обиды.
Всего трогательнее было то, что из этих пяти человек наверное четверо не имели при этом никакой стяжательной цели, а хлопотали
только во имя «общего дела».
Они
всё брали из книжек и, по первому даже слуху из столичных прогрессивных уголков наших, готовы были выбросить за окно
всё что угодно, лишь бы
только советовали выбрасывать.
Папе давным-давно предсказали мы роль простого митрополита в объединенной Италии и были совершенно убеждены, что
весь этот тысячелетний вопрос, в наш век гуманности, промышленности и железных дорог, одно
только плевое дело.
Хорошо, что
всё это скоро прошло и разрешилось ничем; но
только я подивился тогда на Степана Трофимовича.
Степан Трофимович уверял ее, что это
только первые, буйные порывы слишком богатой организации, что море уляжется и что
всё это похоже на юность принца Гарри, кутившего с Фальстафом, Пойнсом и мистрис Квикли, описанную у Шекспира.
Напротив, это был самый изящный джентльмен из
всех, которых мне когда-либо приходилось видеть, чрезвычайно хорошо одетый, державший себя так, как мог держать себя
только господин, привыкший к самому утонченному благообразию.
Сгоряча
все сначала запомнили
только второе мгновение, когда он уже наверно
всё понимал в настоящем виде и не
только не смутился, но, напротив, улыбался злобно и весело, «без малейшего раскаяния».
— Пятью. Мать ее в Москве хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта, бывало,
всю ночь одна в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на лбу, так что я уж в третьем часу,
только из жалости, ей первого кавалера посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее
всё как девчонку в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе стало неприлично.
— Я вам говорю, я приехала и прямо на интригу наткнулась, Вы ведь читали сейчас письмо Дроздовой, что могло быть яснее? Что же застаю? Сама же эта дура Дроздова, — она всегда
только дурой была, — вдруг смотрит вопросительно: зачем, дескать, я приехала? Можете представить, как я была удивлена! Гляжу, а тут финтит эта Лембке и при ней этот кузен, старика Дроздова племянник, —
всё ясно! Разумеется, я мигом
всё переделала и Прасковья опять на моей стороне, но интрига, интрига!
Мне кажется, он сам против
всей этой интриги и ничего не желает, а финтила
только Лембке.
— Понимаю. По-прежнему приятели, по-прежнему попойки, клуб и карты, и репутация атеиста. Мне эта репутация не нравится, Степан Трофимович. Я бы не желала, чтобы вас называли атеистом, особенно теперь не желала бы. Я и прежде не желала, потому что ведь
всё это одна
только пустая болтовня. Надо же наконец сказать.
Вместо того чтобы благородно стоять свидетельством, продолжать собою пример, вы окружаете себя какою-то сволочью, вы приобрели какие-то невозможные привычки, вы одряхлели, вы не можете обойтись без вина и без карт, вы читаете одного
только Поль де Кока и ничего не пишете, тогда как
все они там пишут;
всё ваше время уходит на болтовню.
— Он, кажется,
только и делает что деньги получает. Что Шатов?
Всё то же?
Да, действительно, до сих пор, до самого этого дня, он в одном
только оставался постоянно уверенным, несмотря на
все «новые взгляды» и на
все «перемены идей» Варвары Петровны, именно в том, что он
всё еще обворожителен для ее женского сердца, то есть не
только как изгнанник или как славный ученый, но и как красивый мужчина.
Только Николай Всеволодович, вместо того чтобы приревновать, напротив, сам с молодым человеком подружился, точно и не видит ничего, али как будто ему
всё равно.
Только напускное
всё это.
— Про Дашеньку я, покаюсь, — согрешила. Одни
только обыкновенные были разговоры, да и то вслух. Да уж очень меня, матушка,
всё это тогда расстроило. Да и Лиза, видела я, сама же с нею опять сошлась с прежнею лаской…
Она объяснила ему
всё сразу, резко и убедительно. Намекнула и о восьми тысячах, которые были ему дозарезу нужны. Подробно рассказала о приданом. Степан Трофимович таращил глаза и трепетал. Слышал
всё, но ясно не мог сообразить. Хотел заговорить, но
всё обрывался голос. Знал
только, что
всё так и будет, как она говорит, что возражать и не соглашаться дело пустое, а он женатый человек безвозвратно.
Вся она стоила по крайней мере тысяч восемь, а он взял за нее
только пять.
По мнительности же подозревал, что
всё уже
всем известно,
всему городу, и не
только в клубе, но даже в своем кружке боялся показаться.
— О, такова ли она была тогда! — проговаривался он иногда мне о Варваре Петровне. — Такова ли она была прежде, когда мы с нею говорили… Знаете ли вы, что тогда она умела еще говорить? Можете ли вы поверить, что у нее тогда были мысли, свои мысли. Теперь
всё переменилось! Она говорит, что
всё это одна
только старинная болтовня! Она презирает прежнее… Теперь она какой-то приказчик, эконом, ожесточенный человек, и
всё сердится…
К одному
только Липутину я не успел зайти и
всё откладывал, — а вернее сказать, я боялся зайти.
