Неточные совпадения
За этими стихами следовали ругательства на Рагдель
и на тех, кто ею восхищался, обнаруживая тем дух рабского, слепого подражанъя. Пусть она
и талант, пусть гений, — восклицал автор стихотворения, — «но нам
не ко двору пришло ее искусство!» Нам,
говорит, нужна правда,
не в пример другим.
И при сей верной оказии стихотворный критик ругал Европу
и Америку
и хвалил Русь в следующих поэтических выражениях...
(
Не говорим, разумеется, о личных отношениях: влюбиться, рассердиться, опечалиться — всякий философ может столь же быстро, при первом же появлении факта, как
и поэт.)
Собственно
говоря, безусловной неправды писатели никогда
не выдумывают: о самых нелепых романах
и мелодрамах нельзя сказать, чтобы представляемые в них страсти
и пошлости были безусловно ложны, т. е. невозможны даже как уродливая случайность.
Если мы применим все сказанное к сочинениям Островского
и припомним то, что
говорили выше о его критиках, то должны будем сознаться, что его литературная деятельность
не совсем чужда была тех колебаний, которые происходят вследствие разногласия внутреннего художнического чувства с отвлеченными, извне усвоенными понятиями.
Пример этих бездарных фразеров показывает, что смастерить механическую куколку
и назвать ее честным чиновником вовсе
не трудно; но трудно вдохнуть в нее жизнь
и заставить ее
говорить и действовать по-человечески.
Еще только увидавши в окно возвращающуюся Дарью, Машенька пугливо восклицает: «Ах, сестрица, как бы она маменьке
не попалась!»
И Дарья действительно попалась; но она сама тоже
не промах, — умела отвертеться: «…за шелком,
говорит, в лавочку бегала».
Но жена
и без плетки видит необходимость лицемерить перед мужем: она с притворной нежностью целует его, ласкается к нему, отпрашивается у него
и у матушки к вечерне да ко всенощной, хотя
и сама обнаруживает некоторую претензию на самодурство
и говорит, что «
не родился тот человек на свет, чтобы ее молчать заставил».
Но Липочка очень бесцеремонно
говорит: «У маменьки семь пятниц на неделе; тятенька — как
не пьян, так молчит, а как пьян, так прибьет, того
и гляди…
Рассуждая с Подхалюзиным, сваха
говорит ему: «Ведь ты сам знаешь, каково у нас чадочко Самсон-то Силыч; ведь он,
не ровен час,
и чепчик помнет».
Следуя внушениям этого эгоизма,
и Большов задумывает свое банкротство.
И его эгоизм еще имеет для себя извинение в этом случае: он
не только видел, как другие наживаются банкротством, но
и сам потерпел некоторое расстройство в делах, именно от несостоятельности многих должников своих. Он с горечью
говорит об этом Подхалюзину...
Но Подхалюзин
говорит ему: «А уж по мне, Самсон Силыч, коли платить по двадцати пяти, так пристойнее совсем
не платить», —
и Большов, без всяких возражении, очень легко соглашается.
«А что, —
говорит он, — ведь
и правда, храбростью-то никого
не удивишь, — а лучше тихим-то манером дельце обделать.
Он
и теперь
говорит, что 25 копеек отдать кредиторам — много, да что уж делать-то, когда меньше
не берут.
Олимпиада Самсоновна
говорит ему: «Я у вас, тятенька, до двадцати лет жила, — свету
не видала, что же, мне прикажете отдать вам деньги, а самой опять в ситцевых платьях ходить?» Большов
не находит ничего лучшего сказать на это, как только попрекнуть дочь
и зятя невольным благодеянием, которое он им сделал, передавши в их руки свое имение.
Когда Вихорев отталкивает ее от себя, узнавши, что за ней денег
не дают, она как будто возмущается несколько
и говорит: «
Не будет вам счастья, Виктор Аркадьич, за то, что вы надругались над бедной девушкой».
Наливки там, вишневки разные — а
не понимают того, что на это есть шампанское!» «А за столом-то какое невежество: молодец в поддевке прислуживает либо девка!» «Я, —
говорит, — в здешнем городе только
и вижу невежество да необразование; для того
и хочу в Москву переехать,
и буду там моду всякую подражать».
Да, право… ничего я ему сказать
не смею; разве с кем
поговоришь с посторонним про свое горе, поплачешь, душу отведешь, только
и всего»…
Он узнал, что образованные девушки хорошо
говорят,
и упрекает дочь, что та
говорить не умеет; но чуть она заговорила, кричит: «Молчи, дура!» Увидел он, что образованные приказчики хорошо одеваются,
и сердится на Митю, что у того сюртук плох; но жалованьишко продолжает давать ему самое ничтожное…
Начинает она тем, что падает отцу в ноги
и говорит: «Тятенька! я приказа твоего
не смею ослушаться…
Но у Мити нет силы поддержать свое требование
и, встретив отказ от матери
и от дочери, он довольно скоро
и сам отказывается от своего намерения,
говоря: «Ну, знать,
не судьба».
Но эти наивные слова возбуждают, разумеется, гневное изумление в Торцове, который
и не думал
говорить серьезно об отдаче дочери за Митю.
