Неточные совпадения
При последующих произведениях Островского, рядом с упреками за приторность в прикрашивании
той пошлой и бесцветной действительности, из которой брал он сюжеты для своих комедий, слышались также, с одной стороны, восхваления его за самое это прикрашивание, а с другой — упреки в
том, что он дагерротипически изображает всю грязь
жизни.
То — зачем он слишком чернит русскую
жизнь,
то — зачем белит и румянит ее?
В этих двух противоположных отрывках можно найти ключ к
тому, отчего критика до сих пор не могла прямо и просто взглянуть на Островского как на писателя, изображающего
жизнь известной части русского общества, а все усмотрели на него как на проповедника морали, сообразной с понятиями
той или другой партии.
С другой стороны — навязывать автору свой собственный образ мыслей тоже не нужно, да и неудобно (разве при такой отваге, какую выказал критик «Атенея», г. Н. П. Некрасов, из Москвы): теперь уже для всякого читателя ясно, что Островский не обскурант, не проповедник плетки как основания семейной нравственности, не поборник гнусной морали, предписывающей терпение без конца и отречение от прав собственной личности, — равно как и не слепой, ожесточенный пасквилянт, старающийся во что бы
то ни стало выставить на позор грязные пятна русской
жизни.
Реальная критика относится к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной
жизни: она изучает их, стараясь определить их собственную норму, собрать их существенные, характерные черты, но вовсе не суетясь из-за
того, зачем это овес — не рожь, и уголь — не алмаз…
Гораздо полезнее их были
те, которые внесли в общее сознание несколько скрывавшихся прежде или не совсем ясных фактов из
жизни или из мира искусства как воспроизведения
жизни.
При этом мыслитель — или, говоря проще, человек рассуждающий — пользуется как действительными фактами и
теми образами, которые воспроизведены из
жизни искусством художника.
Но неправда подобных романов и мелодрам именно в
том и состоит, что в них берутся случайные, ложные черты действительной
жизни, не составляющие ее сущности, ее характерных особенностей.
Следовательно, художник должен — или в полной неприкосновенности сохранить свой простой, младенчески непосредственный взгляд на весь мир, или (так как это совершенно невозможно в
жизни) спасаться от односторонности возможным расширением своего взгляда, посредством усвоения себе
тех общих понятий, которые выработаны людьми рассуждающими.
Свободное претворение самых высших умозрений в живые образы и, вместе с
тем, полное сознание высшего, общего смысла во всяком, самом частном и случайном факте
жизни — это есть идеал, представляющий полное слияние науки и поэзии и доселе еще никем не достигнутый.
Такова и вся наша русская
жизнь: кто видит на три шага вперед,
тот уже считается мудрецом и может надуть и оплести тысячи людей.
По нашему же мнению, для художественного произведения годятся всякие сюжеты, как бы они ни были случайны, и в таких сюжетах нужно для естественности жертвовать даже отвлеченною логичностью, в полной уверенности, что
жизнь, как и природа, имеет свою логику и что эта логика, может быть, окажется гораздо лучше
той, какую мы ей часто навязываем…
Судя по
тому, как глубоко проникает взгляд писателя в самую сущность явлений, как широко захватывает он в своих изображениях различные стороны
жизни, — можно решить и
то, как велик его талант.
Тогда и окажется, что талант одного способен во всей силе проявляться только в уловлении мимолетных впечатлений от тихих явлений природы, а другому доступны, кроме
того, — и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной
жизни.
А между
тем тут же, рядом, только за стеною, идет другая
жизнь, светлая, опрятная, образованная…
Обе стороны темного царства чувствуют превосходство этой
жизни и
то пугаются ее,
то привлекаются к ней.
В том-то и дело, что наша
жизнь вовсе не способствует выработке каких-нибудь убеждений, а если у кого они и заведутся,
то не дает применять их.
И до
того заразителен этот нелепый порядок
жизни «темного царства», что каждая, самая придавленная личность, как только освободится хоть немножко от чужого гнета, так и начинает сама стремиться угнетать других.
Но автор комедии вводит нас в самый домашний быт этих людей, раскрывает перед нами их душу, передает их логику, их взгляд на вещи, и мы невольно убеждаемся, что тут нет ни злодеев, ни извергов, а всё люди очень обыкновенные, как все люди, и что преступления, поразившие нас, суть вовсе не следствия исключительных натур, по своей сущности наклонных к злодейству, а просто неизбежные результаты
тех обстоятельств, посреди которых начинается и проходит
жизнь людей, обвиняемых нами.
