Все зло происходит в семье оттого, что Русаков, боясь дать дочери
свободу мнения и право распоряжаться своими поступками, стесняет ее мысль и чувство и делает из нее вечно несовершеннолетнюю, почти слабоумную девочку.
Он все охотнее посещал разные собрания и, воздерживаясь от споров, не вмешиваясь в разногласия, произносил краткие солидные речи, указывая, что, если за каждым человеком признается право на
свободу мнения, — эта свобода вменяет каждому ‹в› обязанность уважать мнение противника.
И в этом я ему не препятствовал, хотя, в сущности, держался совсем другого мнения о хитросплетенной деятельности этого своеобразного гения, запутавшего всю Европу в какие-то невылазные тенета. Но
свобода мнений — прежде всего, и мне не без основания думалось: ведь оттого не будет ни хуже, ни лучше, что два русских досужих человека начнут препираться о качествах человека, который простер свои длани на восток и на запад, — так пускай себе…
Но в его анархизме было много такого, что давало ему
свободу мнений; вот почему он и не попал в ученики к Карлу Марксу и сделался даже предметом клеветы: известно, что Маркс заподозрил его в роли агента русского правительства, да и к Герцену Маркс относился немногим лучше.
Только с именем Густава-Адольфа [Густав-Адольф (Густав II Адольф; 1592–1632) — шведский король; во время господства Швеции в Прибалтике способствовал ее просвещению, создал университет в Дерпте, пользовался симпатиями лифляндского дворянства.] соединяется воспоминание всего прекрасного и великого; он, в одно время защищая
свободу мнений и подписывая устав Дерптского университета, бережно снял кровавые пелены с Лифляндии и старался уврачевать ее раны.
Я это понимаю, и, конечно, случись это теперь, — подозрение, весьма вероятно, могло бы закрасться и в мою голову, но в ту пору, к которой относится мой рассказ, о таких вещах, как «
свобода мнений», не думали даже люди, находившиеся в положении гораздо более благоприятном, чем бедный жидок, у которого похитили с постели его единственного ребенка.
Неточные совпадения
Они возобновили разговор, шедший за обедом: о
свободе и занятиях женщин. Левин был согласен с
мнением Дарьи Александровны, что девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем, что ни одна семья не может обойтись без помощницы, что в каждой, бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или родные.
Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о
свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по
мнению моему, было верхом благополучия человеческого.
И как военные живут всегда в атмосфере общественного
мнения, которое не только скрывает от них преступность совершаемых ими поступков, но представляет эти поступки подвигами, — так точно и для политических существовала такая же, всегда сопутствующая им атмосфера общественного
мнения их кружка, вследствие которой совершаемые ими, при опасности потери
свободы, жизни и всего, что дорого человеку, жестокие поступки представлялись им также не только не дурными, но доблестными поступками.
На одном съезде социал-демократов было высказано
мнение, что пролетариат может лишить личность ее, казалось бы, неотъемлемых прав, например, права
свободы мысли, если это будет в существенных интересах пролетариата.
[В новом сочинении Стюарта Милля «On Liberty» [O
свободе (англ.)] он приводит превосходное выражение об этих раз навсегда решенных истинах: «The deap slumber of a decided opinion» [глубокий сон бесспорного
мнения (англ.)].