Я знал вперед, что он ни одному слову моему не поверит, непременно вообразит себе, что тут секрет, который, собственно, от него одного хотят скрыть, и
только что я выйду от него, тотчас же пустится по
всему городу разузнавать и сплетничать.
Оказалось, что он уже обо
всем узнал от наших, мною
только что предуведомленных.
— Вот верьте или нет, — заключил он под конец неожиданно, — а я убежден, что ему не
только уже известно
всё со
всеми подробностями о нашемположении, но что он и еще что-нибудь сверх того знает, что-нибудь такое, чего ни вы, ни я еще не знаем, а может быть, никогда и не узнаем, или узнаем, когда уже будет поздно, когда уже нет возврата!..
Вообще говоря, если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом деле,
все эти наши господа таланты средней руки, принимаемые, по обыкновению, при жизни их чуть не за гениев, — не
только исчезают чуть не бесследно и как-то вдруг из памяти людей, когда умирают, но случается, что даже и при жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они действовали, — забываются и пренебрегаются
всеми непостижимо скоро.
— Какой вздор! — отрезал инженер,
весь вспыхнув. — Как вы, Липутин, прибавляете! Никак я не видал жену Шатова; раз
только издали, а вовсе не близко… Шатова знаю. Зачем же вы прибавляете разные вещи?
— Да
всё это такие пустяки-с… то есть этот капитан, по
всем видимостям, уезжал от нас тогда не для фальшивых бумажек, а единственно затем
только, чтоб эту сестрицу свою разыскать, а та будто бы от него пряталась в неизвестном месте; ну а теперь привез, вот и
вся история.
— Знал бы
только, что это вас так фраппирует, так я бы совсем и не начал-с… А я-то ведь думал, что вам уже
всё известно от самой Варвары Петровны!
Я вам, разумеется,
только экстракт разговора передаю, но ведь мысль-то понятна; кого ни спроси,
всем одна мысль приходит, хотя бы прежде никому и в голову не входила: «Да, говорят, помешан; очень умен, но, может быть, и помешан».
Сегодня жмет вам руку, а завтра ни с того ни с сего, за хлеб-соль вашу, вас же бьет по щекам при
всем честном обществе, как
только ему полюбится.
Вы вот про сплетни, а разве я это кричу, когда уж
весь город стучит, а я
только слушаю да поддакиваю; поддакивать-то не запрещено-с.
Я бы простил ему, если б он поверил
только Липу-тину, по бабьему малодушию своему, но теперь уже ясно было, что он сам
всё выдумал еще гораздо прежде Липутина, а Липутин
только теперь подтвердил его подозрения и подлил масла в огонь.
— Это глупость; это большие пустяки. Тут
всё пустяки, потому что Лебядкин пьян. Я Липутину не говорил, а
только объяснил пустяки; потому что тот переврал. У Липутина много фантазии, вместо пустяков горы выстроил. Я вчера Липутину верил.
— Он правду говорил; я пишу.
Только это
всё равно.
— Он это про головы сам выдумал, из книги, и сам сначала мне говорил, и понимает худо, а я
только ищу причины, почему люди не смеют убить себя; вот и
всё. И это
всё равно.
— Но
всё не затем,
всё со страхом и не для того. Не для того, чтобы страх убить. Кто убьет себя
только для того, чтобы страх убить, тот тотчас бог станет.
— Ну, в уменьшенном,
всё равно,
только не перебивайте, потому что у меня
всё это вертится.
У ней распухли ноги, и вот уже несколько дней
только и делала, что капризничала и ко
всем придиралась, несмотря на то что Лизу всегда побаивалась.
— Студент, профессор,
всё одно из университета. Тебе
только бы спорить. А швейцарский был в усах и с бородкой.
— Ну
всё равно, у меня в одно ухо вошло, в другое вышло. Не провожайте меня, Маврикий Николаевич, я
только Земирку звала. Слава богу, еще и сама хожу, а завтра гулять поеду.
Конечно,
всё может войти: курьезы, пожары, пожертвования, всякие добрые и дурные дела, всякие слова и речи, пожалуй, даже известия о разливах рек, пожалуй, даже и некоторые указы правительства, но изо
всего выбирать
только то, что рисует эпоху;
всё войдет с известным взглядом, с указанием, с намерением, с мыслию, освещающею
всё целое,
всю совокупность.
— Да о самом главном, о типографии! Поверьте же, что я не в шутку, а серьезно хочу дело делать, — уверяла Лиза
всё в возрастающей тревоге. — Если решим издавать, то где же печатать? Ведь это самый важный вопрос, потому что в Москву мы для этого не поедем, а в здешней типографии невозможно для такого издания. Я давно решилась завести свою типографию, на ваше хоть имя, и мама, я знаю, позволит, если
только на ваше имя…