Читатели, соображаясь с своими собственными наблюдениями над
жизнью и с своими понятиями о праве, нравственности и требованиях природы человеческой, могут решить сами — как
то, справедливы ли наши суждения, так и
то, какое значение имеют жизненные факты, извлекаемые нами из комедий Островского.
Но чтобы выйти из подобной борьбы непобежденным, — для этого мало и всех исчисленных нами достоинств: нужно еще иметь железное здоровье и — главное — вполне обеспеченное состояние, а между
тем, по устройству «темного царства», — все его зло, вся его ложь тяготеет страданиями и лишениями именно только над
теми, которые слабы, изнурены и не обеспечены в
жизни; для людей же сильных и богатых —
та же самая ложь служит к услаждению
жизни.
Что выходит из тесного круга обыденной
жизни, постоянно им видимой, о
том он имеет лишь смутные понятия, да ни мало и не заботится, находя, что
то уж совсем другое, об этом уж нашему брату и думать нечего…
Авдотья Максимовна, Любовь Торцова, Даша, Надя — все это безвинные, безответные жертвы самодурства, и
то сглажение, отменение человеческой личности, какое в них произведено
жизнью, едва ли не безотраднее действует на душу, нежели самое искажение человеческой природы в плутах, подобных Подхалюзину.
Если эти черты не так ярки, чтобы бросаться в глаза каждому, если впечатление пьесы раздвояется, — это доказывает только (как мы уже замечали в первой статье), что общие теоретические убеждения автора, при создании пьесы, не находились в совершенной гармонии с
тем, что выработала его художническая натура из впечатлений действительной
жизни.
Главное дело в
том, чтоб он был добросовестен и не искажал фактов
жизни в пользу своих воззрений: тогда истинный смысл фактов сам собою выкажется в произведении, хотя, разумеется, и не с такою яркостью, как в
том случае, когда художнической работе помогает и сила отвлеченной мысли…
Об Островском даже сами противники его говорят, что он всегда верно рисует картины действительной
жизни; следовательно, мы можем даже оставить в стороне, как вопрос частный и личный,
то, какие намерения имел автор при создании своей пьесы.
Таким образом, мы можем повторить наше заключение: комедиею «Не в свои сани не садись» Островский намеренно, или ненамеренно, или даже против воли показал нам, что пока существуют самодурные условия в самой основе
жизни, до
тех пор самые добрые и благородные личности ничего хорошего не в состоянии сделать, до
тех пор благосостояние семейства и даже целого общества непрочно и ничем не обеспечено даже от самых пустых случайностей.
Казалось бы — человек попал на хорошую дорогу: сознал недостатки
того образа
жизни, какой вел доселе, исполнился негодованием против невежества, понял превосходство образованности вообще…
Когда вы рассчитываете, как устроить свою
жизнь,
то, конечно, не будете основывать своих расчетов на
том, что, может быть, выиграете большое состояние в лотерею.
Да, но
те мальчики, верно, как-нибудь укрылись от мертвящего влияния самодурства, не были заколочены с малолетства; оттого у них и могла развиться некоторая решимость на борьбу с
жизнью, некоторая сила воли.
Принимая их как выработанные уже условия прошедшей
жизни, мы чрез
то никак не обязываемся считать их совершеннейшими и отвергать всякие другие условия.
Какой-нибудь Тишка затвердил, что надо слушаться старших, да так с
тем только и остался, и останется на всю
жизнь…
Надя у меня — девушка хороших правил, будет его удерживать, а
то он от холостой
жизни совсем избалуется».
Иначе — ведь это ужасно — мы остаемся в неразрешимой дилемме: или умереть с голоду, броситься в пруд, сойти с ума, — или же убить в себе мысль и волю, потерять всякое нравственное достоинство и сделаться раболепным исполнителем чужой воли, взяточником, мошенником, для
того чтобы безмятежно провести
жизнь свою…
Выхода же надо искать в самой
жизни: литература только воспроизводит
жизнь и никогда не дает
того, чего нет в действительности.
Впрочем, попытки освобождения от
тьмы бывают в
жизни: нельзя пройти мимо их и в комедиях Островского.
Но
та же самая
жизнь, лишив его готовых средств к существованию, унизив и заставив терпеть нужду, сделала ему
то благодеяние, что надломила в нем основу самодурства.