Она-то
и высказывается в последнем его возражении: «Ты мне что ни
говори, а я тебя слушать
не хочу»…
Я,
говорит, «так хочу
и никаких денег для этого
не пожалею».
«А коли скажешь, что, мол, тятенька, эта невеста
не нравится: а,
говорит, в солдаты отдам!.. ну,
и шабаш!
Но все окружающие
говорят, что Андрей Титыч — умный,
и он даже сам так разумно рассуждает о своем брате: «
Не пускают, —
говорит, — меня в театр; ту причину пригоняют, что у нас один брат помешанный от театру; а он совсем
не от театру, — так, с малолетства заколотили очень»…
Настасья Панкратьева исчезает пред мужем, дышать
не смеет, а на сына тоже прикрикивает: «как ты смеешь?» да «с кем ты
говоришь?» То же мы видели
и в Аграфене Кондратьевне в «Своих людях».
«Слушай старика, — старик дурно
не посоветует,» —
говорит даже лучший из них — Русаков,
и тоже
не признает прав образования, которое научает человека самого, без чужих советов, различать, что хорошо
и что дурно.
Даша
говорит: «Нет, батюшка,
не поеду я к нему», —
и отец, полагая,
не рехнулась ли дочь его, — начинает ей такое увещание...
Он
не говорит, что, дескать, муж твой будет страдать, хворать
и проч., так неужто тебе
не жалко его будет? — или что-нибудь в этом роде, — от сердца.
Уланбекова этим обижается
и говорит ему: «Вы, кажется,
не понимаете, кто вас просит».
Если они осмелятся раскрыть рот, то она
говорит им вот что: «Я
не люблю, когда рассуждают, просто
не люблю да
и все тут.
Но зато, по словам старика Потапыча, она хорошо одевает воспитанниц
и не заставляет их работать: «Хочу, —
говорит, — чтоб все им завидовали».
«Вы, —
говорит, — жили у меня в богатстве
и в роскоши
и ничего
не делали; теперь ты выходишь за бедного,
и живи всю жизнь в бедности,
и работай,
и свой долг исполняй.
И позабудь, —
говорит, — как ты у меня жила, потому что
не для тебя я это делала; я себя только тешила, а ты
не должна никогда об такой жизни
и думать,
и всегда ты помни свое ничтожество,
и из какого ты звания»…
Наконец она умоляет, плачет, ей дают выговор
и говорят: «Слезы твои для меня ровно ничего
не значат.
Затем
и самая манера у Карпа Карпыча другая: он с женой своей обращается хуже, чем Уланбекова с воспитанницей, он
не дает ей
говорить, он даже, может быть, бивал ее; но всё-таки жена может ему. делать кое-какие замечания, а Надя перед Уланбековой совершенно безгласна.
«Я
и сама
не знаю, что со мной вдруг сделалось, —
говорит Надя.
А теперь у ней другие мысли; она подавлена самодурством, да
и впереди ничего
не видит, кроме того же самодурства: «Как подумаешь, —
говорит она, — что станет этот безобразный человек издеваться над тобой, да ломаться, да свою власть показывать, загубит он твой век ни за что!..
Из этих коротких
и простых соображений
не трудно понять, почему тяжесть самодурных отношений в этом «темном царстве» обрушивается всего более на женщин. Мы обещали в прошедшей статье обратить внимание на рабское положение женщины в русской семье, как оно является в комедиях Островского. Мы, кажется, достаточно указали на него в настоящей статье; остается нам сказать несколько слов о его причинах
и указать при этом на одну комедию, о которой до сих пор мы
не говорили ни слова, — на «Бедную невесту».
От него ведь дается право
и способы к деятельности; без него остальные люди ничтожны, как
говорит Юсов в «Доходном месте»: «Обратили на тебя внимание, ну, ты
и человек, дышишь; а
не обратили, — что ты?» Так, стало быть, о бездеятельности самих самодуров
и говорить нечего.
Все,
говорит, соблазняют мужчин,
и «молодой человек, который
и неопытный, может польститься на их прелесть, а человек, который в разум входит
и в лета постоянные, для того женская прелесть ничего
не значит, даже скверно»…
Когда Машенька объявляет, что Беневоленский ей противен, Анна Петровна даже сообразить этого никак
не может, — сначала
не обращает внимания
и говорит, что у Маши голова вздором набита
и что она сама двадцать раз передумает, а потом, после вторичного отказа дочери, объясняет его тем, что «это только каприз, только чтоб матери напротив что-нибудь сделать».
И вовсе
не удивительно, если Юсов, узнав, что все ведомство Вышневского отдано под суд, выражает искреннее убеждение, что это «по грехам нашим — наказание за гордость…» Вышневский то же самое объясняет, только несколько рациональнее: «Моя быстрая карьера, —
говорит, —
и заметное обогащение — вооружили против меня сильных людей…»
И, сходясь в этом объяснении, оба администратора остаются затем совершенно спокойны совестию относительно законности своих действий…
Там Рисположенский рассказывает, как в стране необитаемой жил маститый старец с двенадцатью дочерьми мал мала меньше
и как он пошел на распутие, —
не будет ли чего от доброхотных дателей; тут наряженный медведь с козой в гостиной пляшет, там Еремка колдует,
и колокольный звон служит к нравственному исправлению, там
говорят, что грех чай пить,
и проч.,
и проч.